на часы.—А теперь поиграйте в теннис. На обед прошу
ровно в четыре. Завтра утром можете выезжать к гра-
нице.
— Простите, сэр, — замялся Билл- — Говорят, в мис-
сии Красного Креста во Владикавказе нет хорошей пере-
водчицы. Между тем, она у вас есть... Ваша гостья...
— Я позабочусь. До обеда, друг мой!
Когда Стрэнкл вышел, профессор достал из стола
коробку с парижским гримом. Нужно было спешить: че-
рез десять минут начнется прием у «ассистента», в той
половине дома, куда не ступала нога иностранных ту-
ристов.
И Уэйн превратился в горбатого персиянина, увен-
чанного белым тюрбаном.
69
Мистер Стрэнкл из своих* сорока лет более десяти
провел в беспрерывных путешествиях по арабскому Вос-
току. Но вид имел отличный, никогда не унывал, был
человеком действия, ясно видящим перед собой ближай-
шую цель. После успешного вояжа в Россию, он рассчи-
тывал получить две-три сотни тысяч фунтов стерлингов
и жениться на мисс Мэтток, дочери богатопГи влиятель-
ного генерала Роджерса Бэттлера.
Стрэнкл не любил отдыхать. «После пятидесяти
можно, пожалуй, и передохнуть пару лет, — размышлял
он порой. — А потом занять место, как у Джона Уэйна.
Власть Министров покажется шаткой и призрачной, ес-
ли знать дела профессора Уэйна. Их пустые речи—нич-
то в сравнении с двумя-тремя фразами шефа. Старый
Джон может, выражаясь словами поэта, из горничных
делать королев, а из президентов — продавцов табачных
магазинов. Он способен совершить дворцовый переворот
в одной из «подшефных» стран, потопить военный ко-
рабль, незримо присутствовать на тайных совещаниях
правительств, через агентов — женщин редкой красоты —
навязывать свою волю государственным деятелям...»
Таким же магом мечтал стать со временем мистер
Стрэнкл. Ради этого, как полагал он, стоило поехать не
только в Россию, но и к черту на кулички. Билл верил в
свою звезду, и ничто не страшило его.
Стрэнкл не терял времени понапрасну. Накануне
отъезда из Тегерана он решил нанести визит по адресу,
полученному в Константинополе. Фамилия, указанная в
адресе, кажется совпадала с названием башни, которую
необходимо было разыскать в горах Кавказа. Об адресе
ничего не знает старый хрыч Уэйн, пусть удивляется
потом, как быстро и чертовски умело действует Билл
Стрэнкл. Пусть столичные шефы поставят имя Билла ря-
дом с именем восходящей звезды — полковника Лоу-
реиса!
Стрэнкл шагал по закоулкам Старого города. Около
приземистого каменного здания шашлычной остановился,
прочитал странную вывеску: «Невидимая нить».
— Чертовщина! — пожал плечами Стрэнкл. Но свя-
щенный стих, должно быть, из корана, написанный на
стене древней арабской вязью, пояснял смысл: «Ешь до-
толе, пока перестанешь черную нить отличать от крас-
ной».
70
-- Кажется, здесь, — буркнул Стрэнкл и спустился по
старым каменным ступенькам вниз.
— Милости просим, —с поклоном встретил его хозя-
ин-грузин. Говорил он по-русски, очевидно, приняв во-
шедшего за русского белоэмигранта. Несмотря на жару,
хозяин был в высокой смушковой папахе.
— Здравствуйте, — ответил Билл тоже по-русски.—
Могу ли я видеть сотника Кубатаева?
— Как прикажешь доложить, ваш высокоблагородие?
— Так и доложи: «Спрашивает их высокоблагородие».
— Один секунд.— Хозяин скрылся за большим вы-
цветшим ковром, висевшим на стене около буфета.
Стрэнкл осмотрелся. Только в дальнем углу сидел по-
жилой угрюмый господин, видимо, русский эмигрант, и
пил польскую старку.
— Прошу, ваше высокоблагородие, по коридору пря-
мо, последний кабинэт. Сотник ждет вас.
