профессору и с грустью сказал:
— Видно, придется и мне покинуть Петербург, доро-
гой Павел Петрович.
— Видит бог, Константин Леванович, — вздохнул
Чистяков, — я буду скорбеть, если это случится. Поте-
ри
рять талантливого ученика — для меня, старика, утрата
немалая.
Чистяков не нашел в себе сил сказать Хетагурову о
том, что Гагарин заявил без обиняков: «Посоветуйте
этому сообщнику Благоева — пусть убирается подобру-
поздорову из Петербурга, пока дело не дошло до этапа...
Так ему и передайте...»
9
В мае 1885 года Хетагуров выехал на Кавказ, не
окончив академии.
Накануне отъезда до поздней ночи одиноко бродил
по Петербургу. Лицо Коста побледнело, шел, пошаты-
ваясь: голод терзал его- «Ничего, доктор Таннер голодал
сорок дней», — успокаивал он себя.
Долго стоял у гранитного шара на стрелке Васильев-
ского острова. У самых ног по Неве плыли тонкие, как
кружево, льдинки. Над водой клубился весенний туман.
Из Петропавловской крепости доносилась мелкая дробь
барабана. Коста снял каракулевую шапку, почувство-
вал ласку тихого весеннего ветра.
Тени минувшего проходили перед глазами. Здесь, в
этой крепости, погиб в заточении Посошков, написавший
правдивую книгу «О скудности и богатстве»- Здесь томил-
ся бесстрашный борец против самодержавия Радищев.
В крепостных казематах ждали своей участи герои де-
кабрьского восстания 1825 года, а через полгода на ва-
лу кронверка вожди декабристов были казнены. Узника-
ми крепости были петрашевцы, Писарев, Чернышевский.
Вечером Коста побывал в Александро-Невской лавре,
на Лазаревском и Тихвинском кладбищах. С поникшей
головой стоял у могилы русского художника Иванова.
Иванов творил в Риме — «вечном» городе с его бес-
смертными красотами. Вспоминались слова из письма Го-
голя Иванову: «Когда вам все изменит, когда вам боль-
ше ничего не останется такого, что бы привязывало вас к
какому-нибудь уголку мира, — приезжайте в Италию».
«Можно ли жить, — мысленно спрашивал себя
Коста, — без привязанности к родному уголку? Можно
ли разлюбить родину? И для Гоголя тоже не было ниче-
го милее Руси. А письмо он написал просто под впечатле-
нием «трепетной поэзии виденного»...
59
Петербург позади.
В скромном холщевом узелке — еще теплые шанеж-
ки, испеченные Анной Никитичной. Милая добрая ста-
рушка, никогда тебя не забудет бывший студент Коста!
Думал ли он о своем будущем, сидя у окна вагона
третьего класса?
...Пройдет еще немного времени, и польются задушев-
ные звуки осетинской лиры *. Они дойдут до Петербурга,
и столичные газеты назовут имя их творца. На открытии
памятника М. Ю- Лермонтову в Пятигорске громче всех
прозвучит правдивый голос осетинского поэта Коста
Хетагурова.
Песни Коста, написанные на осетинском и на русском
языках, станут любимыми в Осетии еще при жизни их
творца. Борцы за свободу поднимут эти песни, исполнен-
ные народного горя и гнева, как знамя. Сбудется мечта
о «сполохе» трудовых людей. Не только проникновенные
звуки фандыра, но и набатные призывы Коста — публи-
циста, обличителя произвола и бесправия — будут звать
к борьбе.
В следующий раз приедет Хетагуров в Петербург
уже известным поэтом и живописцем и многое узнает о
друзьях-товарищах.
Мичман Ранцов сблизится с теми, кто посвятил себя
революционной борьбе- Но Коста справедливо упрекнет
его: «Ты, Володя, ждешь у моря погоды...» Благие поры-
вы Владимира, как и многих интеллигентных людей того
времени, ограничивались рассуждениями: «А где же наш
вождь? Его пока нет. Пусть он придет, и мы смело пой-
дем за ним».
