- И все же попытка – не пытка. Как-никак, а свой человек. Хотя имею и запасной вариант. Из Варшавы. Приличный дворянин, давний французский агент Станислав Мотроновский. Французы до сих пор не пронюхали, что он у нас на надежном крючке. Через него на Орликов можно вылить столько, что в Версале не хватит парфюма это благоухание забить.
- Ну-ну, - уже на пороге крутнул головой князь. - Это уже теплее. Завтра к вечеру доложить.
Уже через две часа Димитриев был у Щекина. Из-за двух горок книжных фолиантов на столе, слегка вздрогнув от неожиданности, Щекин глянул с таким удивлением, будто это зявился не знакомый посольский, а редкий лесной зверь.
- Б-а-а-а-а-а, - протянул хозяин слово, как тянется жидковатое тесто вслед за рукой.
- Я по неотложному делу, граф, - сухо, без предисловий, едва усевшись, сказал Димитриев. - В интересах вашего и моего государства нам надо как-нибудь очернить вашего приятеля Григория Орлика в глазах французского двора.
- Две логические ошибки, почтенный господин. Первая: знакомство с Орликом еще не суть приятельство. А вторая... Я пишу диссертацию о новейшей истории Восточной Европы, и предлагаемое дело, деликатно говоря, выпадает из контекста исследования.
- Не валяйте дурака, граф, - обозлился гость. - Козацкая старшина году в 1654-ом присягалась в подданстве царю Алексею Михайловичу, а от вас помощи против клятвопреступников не допросишься...
- И снова плохая оценка по логике, - тихо и добродушно улыбнулся граф и принялся рыться в фолиантах. - В Переяславе тогда составили обыкновенный военный договор, а не то, что вам хочется думать.
В конце концов среди беспорядочного нагромождения книг Щекин нашел нужную и развернул на закладке.
- Мартовские переяславские 1654-го года статьи, имеютя ввиду оригиналы, кто-то от кого-то запрятал или закопал, чтобы наука никогда не знала правды. Но есть другие документы и свидетельства, - граф медленно разворачивал внушительный и громоздкий фолиант, чтобы гостю легче читалось. - Вот здесь старые дипломатические документы. Когда шведское посольство привезло уверение тогдашнего короля Карла Х Густава, что западноукраинские земли признаются за Украиной, то что им сказал Богдан Хмельницкий? Читайте: «Когда я буду умирать, то прикажу сыну, чтобы он держался союза со шведским королем». Это, как свидетельствует трансильванский министр Ф. Шебаши, молвлено было в присутствии сына. Вместе с тем, думаю, что это было завещание, вплоть до Мазепы и дальше... А что же мы, московиты? В году же 1657-ом одновременно со шведами, прибыло большое посольство Бутурлина аж на 150-ти лошадях. Гетман ответил Бутурлину: «Царь должен смириться и возместить вред, содеянный в краях шведского короля, в Ливонии и Инфлянтах, ибо, если он не смирится, гетман вместе с татарами и турками будет воевать Москву». Так не может разговаривать раб с хозяином - так скажет равный с равным, кто может выбирать себе в союзники и шведа, и турка, и татарина или кого-либо еще... А играть в прятки с Переяславским соглашением, фальсифицировать или, как там еще, плутовать - несерьезная игрушка.
- Этак вы договоритесь, граф, что и Дорошенко, который отдал Малороссию под басурманский гнет, в друзья себе запишете...
- Не товарищ мне Дорошенко. Но и в зеркало на себя следует хоть иногда посмотреть. Россия, нарушив Переяславское соглашение, превратила украинскую землю в разменную монету, торговала ею, разорвав вместе с Польшей на Левобережную и Правобережную. Долго же украинцам придется их склеивать...
- Граф, не заговаривайте мне зубы, - встал побелевший от злости Димитриев. - Вы или в помощь нам, или нет, вы за землю свою и веру православную или за здешних схизматиков и малороссийских клятвопреступников?
- Я не воин, не полицейская ищейка, я книжная крыса. Мне приятно дышать пылью старинных фолиантов, я увлечен работой над исторической диссертацией и буду докапываться до истины, пусть хоть кровавые мозоли выступят, и таки докопаюсь и напишу правдивую книгу о прошлом Восточной Европы. А ваши игры мне неинтересны.
