— Пойдем, Ахметка, в призывную комиссию! Раз
твой дядя красный командир, а мой отец погиб за сво-
боду на фронте, значит, нас возьмут. Для нормальности
скажем, что никакого Комсоюза здесь не было и нет.
Один только индюк с печатью сидит.
— Давайте без оскорблений, товарищ! — послышал-
ся из-за приоткрытой двери металлический тенор. Дверь
распахнулась и худощавый молодой человек в очках
подошел к ребятам. Он улыбнулся и, как будто сбросив
с себя маску официального достоинства, заговорил прос-
то, душевно.
— Вот что, ребята. Хотя, по-вашему, я «индюк с пе-
чатью», но вижу, что вы пролетарские ребята и рветесь
в бой. Могу вам дать совет: поезжайте «зайцами» в
Ессентуки, разыщите штаб красной Южно-Осетинской
бригады и скажите, что вы — добровольцы сверх раз-
84
верстки. У них там, говорят, есть целая учебная рота
воспитанников-подростков.
Подумав, завдел добавил:
— Только вот что. Нужно захватить с собой удостове-
рения из сельсовета — кто вы такие и сколько классов
окончили. Иначе вас по дороге зафиксируют.
— Как «зафиксируют»! — Костя удивленно вскинул
красные крылышки бровей.
— Свяжут. Это медицинский термин.
Ахметка испуганно смотрел на завдела и насто хло-
пал длинными ресницами.
Знаур подошел к Косте и тихо толкнул его в бок.
— .А вы по какому делу, товарищ? — спросил завдел.
Всё обернулись в сторону Знаура.
— Я тоже хочу ехать в Красную Армию...
— Знаур? Откуда ты свалился! — рванулся Костя к
своему другу.
— Приехал... Пришел. К тебе. Дядя Саладдин
умер...
— Красота! — воскликнул Костя и, повернувшись к
завделу, пояснил: — Теперь он тоже сирота — ни матери,
ни отца, ни дяди. Сам он — пастух.
— Понятно. Кройте втроем, веселее будет!— и, чуть
понизив голос, завдел сказал:— Я и сам, ребята, скоро
приеду туда, в район боевых действий. Не могу оставать-
ся среди этих бумаг.
На прощанье очкастый посоветовал ехать через Вла-
дикавказ и устроиться на каком-нибудь эшелоне, сле-
дующем прямо в Ессентуки.
— Лучше всего — с фуражом. И людей нет, и спать
мягко.
Когда распрощались и вышли из окружкома РКСМ,
красный от возбуждения Костя, не сдерживая счастли-
вый смех, сказал:
— Ей-богу, свой парень. Едем, ребята? У тебя что в
мешке, Знаур? Закусить бы для нормальности.
Костя аккуратно заправил видавшую виды отцов-
скую гимнастерку в залатанные красноармейские шта-
ны, крепко затянул тонкий потрескавшийся ре-
мень.
— А в животе марш играет. Как сбежали с Ахмет-
кой из детдома, один раз только поели сухарей...
Знаур предложил уничтожить пироги. Ребята поели
85
на берегу реки. Мешок Знаура заметно полегчал. Не те-
ряя времени, собрались идти в поход.
Друзьям нужно было сделать крюк в пути, побывать
в Фидаре — получить документы в сельском Совете.
Только как быть с Ахметкой? Сам он из ингушского
аула Назрань, далеко за Владикавказом, в направлении
Грозного. Да в родном ауле никого близких у Ахметки
нет. Отец и мать умерли. В детский дом Ахметка попал
случайно. В поисках Южно-Осетинской красной бригады,
где, по слухам, служил его дядя Абдулла Арсланов,
Ахмет пришел во Владикавказ. Ночевал на вокзале.
Патрули разбудили его, доставили в приемник, откуда
утром отправили в селение Христиановское — подальше
от городского тифа в только что созданный детдом. Тут-
то Ахметка и подружился с Костей Коняхиным.
Из-за беспорядков и частых перебоев с продовольст-
вием детдом скоро перестал существовать. Куда идти?—
На фронт. Так, по крайней мере, решили Костя и Ах-
мет.
Костя сосредоточенно морщил веснушчатый лоб.
