— Я не знаю, Никита Иванович, где вы сталкиваетесь с Пьерами Безуховыми, — сказал Митя, — мне все больше попадаются иудушки головлевы. Но я вам честное слово даю: покажите мне одного святого, покажите мне один благородный поступок-—и я перейду в вашу блажную веру. Только ничего вы мне не покажете, потому что нечего показать. Да чего там далеко ходить: вот стоит Васька Чинариков, который интересен тем, что он не пропустит ни одной юбки. Ведь ты, Вась, ни одной юбки не пропустишь, ты даже беременными не брезгуешь, ты даже к Любке подбираешься, скажешь, нет?
Любовь сжала губки и отвернулась, впрочем, показывая всем своим видом, что это так, а Чинариков, нахохлившись, произнес:
— Молод ты еще на меня критику наводить…
Петр по–прежнему ковырял в ухе, но это для отвода глаз, на самом деле он алчно вслушивался в разговор.
— Ладно, Митя, договорились, — сказал Белоцветов, — насчет святого не знаю, а поступок я тебе гарантирую. Мне, Митя, больно, что ты не веруешь в нашу литературу и холодно относишься к нашей жизни. Ради того, чтобы вернуть тебя в истинное лоно, я, если хочешь знать, последнего здоровья лишусь, но душу твою спасу. Ты только пойми одну элементарную вещь: ты потому недружественно настроен по отношению к нашей жизни, что ты ее просто не понимаешь. А не понимаешь ты ее, в частности, потому, что не веришь в великую русскую литературу. Ты думаешь, это сказки, но это, милый Митя, отнюдь не сказки, а самая русская жизнь в истинном ее виде, просто она у нас действительно сказочная немного… Вот тебе доказательство: в настоящей жизни и в настоящей литературе все держится на правде, совести и любви.
Митя снисходительно улыбнулся и незаметно подмигнул Любе.
Люба сказала:
— А вот моя мама говорит, что главное в жизни — это знать, где что лежит.
— Кстати, — сказал Чинариков, — где твоя богоспасаемая мамаша?
— Она в ЖЭКе, — ответил за сестру Петр. — У них там какой–то кружок. Кройки и шитья, что ли…
Чинариков с Белоцветовым переглянулись и вышли вон. В прихожей Белоцветов сказал, взяв Чинарикова за рукав:
— Знаешь, что мне сейчас пришло в голову? Что, может быть, впервые за всю историю русского народа у нас явилось поколение людей, у которых нет никаких нравственных ориентиров, которые просто не знают, что хорошо, а что плохо, что нужно, а чего нельзя.
Чинариков промолчал.
— В общем, такое чувство, как будто со временем что–то произошло и они первые на земле. Библия, Христос, римское право, Спиноза, энциклопедисты, «свобода, равенство, братство» — это все впереди…
— Я же тебе говорил, что Митька На чалов — неандерталец.
— Ты тоже хорош, как я погляжу! Неужели это правда, что ты, старый кобель, нацелился на Любовь?
— А что я могу с собой поделать? Что я могу поделать, если у меня не кровь, а жидкое электричество?
3
Жилищно–эксплуатационная контора занимала несколько соединенных квартир первого этажа. В отличие от санкт–петербургского варианта, где «лестница была узенькая, крутая и вся в помоях, все кухни всех квартир во всех четырех этажах отворялись на лестницу и стояли так почти целый день», лестница была очень пристойная, а кухонь не имелось, разумеется, никаких. Но зато именно что «духота была чрезвычайная и, кроме того, до тошноты било в нос свежею, еще не настоявшеюся краской на тухлой олифе вновь покрашенных комнат».
Белоцветов толкнулся в одну дверь, в другую и наконец нашел то, что искал: в небольшой комнате с голыми стенами за столиками, похожими на школьные парты, заседала компания женщин, на лицах у которых застыли одинаковые томные выражения. Сначала Белоцветов наткнулся взглядом на старуху в очках, потом на юницу в вельветовых джинсах, потом на какое–то кроликовое манто и только после этого углядел Юлию Голову. Он кивнул ей, и она испуганно улыбнулась.
— Наконец–то хоть один мужчина к нам пожаловал, — сказала Белоцветову незнакомая дама в сером жакете, тонкая и бледная, как стеариновая свеча, — Присаживайтесь, товарищ!