Димитриев так хлопнул дверью, что ветер пронесся комнатой и зашевелились, зашуршали шторы на окнах.
- На тайную квартиру Станислава Мотроновского, - дьяк гаркнул в сердцах на своего извозчика, и тот, изумленно скосив глазами, изо всех сил дернул вожжи.
***
В Олешки Григорий с Карпом прибыли, когда уже смеркалось. Никогда Григорию не случалось заезжать сюда, но эти защитные валы, стены и курени, силуэты целившихся в северном направлении пушек на валах, тихая перекличка сечевого караула и костры, рассыпавшие в темно-синем вечернем небе оранжевые искры, которые терялись среди ранних, еще не очень густых звезд - все это было ему до боли знакомым, таким близким и родным, что ком к горлу подступал.
Через час путников провели к куреню кошевого. Немолодой приземистый козак. Обычным движением поправив чуб, он смотрел на прибывших с любопытством и настороженностью: что же это за гостей подарила им ночная степь? Мерцали свечи от легкого сквозняка в курене, и в неверном свете, казалось, лицо кошевого то приобретало выражение любопытства, то проступала в нем осмотрительность. Так же и у Григория душа трепетала нерешительностью: сознаться кошевому, кто он на самом деле, или пусть уже все остается, как есть, - приблудился путешественник из неблизкой Франции да и довольно. Уже в последний миг почему-то решил остаться путешественником - может, разговор будет более беспристрастным, чужому человеку легче открыть душу.
Кошевой пригласил переводчика.
- Я много слышал и читал о козацкой нации, - неспешно говорил путешественник, чтобы переводчик мог за ним поспевать. - Но ведь Олешки уже не Украина, это ханская земля... Почему ваша Сечь именно здесь?
- Лихая беда сюда привела, - после долгого молчания, даже слышно было, как потрескивали свечи, отозвался кошевой. - Московский царь и бояре слово дали, что будут союзниками, что вместе будем бороться с врагами. Да слово это и пуговицы не стоило, ибо Сечь нашу московиты огню предали, товариществу нашему головы отрывали, шеи на колодах рубили, вешали и еще черт знает какую тиранскую смерть выдумывали. Даже во времена язычников у древних мучителей такого не водилось: мертвых не только из товарищества нашего, а и монахов откапывали, им головы секли, кожу сдирали и вешали.
- И вы все это терпите и не боретесь? - удивлялся путешественник.
- Да не терпим, человече добрый, - вздохнул кошевой. - Уже через пять лет, как нарушили московиты данное в Переяславе союзническое слово, именно в 1659-ом году, славной памяти гетман Иван Виговский разбил-рассеял под Конотопом стотысячное московское войско. Их царь здорово испугался, просил подписать мир с Украиной на любых условиях. А гетман наш в дальнейшем, когда принимал у старшины присягу, приказывал: «Я присягал пану Богдану, так и вы, господа полковники, должны присягать мне, а не царю московскому».
А уже за ужином, за длинным столом, где соблазнительно распространял пар ароматный кулеш, кошевой продолжал сказ:
- И уже не раз была у нас возможность освободиться от лихого соседа. В 1712-ом году, по ранней весне император Петр был разбит, как треснувшая макитра, он на самом деле попал уже в турецкий плен и должен был подписать Прутский договор: «Его Царское Величество свою руку отнимает от козаков с древними их рубежами». Но как только откупился от визиря, отдав всю казну, еще и любовница тогдашняя должна была с шеи драгоценные ожерелья снимать, сразу же начал перекручивать московитами подписанное. Я не знаю вашего звания-имени, высокочтимый гость, но вспомните когда-нибудь у себя дома мои слова: Европа еще не раз ужаснется от Московии.
Седой кошевой не знал не только настоящего имени французского путешественника. Он не знал, что через сотню лет его слова повторит Наполеон Бонапарт: «Свобода будет иметь на московский люд такое влияние, как крепкое вино на человека, который к нему не привык. Когда какой-нибудь новый Пугачев с университетским образованием станет во главе недовольных, когда московский народ совершит революцию, то... мне не хватает слов сказать вам, какой тогда ад будет там. Москвины не только жесточайшие дикари, но и самые подлые, поскольку не имеют ни малейшего редставления о морали. Европейцы почтут мое имя лишь тогда, когда Московщина возьмет Европу в кулак».
