Трек прекратил рассказывать паломникам про икону, на цыпочках, с благоговением, осторожно посматривая на русских, вывел своих из паркалиса, чтобы не мешать. И они какое-то время просто стояли на коленях перед образом Пресвятой Богородицы и плакали, не в силах сдержать слёз от нахлынувшей благодати, обильно изливаемой святой иконой.
Потом утёрли слёзы, приложились с благоговением к святому образу и, притихшие, в умилении вышли из храма. Молча сели в машину и в полной тишине поехали к себе в монастырь. Духовное переживание было таким острым, таким сильным, что до конца пути они не сказали друг другу ни слова.
Да, отец Валериан знал, что такое умиление. Но как объяснить это здоровяку, который такого чувства никогда не испытывал? Расскажи ему про слёзы пятерых взрослых мужиков — как он отреагирует? Засмеётся? Будет насмехаться? А стоит ли такому вообще что-то рассказывать? Если его не прошибёшь ничем... Взять бы за грудки да тряхнуть как следует, ничего, что здоровяк... Он, отец Валериан, бывший мастер спорта по вольной борьбе, вполне с этой задачей справится...
Что-то мысли такие пошли — совсем для инока неподходящие... Злом на зло нельзя отвечать... Нужно помолиться за здоровяка. От души помолиться, чтобы открыл ему Господь, что такое благодать, что такое умиление. Отец Валериан сосредоточился, но молитва шла плохо, шум и смех на задних сидениях мешали, и он никак не мог справиться с чувством раздражения. А какая там молитва от души, когда никак не можешь с раздражением справиться?! Он боролся с навязчивым помыслом и продолжал молиться, но дело шло слишком туго.
Вот приедут в обитель, хорошо бы встретил весельчаков схиархимандрит отец Захария. А он, не смотри, что ростом невысокий, худенький и старенький—так обличить может—мало не покажется! Старец, конечно, давно гнев победил, но если вид разгневанного примет, если начнёт выговор делать—только держись! Пот прошибает, и колени подгибаются, потому как наставляет он не от себя, а как власть имеющий.
Автобус затормозил в нескольких метрах от монастыря. Ноги затекли, и отец Валериан с трудом встал. При виде родной обители, как всегда, радость, хоть и уезжал всего на день. Белоснежный красавец храм, родная келья, цветы и тишина монастыря, особенная тишина, благоговейная, намоленная. Мир душевных сил.
Зашли в монастырь, и, как мечтал отец Валериан, навстречу сам схиархимандрит Захария!
Только вместо гневного обличения старец руки широко развёл и восклицает ласково:
— Деточки мои! Деточки мои приехали!
Инок опешил. Если б знал старец, как они себя в автобусе вели, эти самые деточки! А старец не унимается, всех встречает так радостно, с такой любовью, как будто на самом деле — это его дети родные приехали. Любимые, долгожданные! Где-то пропадали, на чужой стороне —и вот нашлись наконец! Приехали!
— Деточки мои родненькие!
И каждого обнимает. А они опешили, а потом тоже начинают, как дети, радоваться. По одному к старцу подходят, вот уже очередь выстроилась, и каждый, как дитя малое, смотрит на старца с надеждой и любовью, как будто ребёнок маму потерял и вот—нашёл наконец.
Из трапезной вкусно пахнет, а они забыли, что голодные, про фляжки свои с коньяком дорогим забыли и тянутся к отцу Захарии. Отец Валериан стоит растерянный, наблюдает, ждёт: вот до здоровяка очередь дойдёт—уж его-то батюшка отчистит по полной программе.
Приняв благословение, паломники за Николаем Ивановичем к храму один за другим потянулись. Дошла, наконец, очередь до здоровяка. Он стоит, большой, лысый, насупленный, носком ботинка землю ковыряет. Л старец его ласковее всех обнимает, своей слабой ручкой до его высоченной лысины дотягивается, голову к себе притягивает и целует как сына родного:
— Петенька мой приехал! Наконец-то! Родной ты мой! Деточка моя!
И насмешливый здоровяк громко, неожиданно для всех и самого себя,
всхлипывает и бережно старца в свои здоровенные объятия заключает:
— Батюшка! А как вы моё имя узнали?!