Открыв дверь «кабинета», Стрэнкл почувствовал при-
торный до тошноты запах анаши. На широкой оттоманке
полулежал бледный человек в серой черкеске без погон.
Рука его пряталась под ковровой подушкой. «Револь-
вер», — отметил про себя Стрэнкл.
— Если не ошибаюсь, сотник Кубатаев?
— Кубатиев, — уточнил человек в черкеске. — Чем
могу служить? С кем имею честь?..
— Вам письмо из Константинополя,—подавая, сказал
Стрэнкл.
Кубатиев нервно распечатал маленький синий кон-
верт, впился темными, болезненно-влажными глазами в
строки письма.
— От Бибо? Любопытно... Виноват, прошу садиться.
Прочтя письмо, расстерянио посмотрел на гостя.
— Бибо пишет о каком-то вознаграждении. Ничего
не понимаю...
— Прежде всего, господин Кубатиев, прошу вас на-
бросать схему местонахождения вашей родовой башни в
западной Осетии, где-то рядом с домом лесника...
— Любопытно, для чего же это?..
— Гм... Там водится индийский корень «тха» для ле-
чения астмы. Я собираю полезные травы, еду на вашу ро-
дину с миссией Красного Креста. Корень не имеет;
цены...
Кубатиев поморщился, достал из висевшего на ковре
71
планшета лист бумаги, трясущейся рукой начал чертить
какую-то схему.
— Обозначьте север, укажите названия гор, рек, а
расстояния — количеством верст.
— Знаю...
Стрэнкл закурил сигару.
— Не знаете ли вы, господии сотник, лесника, живу-
щего в этом домике?
Кубатиев изменился в лице, словно вспомнив что-то
очень важное, но сказал бесстрастно:
— Лесник, кажется, умер. Там обитает его дочь, одно-
глазая лекарка...
— Вы не знакомы с ней?
— Что вы? Как вас, позвольте?
— Стэнли Грей-
— Мистер Грей, разве может офицер его величества
общаться с нищенкой? И вообще, должен вам сказать...
— Слушаю вас. ]
— Будете на моей родине, прошу ни слова не гово-
рить обо мне. На днях я уезжаю в Константинополь,
затем в Крым, в армию, возрожденную гением железно-
го барона. Быть может, мы встретимся с вами, мистер
Грей, при более счастливых обстоятельствах. Не будем
подводить друг друга...
Несколько фамильярный тон последней фразы поко-
робил мистера Стрэнкла, но он ответил мягко.
— Слово джентльмена: я никогда не встречался в Те-
геране с сотником Кубатиевым. Вот ваши деньги, — гость
положил на стол небольшой кожаный мешочек.— В зо-
лотой турецкой валюте-
Сотник резким движением отодвинул деньги. Достал
из стола вдвое больший сафьяновый мешочек, вышитый
бисером.
— Прошу вас, мистер Грей... Век буду благодарен...
Не сможете ли вы доставить деньги моему двоюродному
брату Саладдину Кубатиеву в селение Фидар? Запишите,
пожалуйста, адрес. Впрочем, его каждый там знает. Если
Саладдина не пустили в расход большевики...
— Считаю долгом цивилизованного человека... — пе-
ребил Стрэнкл.
— ...Передайте: «Деньги на воспитание мальчика
Знаура». Мальчик как приемный сын живет у Саладдина.
Он... мой родственник. Сейчас ему четырнадцатый год.
72
— Позвольте, — возразил Стрэнкл. — А если вашего
брата нет в живых, где же я найду мальчика? В ауле,
надо полагать, есть мальчики с таким именем.
— Он носит нашу фамилию. Если Саладдин в тюрьме
или на том свете, то Знаура Кубатиева можно разыскать
через одноглазую дочь лесника. Дело в том, что она по-
кровительствует сиротам и незаконнорожденным. Не-
счастный кавдасард...
— Что значит — «кавдасард»? — полюбопытствовал
Стрэнкл.
— Так, к слову, не обращайте внимания, — уклончиво
ответил Кубатиев. — Скажите просто: «От Сафара». Ес-
ли спросят, где я, ответьте, что вернется с победой в Осе-
тию, а пока, мол, ничего неизвестно.