Юные козачки споро работали вдоль стола, пристально смотрели, чтобы у кого-то из старшин не закончилось угощение, а особенно у дорогого гостя. Григорий бывал на приемах в посольствах многих государств, пробовал самые изысканные тамошние яства, но не мог вспомнить, чтобы что-то так было ему по вкусу, как эта нехитрая козацкая еда, особенно похлебка - она испускала пар, ласкающе пахла и будила что-то давнее и призабытое, еще из Батурина, - она пахла детством.
- А как же теперь? – спросил Григорий. - Вы же вне Украины, вы же, должно быть, и своего вождя не имеете?
- Есть у нас вождь, - положил ложку кошевой и замолк. - Есть. Только несладко ему, как и нам, ибо бьется, будто рыба об лед, в поисках помощи у чужих государств. Козачество уважает Филиппа Орлика, да только что-то давно уже от него нет писем. А может, вы что слышали о нем? - спросил внезапно и быстро, взглядом будто упершись в гостя.
Григорий даже вздрогнул... то ли от внезапности, то ли от этого странного взгляда, будто кошевой мог о чем-то догадаться, заглянуть и вычитать в душе.
- Нет, - ответил через минуту, одолевая растерянность и превозмогая боль, которая пронизала все тело, казалось, вплоть до ногтей. - Нет, ничего не знаю.
В первом же письме к отцу Григорий напишет: «Как только я услышал вопрос кошевого, как у меня защемило в груди. А в глазах потемнело. Это был страшный миг. Я совсем близко был от того, чтобы выдать себя».
А на следующее утро, провожая путешественников, кошевой сказал твердо, будто каждое слово отмеривал какой-то невидимой меркой:
- Кровное дело свое мы не оставим. Если будут спрашивать в ваших далеких краях, передайте: Украина будет жить!
...И снова мчались кони по степи, стелились под копытами нетронутые плугом травы, и верста за верстой удалялись Григорий с Карпом от предпоследнего казацкого приюта - Олешковской Сечи.
Тайное путешествие короля
Трое всадников на миг остановились. Немецкий купец Бовер, французский дворянин Андли и их челядник Эрнст Брамляк, не сговариваясь, осмотрелись.
- Франция и наш душевный покой уже позади, - улыбнулся купец, окинув взглядом перелески на покатом взгорье, которые были укрыты легким предвечерним туманом. Туман этот медленно стекал в ложбинки, и вместе с ним плыли одни лишь верхушки деревьев, которые, казалось, жили обособленной от кроны жизнью.
- Если поспешим - к покою нам лишь немногим более недели, - ответил челядник.
Претендент на польскую корону Станислав Лещинский, французский офицер и Григорий Орлик с фальшивыми паспортами купца, дворянина и челядника направлялись к Варшаве. Еще 1 февраля 1733-го года отошел в небытие Август ІІ Саксонский, польский король. Именно Григорию Орлику Версаль поручил тайно провезти в Варшаву будущего короля и огромные средства на выборы. Для Франции это был не просто претендент на корону большого и стратегически важного государства, то был родной отец французской королевы, тесть Людовика ХV. Уроженец Львова, воевода познанский сидел на польском престоле уже пять лет, и лихие события после Полтавы 1709-го заставили выехать во Францию. Это был его второй шанс.
Тайное странствие венценосной в прошлом и, как надеялись, в будущем особы усложнялось тем, что ехать пришлось по фактически вражеской территории, так как тогдашние немецкие земли находились в габбурском альянсе, дружественном России. Станислав Лещинский для нее совсем не желателен на время королевских выборов. Так как впервые избранный при поддержке ненавистного Карла ХІІ, войско которого к тому времени занимало Польшу, он придерживался независимой от Москвы позиции. Немало лет Лещинский вел с украинским гетманом тайные переговоры об объединении Украины, Польши и Литвы в мощное федеративное государство - царские ищейки хотя и не всегда успешно, но изо всех сил старались отследить каждый ход. Тем паче, русский императорский двор не мог простить Станиславу Лещинскому еще больший грех: весной 1711 года он послал польский военный отдел И. Потоцкого помогать Филиппу Орлику в его походе за освобождение Украины.