— Да я же тебя заждался, Петенька, ты уж лет пять назад должен был приехать-то, а видишь, как припозднился! Хватил горя, обманули, предали—думал: жизнь закончилась?! Нет, сынок, она у нас с тобой только ещё начинается!
И видит отец Валериан, что здоровый Петенька плачет как ребёнок, уткнувшись в плечо старца.
Отец келарь смущённо отвернулся и отправился в трапезную к дежурным трапезникам насчёт обеда гостям обители распорядиться.
А на вечерней службе группа паломников вела себя тихо и благоговейно. Здоровяк тоже стоял тихий- тихий, и вид у него был совсем другой, не такой как в автобусе—серьёзный, печальный, растроганный. Николай Иванович молился рядом с отцом Валерианом, и после отпуста, здоровяк подошёл к ним. Он стоял молча, нерешительно перетаптываясь с ноги на ногу, и Николай Иванович спросил первый:
— Всё в порядке, Пётр Викторович?
— Николай Иванович, простите меня, пожалуйста. Я хотел извиниться за свой вопрос.
— Хорошо. Теперь вы знаете, что такое умиление?
— Знаю.
Раздражительный Виталька
В монастыре только что закончилась трапеза. На кухне было светло и уютно, горела лампадка перед иконами, солнечный луч играл на свежевымытой посуде. Вкусно пахло: на плите стояли накрытые полотенцем пироги с капустой и в большой жёлтой кастрюле наваристый грибной суп для иноков, которые ещё не вернулись с полевых работ. Послушник Дионисий сноровисто протирал насухо чашки, а келарь отец Валериан проверял припасы, готовил продукты дежурным трапезникам на следующий день.
В пустой трапезной за длинным столом сидел Виталька, слушал валаамские песнопения. Отец Валериан заглянул в трапезную: не закончились ли салфетки на столах? Спросил у Витальки:
— Наелся, брат Виталий?
Виталька что-то буркнул сердито себе под нос.
— Чего ты там бормочешь? Не наелся, что ли? Уж не пельменей ли тебе опять захотелось? — встревожился отец Валериан.
Подошёл поближе: Виталька сосредоточенно рисовал. Карандаш он держал криво, по бумаге водил им со скрипом, однако рисунки получались вполне понятные.
Когда-то глухонемого Витальку, малыша лет пяти, подкинули в храм. Настоятель, отец Николай, приютил ребёнка, воспитал как сына. Выяснил, что ребёнок совсем и не глухонемой, а просто почти глухой. Трудно научиться говорить, когда ничего не слышишь. Отец Николай приобрёл Витальке слуховой аппарат, учил говорить.
После смерти старого священника подросток жил при храме, но новым настоятелям стал не нужен, и Витальку подобрал, привёз в монастырь игумен Савватий.
При монастыре паренёк вырос, стал взрослым, но говорил по-прежнему совсем плохо, вёл себя простовато. Однако братия прислушивалась к его смешному бормотанию, потому как опытным путём удостоверилась: Виталька просто так ничего не говорит.
Одно время Виталька начал рисовать автобусы. Вот рисует сплошные автобусы
— и всё тут... А нужно сказать, что монастырь находился в глуши, был бедным, и паломники сюда приезжали редко. Автобусы тоже были редкостью, и братия недоумевала: отчего так старательно вырисовывает Виталька огромные автобусы.
Прошло совсем немного времени, и кому-то из паломников так понравилось в монастыре, что рассказал он друзьям, те —своим друзьям. А, может быть, просто время пришло, и созрела братия, могла помощь духовную оказать паломникам. Может, Пресвятая Богородица так распорядилась — в Её честь обитель освящена. В общем, отчего неведомо, но в монастырь потянулись бесчисленные автобусы с паломниками.
А потом Виталька ни с того, ни с сего жениться захотел:
— Хочу я жениться! Так жениться хочу! Вот бы жену мне найти!
— Какую-такую жену, брат Виталий, ты ведь, хоть и не в постриге, а живёшь-то
— в монастыре! Зачем тебе жена?!
Посмеивалась братия над смешным Виталькой, посмеивалась, а потом, глядь — два инока в мир ушли и женились.