Ольга уйдет из дома, станет учительницей, соединит
свою судьбу с инженером Анненковым, но будет помнить
о своем друге с Кавказа.
Во время ссылки, в Херсоне, судьба снова сведет Кос-
та с бывшим студентом университета Петром Чумаком,
рано состарившимся на каторге. Станут они навек
друзьями, а гостеприимная Украина назовет ссыльного
поэта из Осетии своим родным сыном-
А до этого встретит Коста Анну Цаликову и скажет
себе: «Вот та, которую я видел в снах детства и в своих
* Первая книга стихов К. Хетагурова называлась «Ирон фан-
дыр» /«Осетинская лира»/.
60
мечтах...» Счастье не придет к нему, но ведь уже в самой
любви заключены его искры.
Потомки с укором скажут о девушке, которая не по-
шла рядом с поэтом по тернистому пути, но и для нее
найдут теплое слово: ведь любовь к ней освещала суро-
вую жизнь Коста мягким лирическим светом, давала си-
лы в тяжелые дни изгнания.
Превыше всего для Коста будет любовь к своему
народу.
Он напишет на русском языке стихотворение «Не
верь, что я забыл родные наши горы»:
Люблю я целый мир, люблю людей, бесспорно,
Люблю беспомощных, обиженных, сирот,
Но больше всех люблю, чего скрывать позорно? -—
Тебя, родной аул и бедный наш народ.
За вас отдам я жизнь... Все помыслы и силы,—
Всего себя лишь вам я посвятить готов...
Вы так мне дороги, так бесконечно милы,
Что сил нет выразить, что высказать нет слов!..
Благодарный народ Осетии назовет Коста великим,
имя Коста станет бессмертным.
...Навсегда остался в памяти первый день пути из Пе-
тербурга на Кавказ.
За окном вагона плывут необозримые русские поля,
дышащие ясностью, простором и теплотой, как на полот-
нах Левитана. Воздух напоен свежестью талых снегов.
Осенью 1881 года этой же дорогой Коста ехал в сто-
лицу, мысленно прощаясь со своей юностью. Тогда он
был кандидатом в ученики императорской Академии ху-
дожеств... А теперь возвращается на родину полным му-
жества, готовым к борьбе.
— Спасибо тебе, Петербург!
Орджоникидзе — Ленинград, 1960 г.
...Их было трое. Старшего звали Знаур... Исто-
рию юных воспитанников я узнала после того, как
поступила сестрой милосердия в Южно-Осетин-
скую бригаду по путевке Владикавказского окруж-
кома РКСМ, Ухаживала за раненым Костей.
Много было разговоров тогда о приключениях
друзей. Они помогли чекистам распутать клубок,
свитый иностранными агентами на Кавказе, храб-
ро дрались в бою.
Кончилась война, мы разъехались по домам.
Имена боевых товарищей все реже стали вспоми-
нать. А жаль]
Ты говоришь: пиши большую статью. Но мне
не под силу. Здоровье покидает меня. Поправ-
люсь ли, не знаю...
Хочу поговорить в нашем агитпроме. Может
быть, там займутся летописью боевых походов
первых членов Комсоюза молодёжи среди осетин
и ингушей.
Пиши, если успеешь, перед отъездом.
Даухан Канрова
2 октября 1921 г., Алагир.
* Письмо сохранилось в архиве старого коммуниста Дадо
Каурбековича Бритаева, который передал его Б. Шелепову, сказав:
«Может быть, вам удастся найти участников истории, упомянутой
в этом письме».
СЛЕДЫ НА ГОРНОЙ ТРОПЕ
Оазис Джона Уэйна
Главный минарет шахиншахской мечети возви.
шалея над благоухающими садами — прямой,
устремленный в небо. Узкая длинная полоса тени от
него падала в сторону склона Эльбурса*.