...Некогда было всадникам любоваться предвечерними видами прусского пограничья - еще более двух суток до варшавских предместий.
- В путь, - тронул поводья Григорий. - К сумеркам одолеем верст пять, а то и больше...
Пятидесятишестилетний Станислав Лещинский переносил путешествие с такой же равнодушной легкостью, как и почти вдвое младше его Григорий и Андли. Небогато одетые путники, ничем особым не примечательные, ночевали на шумных постоялых дворах - кому могло прийти в голову, или даже присниться, что один из путешественников - король, а с ним невероятная для простого смертного сумма денег. Два миллиона золотых, запрятанных в доспехи, между вещами, на теле, - такого не смог бы представить даже самый проницательный и находчивый разбойник. Ибо мало ли какой народ шляется по этим дорогам, с запада на восток и наоборот, вот если бы с купцом дорогие дилижансы, наполненные товаром телеги...
Ехали большей частью молча, ехали до упаду, пока сила была в жилах самых выносливых во всей Франции коней, зато при ночевке, за ужином, Лещинский мог отвести душу, расспросить Григория, так как знал: Орлик, вопреки молодости, объездил полсвета и навидался жизни да законов разных стран. Станислав Лещинский как раз дописывал книгу, которую считал особым делом своей жизни. «Свободный голос, обеспечивающий свободу» - такое название решил дать книге о будущих реформах в Речи Посполитой, которые он видел, которые мечтал осуществить. А к овеянному мечтой оставалось совсем немного - пересечь вражескую территорию и победить на выборах.
А в один из вечеров Лещинский сознался:
- Невероятно, мы вместе в такой непростой дороге, а между прочим, я с вашим крестным отцом Иваном Мазепой начал состоять в переписке и вести переговоры еще с 1703-го или, самое позднее, с 1704 года. Сколько же это было вам?
- Год, - ответил Григорий, - но не более, чем два.
- Вот и угадай судьбу. Как люди могут встретиться... Большое дело мы затевали - совместно создать свободное государство из трех свободных и неподчиненных государств - Литвы, Украины и Польши.
То ли воспоминания всегда навевают невольную грусть, то ли воспоминания какие-то невеселые набежали, только помрачнел Лещинский в момент.
- Расскажите, как умер Мазепа, - спросил внезапно.
Григорий на какой-то миг даже съежился от неожиданности, такие далекие годы были, как в позабытом сне. Но тот осенний вечер, даже если бы не было смерти крестного, семилетнему Григорию одинаково запомнился бы надолго. Над Бендерами 2 октября 1709 года нависли иссиня черные тучи, ливень немилосердно поливал городок и все вокруг, порывистый ветер хлестал водяными струями, слепил глаза и забивал дыхание, так что и два шага ступить было не под силу; от этого всепроникаюющего и беудержного ветра в дымоходе гудело жалобно-тоскливо, будто ненастье предчувствовало и предвещало близкую смерть.
- Светлейший гетман Иван Мазепа умер, - сказал в десять вечера Филипп Орлик, и Войнаровский провел ладонью по лицу, закрыв глаза покойнику. - Вестников в дорогу, гетманский флаг внести!
Через минуту на стенах Бендерской крепости грохнули печальным салютом пушки.
Такой похоронной процессии здешняя земля не знала ни до, ни после. Впереди ехал Карл Великий со своим генералитетом, за ним - уполномоченные послы дружественных государств, представительство турецкого султана, молдавские и валахские воеводы. Шестерка коней везла гроб, убранный бархатом и золотом оправленный, печальные мелодии играли попеременно шведские фанфары и козацкие трубы. Старшины несли гетманскую булаву, которая сверкала самоцветами, гетманский флаг и бунчук. В почетном карауле по обе стороны гроба ехали козаки с обнаженными саблями. Во главе украинской делегации - Филипп Орлик и Андрей Войнаровский, со склоненными флагами шли шведские королевские драбанты, янычары все в белом, завершали процессию украинские женщины, которые голосили, по давнему обычаю. А еще в печальной колонне было много армян, татар, поляков, отдававших честь памяти гетману.