Игумен Савватий как-то делился со старшей братией: лет десять назад, рано утром, перед Литургией, подошёл к нему Виталька, весь серьёзный такой, как будто должен что-то очень важное поведать. Отец Савватий сначала отмахнуться хотел: некогда перед Литургией праздные беседы вести. Но Виталька отмахнуться от него не позволил, обычно добродушный и кроткий, повёл себя как грозный начальник. Из его слов стало понятно, что было блаженному какое-то духовное видение и ему необходимо об этом видении рассказать.
Отец Савватий отвёл парнишку в сторонку, и из его непривычно разборчивой и серьёзной речи понял, что приоткрыто Витальке что-то из будущего: он рассказал о будущем настоятельстве отца Ксенофонта. О том, что будет сам отец Савватий духовником и строителем обители, и какие именно постройки он построит в монастыре.
Рассказал ещё кое-что утешительное, о чём пока игумен Савватий братии не поведал. А в конце своей на редкость вразумительной речи стал игумена благословлять. Отец Савватий, удивившись, отстраниться хотел, а потом смирился и принял благословение. И когда он смиренно стоял в полупоклоне перед блаженным, почувствовал, как сверху вниз пошла теплота благодати, которая охватила всё тело.
А Виталька, благословив, сделался прежним: смешным и дурашливым, как будто он выполнил важную миссию и освободился от порученного. Стал снова что-то неразборчиво бормотать.
Спустя десять лет почти всё, рассказанное блаженным, сбылось.
Вот по этим всем причинам и смотрел отец Валериан с тревогой на рисунок Витальки. А на рисунке — туча грозовая, молния стрелами на весь лист раскатывается. Задумался отец келарь: братия в поле, не гроза ли надвигается?
— Виталь, как думаешь, погода ясная долго простоит?
Из раздражённого бормотания в ответ понять можно было только одно: Виталька сердится и к нему лучше не приставать.
— Какой ты раздражительный стал, брат Виталий... И ответить толком не можешь...
Настроение у инока понизилось. А тут с кухни — звон разбитой посуды. Заходит — Дионисий опять чашку разбил. Отец келарь вспылил:
— Брат Дионисий, на тебя чашек не напасёшься!
— Простите, отец Валериан!
— Что простите, что простите! Ты с посудой просто поаккуратней! Я тебе что, фабрика посудная, что ли?!
Отец Валериан, ещё не остыв, вышел из трапезной. Прямо у двери стоял высокий хмурый мужчина и строго смотрел на выходившего:
— Дайте, пожалуйста, веник!
— Какой веник, зачем, простите?—растерялся отец Валериан.
— Ну, вот же на двери — объявление: «При входе обметайте ноги веником». Где веник-то у вас?!
— Для зимы это объявление, для зимы! Для снежной зимы! — рассердился инок.
— Так зимой и вешайте!
— Зимой и повесил! — отец Валериан стал срывать своё же объявление, но листок не поддавался. Пришлось срывать по частям, ловить разлетевшиеся от ветра клочки... До чего народ непонятливый пошёл! Просто занудный какой-то народ!
Паломник засмущался, тихонько в дверь проскользнул.
Только инок отправился в келью передохнуть минутку перед тем, как в храм идти, в очередь Псалтирь читать — навстречу послушник Тимофей:
— Отец Валериан, коровы опять убежали! Помогите, а то отец благочинный... Ну вы же знаете...
Нужно вам сказать, что коровы в монастыре были непростые, а с характером. Старенький схимонах, отец Феодор, называл их нравными. А иногда ворчал:
— Я в детстве коров пас, но таких коров, как у нас в монастыре, никогда не видел. Все коровы как коровы, а у нас они какие-то спортивные... Всё бы им убежать куда-то от пастухов. Только отвернёшься, а они —уже побежали... Так и бегают, так и бегают... Спортсменки какие-то, а не коровы!
Тимофей улыбался в ответ и отвечал отцу Феодору:
— А зато они очень вкусное молоко дают! И творог со сметаной у нас отменные! Отец Валериан вон сырники готовил, так гости говорили, что нигде такой вкуснятины не пробовали! Просто у нас коровы — весёлые!
И отец Феодор успокаивался и только головой качал в ответ:
— Придумает же: весёлые коровы...