Кубатиев наполнил бокал вином.
— Прошу вас.
— Благодарю. Не пью. Что вы еще хотите передать
на родину, господин сотник?
— Запишите, пожалуйста, имена и фамилии людей.
Вот нужная вам схема.
— Записывать? О нет! — Стрэнкл гордо улыбнулся- —
Я все прекрасно запомнил, мистер Кубатиев. У меня пре-
восходная память. За схему благодарю. Желаю счастья.
Олл раит!
Хадзигуа
Корни вывороченного из земли столетнего бука чуть
шевелятся над обрывом, как щупальцы огромного спрута.
На поляне, у самого обрыва стоит женщина в черном
платье, похожем на монашескую одежду. Левую щеку и
глаз закрывает темный платок, но открытая половина
лица напоминает о былой красоте.
Глядя по сторонам, она кивает головой, словно оцени-
вая работу воды и ветра.
Три дня и три ночи в горах западной Осетии бушевала
буря, шумели ливни. Удары грома, словно горные обвалы,
сотрясали землю и замирали где-то в глубине Дигорского
ущелья. Все живое в ужасе умолкло перед разгневанной
природой. И, казалось, нет конца ненастью. Но гроза
кончилась вдруг. Еще слышался шум сбегающей воды и
где-то далеко, за полторы версты, внизу грохотали, пере-
катываясь, валуны по дну Уруха.
73
К полдню под лучами весеннего солнца вновь ожил
цветистый ковер альпийских растений. Над омытой лив-
нем землей поднимались одуряющие запахи цветов.
Хадзигуа (так звали женщину в черном) собирала
лекарственные травы..
Она подняла большую легкую корзину и пошла от
обрыва, где повис корень поверженного бука. Женщина
часто останавливалась, разглядывала растения, некото-
рые срывала.
Хадзи знали не только жители окрестных селений.
Слухи о ней больше добрые, а иногда злые уходили ь
дальние районы Осетии. Многих раненых красных парти-
зан, скрывающихся в лесах во время деникинского на-
шествия, спасла от смерти одноглазая знахарка.
Считали Хадзигуа и колдуньей, верили пророческим
присказкам этой лесной женщины. Жила она в каменной
сторожке, которую выстроил покойный отец, лесник.
Мать ее, Саниат, была известна своим умением выле-
чивать травами многие недуги. Еще Саниат пользовалась
славой знаменитой сказительницы. От нее Хадзигуа и
унаследовала специальность дашны—лекарки и искус-
ство рассказывать всякие были и небылицы —- не забавы
ради, а чтоб дать людям полезный совет, предупредить
кого-то об опасности.
Сторожка стояла в двух верстах от селения Фидар.
В минувшем, девятнадцатом году, это было партизанс-
кое селение, не покоренное деникинцами.
Нередко к Хадзигуа приезжали гости из свободного
Фидара. «Что нового, тетушка Хадзи?» — спрашивали
партизаны. «Новости ходят в солдатских сапогах по ка-
бардинскому аулу Аизорово и топчут еще не потухшие
угли», — отвечала хозяйка, что означало: каратели жгут
партизанские дома в Кайсын-Анзорово, которое находит-
ся у самой границы. Кабарды с Осетией.
А однажды Хадзи сказала добрым гостям: «Есть у
меня новая сказка о черных воронах, "которые спали у
древней башни и не гадали — не ведали, что рядом орлы
летают...» Догадывались партизаны: в развалинах сторо-
жевой башни беспечно пируют . дозорные карательного
отряда. «Орлы-партизаны» могут налететь на них и за-
хватить всех без единого выстрела.
Наведывались в домик и хабаевские беляки. Тогда
хозяйка открывала вторую половину лица, обезображен-
74
ную огнем. Незрячий глаз как бы застыл в ужасе — веки
обгорели. Люди отворачивались, содрогаясь. Спрашивали
каратели: «Далеко ли скрываются партизаны?» Говори-
ла хозяйка: «Как тень движется за путником, как смерть
ходит за человеком, так и партизаны — за вами. Только
тень не рубит и не стреляет, а эти — могут...» Смелые от-
веты Хадзигуа приводили в бешенство непрошенных гос-
тей, но они не трогали женщину — колдунья!