Белоцветов смутился и присел на свободный стул.
— Таким образом, друзья, — продолжала дама, обращаясь уже ко всем, — треугольник Мережковский — Гиппиус — Философов — это треугольник необычный, поскольку его соединяла не только чувственная страсть, попритухшая, к слову сказать, в эпоху реакции девятьсот седьмого — девятьсот девятого годов и наступившего затем экономического бума, но и общие эстетические взгляды, общественно–политические концепции. На сегодня все. В следующий раз мы обратимся к треугольнику Блок — Менделеева — Андрей Белый.
Загремели стулья, и в одну минуту комната опустела. В коридоре Юлия Голова подошла к Белоцветову и спросила:
— Случилось чего–нибудь?
— Да нет, — сказал Белоцветов. —Ничего, кажется, не случилось. Я просто хотел с вами поговорить относительно привидения.
— А–а, — то ли разочарованно, то ли с облегчением протянула Юлия Голова.
— А странный, между прочим, у вас кружок, — заметил ей Белоцветов.
— Ничего в нем нет странного, кружок как кружок.
— Нет, просто я не понял, что вы в нем изучаете.
— Великие любовные треугольники. Самый интересный был треугольник Чернышевский — Ольга Сократовна — весь Саратов.
Белоцветов на это было весело улыбнулся, но тут же попытался спрятать свою улыбку, потому что Юлия Голова говорила более чем серьезно.
— Собственно, я хотел поговорить с вами насчет вчерашнего привидения. Скажите вы мне, Христа ради, как оно выглядело–то, это самое привидение?
— Да я, честно говоря, его толком не разглядела. Напугалась я очень, выхожу из кухни, а он стоит…
— Мужчина?
— Мужчина, но только старый, точнее будет, если я скажу: дед.
— А где именно он стоял?
— В прихожей перед зеркалом, но он в зеркало не смотрелся, а стоял к нему спиной и глядел на меня, как памятник.
Юлия Голова грациозно вздохнула. В ту самую секунду, как она грациозно вздохнула, с Белоцветовым произошла странная перемена: он засмотрелся куда–то вдаль, причем на лице у него обозначились сразу боязнь, негодование и брезгливость. Какое–то время он, видимо, находился во внутреннем борении, которое ёрники иллюстрируют присказкой: и хочется, и колется, и мама не велит, — но потом глаза его как–то решительно потемнели.
— Извините, Юлия, я оставлю вас на минуту, — нехорошим голосом сказал он и бросился на противоположную сторону улицы.
На противоположной стороне улицы возле винного магазина совершалась неприятная сцена: двое парней в черных ватниках, надетых поверх черных сатиновых халатов, отнимали у престарелого идиота авоську пустых бутылок — скорее всего парням было не на что опохмелиться, и они с горя нацелились на бутылки. Идиот что–то лепетал, свирепо гримасничая, и размахивал свободной рукой, но, несмотря на такое резвое сопротивление, было очевидно, что он вот–вот лишится своей авоськи.
Белоцветов подоспел на помощь идиоту, как говорится, в самый кульминационный момент, когда тот удерживал авоську последними двумя пальцами, и неприятная сцена немедленно разрослась в целое уличное происшествие. Впрочем, исчерпано оно было в считанные секунды; идиот ни с того ни с сего упал, и его бутылки раскололись об асфальт тротуара, а парни в ватниках и халатах согласно набросились на заступника, точно они только его и ждали, точно побить его было для них важнее, чем даже опохмелиться; они с молниеносной быстротой отлупили Белоцветова и бросились наутек.
Минуты две–три Белоцветов стоял еще возле винного магазина под неодобрительными взглядами прохожих, поскольку у нас если кому при любых обстоятельствах не сострадают, так это битым, а затем медленно, точн* из последних сил вернулся к поджидавшей его Юлии Голове.
— Так на чем мы остановились? — нарочито серьезно сказал Белоцветов и, морщась от боли, потрогал бровь.
Юлия неприязненно пожала плечами.
— Мы с вами остановились на том, — ответил за нее Белоцветов, — что привидение стояло спиной к зеркалу и смотрело на вас, как памятник. Кстати, вы не разглядели, как оно было одето?