И вот эти весёлые коровы второй день подряд убегали. Мучительницы какие-то,
а не коровы! И сам Тимофей—засоня! Ходит вечно, носом клюёт! У такого и черепахи бы убежали! Отец Валериан здорово рассердился. Начал выговаривать с раздражением:
— Опять убежали?! Они у тебя только вчера убегали! Издеваешься, что ли?! Ты чего там в поле делаешь?! Спишь, что ли?! Или землянику трескаешь с утра до вечера?!
— Отец Валериан...
— Что, отец Валериан, отец Валериан! Я что, сам не знаю, как меня зовут?! Тебе послушание дали, а ты ходишь как муха сонная! Бери мальчишек, Саньку с Ромой, ищите! Я, что ли, вам искать пойду?! Отец Валериан туда, отец Валериан сюда!
Тимофей заспешил в келью, где жили мальчишки, проводившие в монастыре каникулы. А отец Валериан зашёл к себе, брякнул дверью, присел на табурет у стола. В келье горела лампадка, в углу—любимые иконы. Вот это денёк! Сговорились они, что ли?! А началось всё с Витальки! Инок задумался.
Вспомнил, как учил старец, отец Захария, видеть свои собственные грехи. Как? А просто очень: видишь брата, который гневается, покайся: Господи, это ведь я такой гневливый! Видишь эгоистичного — Господи, это ведь я такой эгоист! Видишь жадного — Господи, помилуй, это я сам такой жадный!
Старец учил самоукорению, и такие его простые слова глубоко западали в душу, потому что шли они не от ума, а от личного опыта. Пользу можно и от блаженного получить, и от любого человека, если жить внимательно, если вести жизнь духовную. Да... В теории-то всё знаешь, а вот до практики дело дойдёт... Правильно говаривал преподобный Амвросий Оптинский: «Теория — придворная дама, а практика — медведь в лесу»...
Отец Валериан посидел молча перед иконами, потом быстро встал и вышел из кельи. Пошёл первым делом в трапезную. Дионисий всё ещё был там, чистил картошку.
— Брат Дионисий, прости меня! Ничего страшного, привезу я ещё в монастырь чашек! Куплю других— небьющихся, ты уронишь, а она и не разобьётся!
Дионисий заулыбался, приободрился. Отец Валериан улыбнулся послушнику:
— А где тут паломник ходил?
— Да я ему вот супа налил. А пирога нет больше, доели.
Отец Валериан достал из холодильника банку огурцов с помидорами — вкусная засолка, сам солил, открыл банку грибов, опята —один к одному:
— Положи брату, пусть утешается.
Вышел из трапезной —навстречу послушник Тимофей с мальчишками, голову в плечи втягивает, жмурится—стыдно ему. Отец Валериан сказал примирительно:
— Ладно, пошли все вместе на поле.
А когда вышли за стены монастыря, сказал тихо:
— Давайте помолимся. Споём «Символ веры»... Сильная молитва! Брат Тимофей, запевай!
И Тимофей своим густым басом, совсем неожиданным для его юного возраста, начал молитву. Санька с Ромой подхватили тоненько. Присоединился и сам отец Валериан. Молитва понеслась над лесами и полями. Закончили, постояли немного. Подождали. Коров нигде не было.
— Да, братия... Вот если бы отец Савватий помолился... Или отец Захария... А мы, что ж... Видно, это дело надолго затянется... Пойдём-ка, дам бутербродов с собой — и отправитесь искать. Я вас только провожу—мне скоро Псалтирь читать.
Пошли к монастырским воротам, войти не успели: за спиной раздалось протяжное мычание —все пять монастырских спортивных коров догоняли своих пастухов.
Отец Валериан зашёл в трапезную, подошёл к Витальке, заглянул через плечо: на рисунке блаженного тянулись во все стороны листа солнечные лучи, освещали поле, лес, церковь на горе. Отец Валериан вздохнул с облегчением и пошёл в храм: пора было читать Псалтирь.
Как отец Валериан участвовал в похищении старушки
«Областное МЧС сообщает: сильный снег, метель и плохая видимость ожидаются на территории всей области» — помехи перебивали внушительный голос из динамика, делали его хриплым, как будто человек не сидел в тёплой студии, а дрожал на стылом ветру, заносимый огромными хлопьями снега —такими же, что носились вокруг машины отца Валериана.