Люди говорили, что уже после смерти лесника ка-
кой-то кровник его поджег сторожку. Мать, Саниат,
находилась в селении на поминках по мужу, а Хадзигуа,
в то время семнадцатилетняя девушка, ушла за водой.
Соломенная крыша вспыхнула, как факел. Увидев пожар,
девушка с криком бросилась к дому, взобралась по лест-
нице на объятый огнем чердак и через какое-то мгнове-
ние выпрыгнула оттуда с белым свертком в руках. Она
сломала йогу и потеряла сознание. Дымился сбившийся
на лицо шерстяной платок...
Мимо сторожки случайно проезжал «охотничий поезд»
богачей Кубатиевых. Девушку привели в чувство, увезли
в селение. Белый сверток взяли с собой /говорили, что в
нем ребенок/.
Через несколько недель Хадзи вернулась в дом почти
совсем седая, с обгоревшим лицом. Ребенка взял на вос-
питание Саладдин Кубатиев, пожилой бездетный человек.
Чей был ребенок — осталось тайной. Только злоязычные
кумушки судачили у реки о том, что дочь покойного лес-
ника однажды «нашла» в лесу младенца, а потом, на
пожаре, младший джигит из рода Кубатиевых, Сафар,
приказал своим слугам взять драгоценный срсрток с
собой. Делались неясные намеки на то, что джигит Са-
фар — отец ребенка, что он был влюблен в юную краса-
вицу Хадзи и встречался с ней тайно. Но всесильные Ку-
батиевы заставили словоохотливых кумушек прикусить
языки. Ребенок рос в доме Саладдина, двоюродного
брата Сафара.
Хадзигуа жила в большой печали, особенно после
смерти матери. Сельчане Христиановского и Фидара
особенно часто слышали из ее уст легенды и песни, пол-
ные материнской скорби о потерянном сыне. К дому
Саладдина ее и близко не подпускали.
И сейчас, собирая лекарственные цветы, дочь лесника
тихо напевала:
75
Зимовник — красный цветок
С пурпурными лепестками.
На них не роса, а сердечный яд.
Но он мне не страшен — сердце мое
Отравлено ядом разлуки.
О какой разлуке пела Хадзигуа? Может быть, она
вспоминала свадьбу своего возлюбленного, джигита
Сафара, после которой уже не видела его никогда: он уе-
хал в Петербург, потом за границу. Молодая жена Сафа-
ра вернулась из свадебного путешествия, а сам он боль-
ше не показывался в родных краях.
Дни свадьбы Сафара врезались в память на всю
жизнь. Затерявшись в толпе, Хадзи единственным глазом
наблюдала за происходящим.
... В дом жениха невесту привезли на четверке резвых
кабардинских рысаков, позвякивающих чеканным сереб-
ром на сбруе.
Вокруг коляски — верховые в черкесках, в бурках.
Они стреляют, кричат, свистят, гикают, джигитуют.
Каждый джигит на своем коне. Впереди — знатные из
богатых семей, в цветистых куратах * из синего шелка,
с высокими воротниками, застегнутыми на маленькие
шарики, искусно сделанные из черных ниток.
Но ворота закрыты. Шумная кавалькада останавли-
вается. Гармоника умолкает, джигиты перестают гикать
и свистеть. Из ворот выходят почтенные старцы. Один из
них спрашивает:
— Кто вы такие, и каким ветром вас занесло в этот
тихий хадзар?**
— Мы предвестники счастья, — отвечает глава всад-
ников. Ворота тотчас открываются. Гости идут во двор,
а невеста в сопровождении девушек — в дом. Впереди —
шафер:
— Фарн фацауы, фарн! /Счастье идет, счастье/ —
громко возвещают прибывшие — это о невесте.
«Несчастье мое, несчастье!..» — шепчет бедная, всеми
забытая дочь лесника и крепко прижимает платок, прик-
рывающий обезображенную часть лица. К горлу подсту-
* К у р а т /осет./ — тонкий бешмет под черкеску.
** Хадзар /осет./ — дом.
76
пают рыдания. Она поворачивается и убегает в сторону
леса.