— Одет он был странно, — не сразу ответила Юлия Голова, — это я помню точно.
— Что значит странно? Не по моде, что ли?
— Да нет. не то чтобы не по моде. Просто странно, то есть не по- современному. Вообще, по–моему, он был в форме, потому что я отлично помню светлые металлические пуговицы и еще то ли орден, то ли медаль…
— Чудные дела твои, господи! —проговорил Белоцветов и на некоторое время замолк.
На этих словах они тронулись в обратном направлении, так как за разговором пропустили свой поворот.
— А знаете, на кого смахивает нарисованный вами портрет? — спросил Белоцветов некоторое время спустя. — На прапорщика Остроумова, который застрелился у нас в квартире!..
Юлия от неожиданности даже сбавила шаг, а затем немного подумала и сказала:
— Послушайте, Никита, неужели вы серьезно верите в привидения?
— Да я бы рад в них не верить, но ведь вы–то видели что–то в этом роде, да еще в мундире старинного образца!..
— Это могло быть и не привидение вовсе, а просто чужой человек, который забрался в нашу квартиру. Даже это могло быть не привидение и не чужой человек, а обморок на ногах.
— Прежде чем забраться в квартиру, чужому человеку совсем необязательно было облачаться в старинный мундир. Что же касается обморока на ногах, то, думаю, видение ваше было слишком живописно для обморока на ногах.
— Что да, то да: я его прямо как сейчас вижу — стоит в надменной позе, смотрит, как памятник, и молчит.
— Вот этот момент я совсем выпустил из виду: он так ни одного слова и не сказал?
— Нет, — ответила Юлия и вздохнула. — Тишина в тот момент, когда я его увидела, была исключительная, но зато в этот самый момент я почувствовала какой–то противный запах…
— Час от часу не легче! А какой именно это был запах, вы, случайно, не разобрали?
— Вот если жарить яичницу из несвежих яиц, то будет очень похоже.
— Ну, конечно, как и следовало ожидать, это была жженая сера!
— Жженая сера, это к чему?
— Жженая сера к нечистой силе. Или вы, Юля, меня морочите, или привидения — это такая же горькая реальность, как пьяные наглецы.
— Кстати, зачем вы с ними полезли драться? Вам что, приключений недостает?
— Приключений как раз хватает, — сказал Белоцветов и снова потрогал бровь. — Чего действительно не хватает, так это дела. Я клоню к тому, что между убеждением и поступком у нас почему–то образовалась целая государственная граница.
— К чему вы все это говорите? — перебила его Юлия Голова.
— К тому, что я решил порвать все промежуточные связи между словом и делом и наладить прямую связь по принципу: слово — дело. Вот я решил третьего дня, что буду вгрызаться в любое зло, в каком бы виде оно мне ни встретилось, — и вгрызаюсь!..
К тому времени, когда были сказаны эти слова, они уже стояли возле своего дома. Юлия взялась за ручку двери, холодно посмотрела в глаза Белоцветову и сказала:
— Теперь я понимаю, почему вы живете холостяком.
Воротившись в двенадцатую квартиру, Белоцветов только на минуту заглянул к себе в комнату, чтобы скинуть пальто, и сразу направился к Чинарикову,
Чинариков лежал на своем канапе и читал «Феноменологию духа». Белоцветов несколько раз прошелся от окна к двери, то трогая разбитую бровь, то ероша волосы, то потирая руки. Василий сел, отложил книгу в сторону и спросил:
— Ну и с чем тебя можно поздравить?
— Можешь поздравить с тем, что меня избили возле нашего винного магазина. Двое пьяных наглецов обижали какого–то дурачка, я за него вступился, и мне надавали по физиономии, чего, конечно, и следовало ожидать.
— Завтра ты мне покажешь этих гадов — я им головы оторву!
— Ну вот еще! Нам только вендетты недоставало! Ты вот лучше послушай, что мне удалось узнать…
И Белоцветов коротко пересказал Василию то, что он вызнал о привидении, явившемся в пятницу Юлии Голове.
— Значит, это был все же не Ваня–слесарь… — с разочарованным видом сказал Чинариков в заключение белоцветовского рассказа.