— Где бы раздобыть бутыль хорошей араки? —
спросил он.
_ Зачем? Пить?..—удивился Знаур.
— Для писаря Микитенко. Так, за один бужныг*, он
не будет писать справку Ахметке. А за бутыль араки
Микитенко самому черту выпишет церковную метрику о
рождении...
— Достанем. Но мне придется вернуться домой,—
сказал Знаур.
— Надо бистро уходить! Клянусь!—тревожно прого-
ворил молчавший все это время Ахмет.—Нас будут скоро
ловить, как собачьих щенков...
— Верно. Идемте, ребята! — заторопил Костя друзей.
Знауру тоже передалось это чувство — скорей, скорей
уходить, хотя он знал, что искать его теперь уже некому.
Как хорошо, что он встретил друзей!
В большой комнате за столом сидели какие-то старые
женщины в траурных одеждах и полушепотом вели
разговор о приношениях в дом по случаю тяжелой утра-
* Бужныг /осет./ — спасибо.
86
ты. Все приношения делались натурой — несли кур, гу-
сей, индюков, бессчетное количество пирогов, яиц, кру-
гов сыра...
Знаур объяснил какой-то дальней родственнице Са-
ладдина, что, по совету покойного, едет в город учиться,
и ему необходимо взять с собой побольше еды. Через нес-
колько минут целый мешок с провизией стоял у порога.
Об араке Знаур позаботился сам. Женщины были увле-
чены разговором, чем-то озабочены, и совсем не обраща-
ли на него внимания. Никто из них, вероятно, не заметил
отсутствия мальчика почти двое суток.
Подхватив мешок и баллон с аракой, Знаур напра-
вился было к друзьям, ожидавшим в саду, возле сель-
ского Совета. У ворот его нагнала шустрая сгорбившаяся
старушка с белыми взлохмаченными волосами и не-
приятно розовым цветом лица. Таинственно прошам-
кала.
— Не попадайся, Знаур, на глаза колдунье Хадзигуа.
Вчера она целый день рыскала по селу. Хочет забрать
тебя в лес, негодная...
— Меня? В лес?
— С ума спятила одноглазая, называет тебя родным
сыном. Берегись, ланпу*, что-то недоброе она затеяла.
Помни, что ты вырос в самом богатом доме Фидара. Го-
ни прочь одноглазую ведьму!
Отвязавшись от старухи, Знаур поспешил к друзьям.
Но слова ее вызвали в душе беспокойство.
Был вечер, когда все трое направились в дом сельско-
го писаря Онуфрия Емельяновича Микитенко. Костя
уверял, что в этот час писарь уже сидит в ожидании
«клиентов», принимает частные заказы на составление
жалоб, прошений, писем в лазареты и Красную Армию.
Так было заведено еще при царе, так осталось и те-
перь.
Костины слова подтвердились. Микитенко сидел в
передней за столом, уткнувшись увесистым рябым носом
в бумагу. В комнате пахло сивушной кислятиной. Тощая,
болезненного вида жена Онуфрия сказала ему, что приш-
ли какие-то мальчишки «по важному делу».
— Что за дело? Не видишь, я погружен в Лету. По-
слушай:
* Л а п п у /осет./ — парень, мальчик.
87
Кто растоптал души моей
цветущий сад?
Кто виноват, кто виноват?..
— Мы принесли первача, дядюшка Онуфрий, — осто-
рожно перебил его вошедший в комнату Костя.
— Первач? Врешь, поди, а? — Онуфрий уставился
на мальчика своими оловянными очами.
— Знаур, Ахметка! Несите бутыль!—скомандовал
Костя.
Арака была торжественно поставлена на стол. Отве-
дав ее, писарь надел очки в железной оправе и строго
спросил:
— По какому делу?
— Едем учиться в город, нужны удостоверения... —
объяснил Костя.
— Фамилия, имя, отчество?
Онуфрий Емельянович положил перед собой круглую
печать и.начал записывать все необходимое. Когда оче-
редь дошла до Знаура, Микитенко, словно сгоняя с себя
пьяное наваждение, спросил:
— Это ты—сирота, который жил у мироеда Кубатиева?
— Я, — упавшим голосом сказал Знаур.