Неземной заунывный голос звал к первой вечерней
молитве. Муэдзин** привычно пел, не ведая, что его сло-
* Эльбурс — горная цепь севернее Тегерана.
** Муэдзин —служитель при мечети, его обязанности с ми-
нарета сзывать «правоверных,» на молитву.
65
ва, исполненные веры в могущество и доброту всевышне-
го, призывали не только к намазу, но служили условным
сигналом для тайного сбора в особняке профессора
Джона Уэйна.
Богатая усадьба с домом восточного стиля была
снята в аренду н-ским посольством для персонала
научной экспедиции, в которой главенствовал профессор.
Располагалась она на северной окраине Тегерана невда-
леке от мечети, дворца Дощань-Тепе и иностранной рези-
денции Гулахек.
Здесь, вдали от уличной суеты и базарных площадей,
похожих на огромные жаровни, стояла тишина и про-
хлада-
Сэр Джон Уэйн, официально шеф научной экспеди-
ции, не любил роскоши, но она была ему нужна для
осуществления тайных замыслов, и он не скупился на
средства.
Богатое убранство, уютная обстановка в доме, пре-
красный тенистый парк с прозрачным прудом — все
располагало к покою и наслаждению- По праздникам
в парке играл оркестр, выступали лучшие танцовщицы
Ирана.
В густых аллеях, на спортивных площадках, в лодках,
скользящих по водоему, и в блестящих залах особняка
можно было увидеть путешественников со всех частей
света, слышалась английская, французская, русская,
итальянская, арабская и даже японская речь. В комнатах
бесконечного лабиринта находились люди, занимающие-
ся этнографией, фольклором, нумизматикой, археологией,
лингвистикой, собиранием полезных трав, коллекциони-
рованием изделий златокузнецов и резчиков по слоновой
кости, поисками оружия и доспехов властителей древнего
Ирана. I
В оазис, как называли особняк Джона Уэйна, попада-
ли люди избранные по рекомендации весьма влиятель-
ных особ. Были тут и просто знатные приезжие
из Европы, для которых поместье являлось чем-то вроде
международной гостиницы или клуба европейских тури-
стов.
Но кроме видимой стороны жизни в особняке шла
другая.
По черному ходу в кабинет главного ассистента шефа
66
неслышно входили один за другим фанатики из партии
«Зольфгар»*.
В резном кресле черного дерева сидел маленький
сгорбившийся человек неопределенных лет в белом тюр-
бане. Землистое лицо, бесформенный нос, черные недоб-
рые глаза, большое родимое пятно на щеке. Никто не
знал имени этого человека, и когда о нем спрашивали
шефа, тот уклончиво отвечал, что «ассистент» — лицо
частное, не имеющее никакого отношения к правительст-
ву, финансирующему экспедицию.
Человек в тюрбане одним взглядом указывал на се-
кретный фирман**, лежащий па столе. Посетители молча
читали послание о перемещении в потусторонний мир не-
желательных министров, пришедших к власти после паде-
ния англофильского правительства Восуг-эд-Доуле.
В списке предполагаемых жертв заговора на первом
месте стояло имя вождя революционного восстания в
Тавризе, шейха Мохэммеда Хиабани, за ним — имена
дженгелийцев во главе с Кучек-ханом, которые захватили
Решт и послали приветствие в Москву В. И- Ленину. По-
сле Кучек-хана — несколько фамилий неугодных ми-
нистров.
Заговорщики получали золото, расписывались и так
же неслышно исчезали за дверью. Ассистент не жалел
денег. Не ранее как вчера глава финансовой миссии Эр-
митаж Стив сказал, что все расходы оплатит будущее
правительство Ирана...
На площадке, посыпанной крупным рыжеватым пес-
ком, молодая стройная мисс Мэтток и мистер Стрэнкл,
джельтмем средних лет, играли в теннис. Несколько тя-
желовесный Билл Стрэнкл уступал в игре Мэтток. Он
скрывал одышку, причиной которой не без основания
считал лишний бокал виски. В Кембридже Стрэнкл был
отличным спортсменом, и сейчас он недурно играл в тен-
нис, но Мэтток, «рыжая сатана», как мысленно окрестил
ее Стрэнкл, совсем не давала вздохнуть.