— Во всяком случае, не похоже, чтобы это был он.
— Вообще–то любой дурак мог переодеться в прапорщика Остроумова, чтобы народу нервы пощекотать. Например, Митька Началов, который способен на что угодно…
— Нет, с прапорщиком я дал маху. Ведь в революцию он, по- моему, был совсем молодой человек, а Юлия видела старика. Стало быть, Василий, ей кто–то другой явился…
— Ты, Никита, не взыщи, но версию с привидением я решительно отметаю. Ты что, осатанел?! Ну какие под занавес двадцатого века могут быть привидения?! Просто вечером в пятницу Юлька натолкнулась в прихожей на мужика, который проник в квартиру, чтобы нашу старушку кокнуть и уволочь. Я вот такую версию выдвигаю: кто–то, кому было угодно, чтобы Пумпянская исчезла с лица земли, сначала выяснил по телефону, что она дома, потом как–нибудь устрашающе приоделся, чтобы сразу вогнать ее в нервный шок, потом проник в квартиру, отперев дверь ключом, который не так уж мудрено подобрать, но тут натолкнулся на Юльку и был таков… А час спустя он явился снова.
— А запах жженой серы? — спросил Белоцветов.
— Да иди ты со своей серой! Ты, в конце концов, материалист или деревенская бабка?
— Я–то материалист. Но главное убеждение, которое я вынес из этой жизни, заключается в том, что возможно все. Боюсь, в нашей жизни нет ничего такого, что было бы в принципе невозможно…
— Значит, ты деревенская бабка, а не материалист, — твердо сказал Чинариков и закурил свою грубую папиросу. —Впрочем, это сейчас не важно; сейчас важно как–то выйти на зловещего старика, а с твоей мировоззренческой ориентацией мы позже как–нибудь разберемся. Стало быть, похоже на то, что злоумышленник — человек преклонного возраста, можно сказать, старик.
— Или человек среднего возраста, который загримировался под старика.
— Или человек среднего возраста, который загримировался под старика… Да нет! Ну с какой стати убийца будет разыгрывать оперетту, если он идет на кровавое преступление? Это был именно что старик, а стариков у нас на всю квартиру, между прочим, один Лев Борисович Фондервякин!.. Он на другой день и вел себя как–то странно: нажрался с утра пораньше, тело ребятам из «скорой помощи» обещал…
— Я вот только сомневаюсь относительно кровавого преступления, — сказал Белоцветов и сел рядом с Чинариковым на диван. — Если бы убийство точно совершилось в комнате у Пумпянской, то должны были остаться следы борьбы, по крайней мере какой–нибудь непорядок. А у старушки, если ты помнишь, было прибрано, как накануне Октябрьских праздников. Разве что на стенке зияло пустое место да валялась на буфете початая коробочка седуксена…
— Во–первых, преступник мог Александру Сергеевну сначала чем–нибудь оглоушить или выманить из квартиры и убить, скажем, на черной лестнице. Во–вторых, у него было достаточно времени для того, чтобы прибраться, вообще замести следы. В–третьих, ты мне про седуксен раньше не говорил.
— Да я на него и внимания–то сначала не обратил. Я только сегодня вспомнил, что на буфете лежала початая коробочка седуксена.
— Это деталь! Это деталь, которая говорит о том, что Александра Сергеевна сильно разволновалась. Или ее разволновало само появление зловещего старика, или он ей что–то такое сообщил, что ее сильно разволновало.
— Я, знаешь, что думаю, — сказал Белоцветов и вытер лицо ладонью, — как это вообще милиция обнаруживает преступников! Тут вроде бы и зацепки есть, и мотивы прощупываются, а кто, что, когда — это покрыто мраком. И не мудрено: все–таки восемь миллионов москвичей плюс гости столицы…
— Надо с Петькой поговорить, — предложил Чинариков. — Может быть, он, когда на горшке сидел, что–нибудь интересное заприметил.
С этими словами он поднялся с канапе и отправился за Петром, Не прошло и минуты, как он ввел его в комнату, усадил в кресло, обитое штофом, и полез в джинсы за папиросой.
— Послушай, Петр, — сказал Белоцветов. — Ты когда в пятницу вечером на горшке в кухне сидел, случайно, ничего интересного не приметил?