— О! С тебя, парень, еще полагается! Теперь ты есть
правомочный сын родной мамаши, и я твой крестный
батько! Понял?
— Какой «мамаши»?—Знаур взглянул на писаря с
недоумением.
— Ты ничего не знаешь? Ксюша!
Снабдив жену ключами, Микитенко послал ее в Совет
за какой то синей папкой. Ребята непонимающе перегля-
дывались. Писарь выпил еще и молча тарабанил трясу-
щимися крючковатыми пальцами по столу. На стене
неровно тикали старые ходики.
— Бежать надо, клянусь,— шепнул Ахметка Косте.
— Подожди,— отмахнулся тот.
Знаур молчал, красный от смущения.
Наконец синяя папка была доставлена и положена
на стол перед Онуфрием. Он полистал бумаги и начал
торжественно, с тяжелой одышкой читать протокол за-
седания Совета.
—«Слушали: жалобу беднячки Саламовой Хадзигуа
Ирбековны, проживающей в доме лесника первого
участка лесничества...»
88
Дальше — постановление Совета об официальном
признании прав материнства жалобщицы на сына Знау-
ра, «силой отобранного в младенческом возрасте баделя-
тами Кубатиевыми, врагами пролетариата и мировой ре-
волюции»...
Писарь налил полный стакан первача и уставился
на Знаура.
— Теперь ты — законный сын своей родительницы!
Кончилась власть Кубатиевых. Иди к своей мамаше и
скажи: «Принимай в дом молодого хозяина — наслед-
ника!..»
— Вот это да! — подхватил Костя. — Мы хорошо
знаем тетю Хадзи, но она раньше ничего не говорила о
том, что Знаурка — ее сын...
— Боялась Кубатиевых, — объяснил писарь. — По-
том, после переворота, приходила, спрашивала. Я сам пи-
сал ей прошение —задаром; потому что это есть акт че-
ловеколюбия.
Писарь еще выпил. Отдавая ребятам справки, про-
должал:
— Ибо товарищ Микитенко есть душевный и сердеч-
ный человек. А хотят его выгнать, говорят, пьяница. Нет,
брат. Я пью, но ума не пропиваю и у других не занимаю...
Тяжелая голова писаря клонилась к столу. Некоторое
время он дремал. Открыв глаза, увидел, что в комнате
никого нет. Рявкнул:
— Кто растоптал души моей цветущий сад?.. Кто?!
В это время Знаур, Костя и Ахметка быстро шагали
к окраине села.
— Придем к ней и скажем, — взволнованно говорил
Костя,— вот тебе, Хадзи, твой сын, а мы его друзья.
Угощай!
— Зачем — «друзья»? — возразил Ахметка. — Ска-
жем — братья. Раз на войну едем, значит, братья. Так
говорил дядя Абдулла, красный командир. Клянусь.
Знаур шел, глядя куда-то в сторону. Он всеми силами
старался скрыть слезы.
Экспедиция
Бывают в Северной Осетии дни среди лета, когда
подует внезапно с севера ветерок, закурится Столовая
гора над Владикавказом и прозрачно-синее небо сме-
89
нится водянистой мутью. Ни дождя, ми солнца —
парит.
В один из таких дней член иностранной благотвори-
тельной миссии мистер Стрэнкл выехал в первую экспе-
дицию для сбора лекарственных трав и раздачи посылок
голодающим детям горцев.
Экспедиция на подводах и верховых лошадях двига-
лась в сторону селения Ардон. Мистер Стрэнкл сидел в
коляске рядом с хозяином дома, в котором гостила мис-
сия, Ираклием Спиридоновичем Керакозовым. Хозяин
правил парой лоснящихся на солнце кабардинских ры-
саков. Сзади на почтительном расстоянии ехали два во-
оруженных всадника из "охраны миссии, любезно предо-
ставленной почетным гостям ревкомом Терской области.
За всадниками двигались две подводы, груженные по-
дарками— мешочками спресованной муки,— и одна по-
возка с продовольствием и кухней экспедиции. Старшим
в обозе был вольнонаемный служащий миссии Богдан
Богданович Злыдень, бывший чиновник интендантского
ведомства канцелярии атамана Войска Терского. С ним
на бричке сидел переводчик и проводник, сухой старик
с козлиной бородкой. Звали его Габо. Он вполголоса
тянул старинную осетинскую песню.