* «Зольфгар» — так называлась «партия», имевшая тайный
договор с английскими монополиями, сборище предателей иранского
народа.
** Фирман /иранск./ — письмо «свыше», чаще всего послание
или указ шаха.
67
— Почему бы вам, мисс Мэтт, не поехать со мной в
Россию? — спросил мистер Стрэнкл.— Вы же превосход-
ная переводчица!
— В России война, — ответила Мэтток, — а это дело
мужчин.
— Гм... А я-то считал вас романтической натурой.
— Не вижу в войне романтики,— ответила девушка.
Стрэнкл с любопытством посмотрел на затененное
широкополой шляпой тонковычерченное лицо Мэтт.
— Военный министр сказал: «Красных в России нуж-
но истребить сейчас, потом будет поздно», — произнес он
поучительно.
— «Истребить»... Да, кстати, говорят, ваш министр ис-
требляет по нескольку бутылок коньяка ежедневно.
Правда это?
— Однако... Вы забываетесь, Мэтт, Вас могут услы-
шать, а потом передадут министру, у которого, как мне
известно, служит ваш отец. Давайте лучше продолжим
игру.
Из-за кустов показалась белая чалма слуги-персиани-
на. Слуга почтительно обратился к Стрэнклу на англий-
ском языке:
— Мистера Стрэнкла просит профессор.
Билл извиняюще кивнул собеседнице и заспешил
к дому.
Через минуту он сидел перед Джоном Уэйном.
Внимательный глаз нашел бы некоторое сходство
в чертах лица шефа и его ассистента. Но Джон не был
горбат, имел хороший цвет лица и не носил тюр-
бана.
— Курите, Билл, — шеф указал на темную полирован-
ную шкатулку с сигарами.
Беря сигару, гость заметил, что шкатулка соответство-
вала убранству комнаты: массивный стол, тяжелые крес-
ла, два книжных шкафа, буфет — все сделано из черного
дерева, без особых украшений. Сам профессор был одет
в светлый летний костюм крученого шелка.
— Повторите урок, Билл.
— Слушаюсь, сэр, — Стрэнкл встал.
— Сидите.
— Итак, сэр. Я приезжаю с дипломатической «ока-
зией» на русскую границу под охраной персидских погра-
ничников. Дальше нас будут охранять...
— Об этом не надо- Начинайте с первого дня пребы-
вания во Владикавказе.
— Итак, сэр, я вхожу в состав миссии Красного Крес-
та и Полумесяца как специалист по сбору лекарственных
трав на Северном Кавказе...
— И Крымском полуострове,— добавил Уэйн.
— Да, да, сэр. При содействии бывшего коммерсанта
Керакеза, имеющего вложения в лондонском и француз-
ском банках, разыскать в Дигорском ущелье развалины
родовой башни...
Далее он перешел на полушепот, но шеф отлично по-
нимал Стрэнкла, повторявшего хорошо заученный урок.
— Миссия восемнадцатого года... Провал... В горах
зарыта дипломатическая посылка... Ценности, равные не-
сметным сокровищам... Плоский железный ящик из-под
ручных гранат Миллса...
— Там может оказаться не одна такая башня, — воз-
разил Уэйн.
— Использую связи с туземцами, они помогут най-
ти,— уже громко сказал Стрэнкл.
Джон Уэйн одобрительно кивнул.
— Коротко о попутной задаче.
Профессор опустил свою тяжелую голову на грудь,
как будто засыпая.
— Собрать для королевского музея документы о жес-
токости русской революции, — отчеканил Стрэнкл. —
Это все, сэр. Я возвращаюсь в Тегеран и лично вам вру-
чаю найденное в горах-
Уэйн поднял нависшие серые брови, чтобы посмотреть