Мистер Стреикл за неделю коротко сошелся с Ирак-
лием Спиридоновичем и часто вел с ним разговор на из-
любленную тему — о жестокости русской революции.
Стрэнкл был откровенен, того же требовал и от собесед-
ника. Керакозов находил большое удовольствие в том,
что иногда выводил из равновесия обычно невозмутимого
гостя беспощадной "логикой своих суждений. Случалось,
что при этом Стренкл вынимал изо рта неизменную сига-
ру, громыхал своим жестким басом: «Ставлю сто фунтов
против десяти, что вы — большевик, мистер Керакез!»
От этих слов Ираклий Спиридонович закатывался смехом
и говорил сквозь слезы: «Ох, ох... Рад бы в советский
рай, да грехи не пускают...»
С экспедицией повстречался вооруженный винтовка-
ми отряд молодых бойцов. Передние несли плакат: «На
Врангеля!» Некоторые бойцы были в черкесках и с кин-
жалами на поясах.
— Горцы, — заметил Керакозов. — Пожалуй, все осе-
тины, хотя нет, ингуши тоже — вот тот, в старой плисо-
вой черкеске и высокой шапке...
90
Недобрым взглядом проводил колонну мистер
Стрэнкл, Керакозов затаил лукавую усмешку.
— Добровольцы, — сказал он.
— Я намерен собирать большой документальный ма-
териал о расправах большевиков над беззащитными
пленными. Будет книга — капитальный труд...
— О! Я не сомневаюсь, вы напишете такой труд. Но
коммунисты тоже напишут о вас, мистер Стрэнкл, може-
те не сомневаться! — с ухмылкой заметил Керакозов.
— О нас! — Прежде равнодушное бронзово-красное
лицо его выразило крайнее удивление.
— А кто же казнил за Красноводском членов бакин-
ского советского правительства? Не думаете ли вы,
мистер Стрэнкл, что большевики забыли про эту воль-
ность британских гостей?
— Вы говорите их языком, мистер Керакез!
— Я просто откровенен с вами, — спокойно улыбаясь,
отвечал Керакозов.
— Благодарю,— с раздражением продолжал мистер
Стрэнкл. — Но ликвидация бакинских красных комисса-
ров продиктована соображениями высшей гуманности.
— А-а, это — милость!
— Мы считали долгом цивилизованных людей и
джентльменов помочь тем, на кого напали узурпаторы.
— Я понимаю вас, мистер Стрэнкл. Но рабочие Баку
считают не вас, а себя хозяевами нефти и всех богатств,
нажитых на ней.
— Где ваши роскошные магазины, мистер Керакез? Где
ваши миллионы, если не считать того, что сохранилось
в нашем и французском банках? Вам оставили один
особняк да вот этих рысаков и то потому, что у вас ос-
тановилась миссия великих держав.
— Дома и магазины я добровольно отдал Советской
власти, потому что она и так взяла бы их. Миллионы про-
пали. Осталось кое-какое золотишко. Надеюсь, вы сдер-
жите слово джентльмена и поможете перевезти ценности
за границу, а я уж переберусь с божьей помощью.
Встретимся в Тегеране...
— Вижу, мистер Керакез, вы не верите в счастливую
звезду барона и в успех его армий. У вас паршивое наст-
роение. Только мое весьма высокое мнение о вашей оча-
ровательной сестре мисс Веронике удерживает меня,
чтобы не послать вас ко всем чертям. Ваши прогнозы...
91
— Эх, прогнозы, прогнозы...— перебил Керакозов.—
Полетит ваш барон Врангель вверх тормашками. Вот те
крест, полетит! — Керакозов перекрестился.
— Вы полагаете? Великие державы...
— Не пойдут за ним, вот что, — еще раз неучтиво
перебил Ираклий Спиридонович. — Россия не пойдет.
—Какой же вы коммерсант, мистер Керакез! Вы
обыкновенный красный проповедник, о котором плачет
виселица.
Керакозов снова затрясся от смеха.
— Виселица.... А толкуете о жестокости красных.
— Вот к чему привели они Россию!— Стрэнкл пока-