Саша упал на землю, вытащил из-за пояса пистолет, притаился.
Тени остановились почти рядом. Саша прижался к забору и ждал. Он не чувствовал особого страха, но уж лучше пусть немцы пройдут мимо. Не для того Саша пришел в город, чтобы поднять тут шум и, чего доброго, быть схваченным немцами. Кто тогда выполнит задание?..
Немцы постояли минуты две-три, перебросились какими-то словами и пошли дальше. Когда их шаги стихли, Саша облегченно вздохнул и встал.
Дойдя до углового дома с черепичной крышей, Саша некоторое время постоял около него, прислушался и постучал в среднее окно.
Никто не отвечал. Собака залаяла во дворе, но сразу же замолчала. Выждав несколько минут, Саша снова постучал: три раза, и через некоторое время — еще раз.
Сквозь щель в ставне он увидел, как в комнате кто-то чиркнул зажигалкой, и женский голос спросил:
— Кого надо?
Саша вплотную приблизил лицо к окну, ответил:
— Я от деда Иллариона. Должок за рыбу принес.
Зажигалка потухла, женщина немного помолчала, потом сказала:
— Дед Илларион никакой рыбы не продает, вы, наверно, ошиблись.
— Не ошибся. Пяток чебаков я брал у него и десяток окуней.
Зажигалка снова вспыхнула, и Саша услыхал, как щелкнул замок в двери. Прежде чем войти в дом, Саша опять прислушался и уже тогда переступил порог.
Немолодая худая женщина в халате протянула ему руку:
— Здравствуйте.
Саша ответил не сразу. Свет от зажигалки падал на красивое лицо женщины, и юноша уловил в строгих и в то же время нежных чертах что-то очень знакомое. Он не сомневался, что когда-то уже видел это лицо. Но когда, где — не мог припомнить.
— Думаете, наверно, что уже где-то встречались со мной? — просто спросила женщина.
— Да. Но никак не припомню. А знаю, что уже видел вас.
Женщина улыбнулась:
— Я работала в клинике зубным врачом.
— Фу ты! — облегченно вздохнул Саша. — Теперь вспомнил. Вы мне зуб в прошлом году выдернули. Спасибо вам...
— Пожалуйста, — засмеялась женщина.
Саша вошел в комнату и огляделся. Кроме женщины, здесь никого не было.
— А где же товарищ Ковалев? — шепотом опросил Саша. — Мне к нему.
— Он будет только завтра к вечеру. Если вы хотите что-нибудь передать — оставьте мне.
— Нет-нет, — заторопился Саша. — Я просто так. Поручение маленькое. До свиданья, я завтра зайду.
И он направился по второму адресу. Хотя его и постигла неудача, он не чувствовал особого огорчения. Наоборот, шел теперь увереннее, словно в доме, который только что оставил, нашел то, что давно искал. «Сколько же нас, таких! — с гордостью думал он. — Куда ни пойдешь — везде друзья. Даже вот она, эта женщина, не боится. А ведь хрупкая такая, худенькая. Попади она к немцам, что сделают с ней...»
Он прошел четыре квартала, свернул в узенький переулок и остановился около небольшого кирпичного домика с крыльцом на улицу. У окна темнел высокий тополь, слева блестела лужа у водоразборной колонки. Улицу эту Саша хорошо знал и не сомневался, что попал точно по адресу.
На его стук из дому вышла девушка и спросила:
— Вам кого?
— Ветеринара мне, — ответил Саша. — Корова сдыхает...
Девушка молча пропустила его впереди себя и в коридоре зажгла лампу.
— Проходите сюда, — сказала она, открывая дверь в комнату. — Фельдшер сейчас выйдет.
Саша сел на стул, огляделся. На диване лежала подушка, из-под одеяла выглядывал кусок простыни. Здесь, наверно, была постель девушки. Над диваном висел портрет какой-то женщины, но при тусклом свете маленькой лампы Саша не мог рассмотреть его. Он хотел встать и подойти ближе, но в это время дверь скрипнула, и в комнату вошел Христо Юрьевич Араки.
Саша оторопел. Он даже не встал, а широко открытыми глазами удивленно смотрел на грека. Ему сразу вспомнилась кофейня и сам Христо Юрьевич, деловито суетящийся у стойки.
Саша не раз думал об отношениях между Юрой и его отцом. О том, что это Христо Юрьевич устроил на шхуну и своего сына, и Сашу, и Нину, Саша знал. Юрка как-то об этом проговорился. Но Саша был уверен — греку ничего не известно об их делах на шхуне. «Христо Юрьевич, — думал Саша, — делец, хапуга, сына он послал на судно только для того, чтобы тот снабжал его рыбой». Саша видел на столиках в кофейне объедки жареных лещей, судаков... Откуда рыба? Конечно, со шхуны. Грек все продает, все. Он и сына своего продал Штиммеру, да только сын пошел не по той дороге...
Несколько раз Саша пытался завести разговор с Юрой на эту тему, но тот или отмалчивался, или начинал кричать: «Какое мне дело до всего до этого? Ты мне друг или моему отцу?» «Ты все-таки называешь его отцом?» — спрашивал Саша. «А сам-то ты не работаешь на немецкой шхуне? — еще больше злился Юра. — Не для немцев ловишь рыбу? Это только мы знаем, что делаем, а для людей все мы просто немецкие холуи. Холуи, понял?! О нас все так и говорят». «Но зато мы сами о себе так не скажем, — спокойно возражал Саша. — Да и когда придет время, люди узнают, что мы были не холуями и не предателями... А твой отец... Юре, конечно, нечего было сказать, и он, дрожа от злости, кричал: «Иди ты к черту! К черту иди!»
Однажды их спор услыхал Шорохов. Он вызвал к себе Сашу и строго сказал: «Ты веришь Юре? Веришь? Так запомни раз и навсегда: не смей попрекать его отцом. Не смей. Кончится война, и люди сами разберутся, кто был прав и кто виноват. И ни один человек не уйдет от наказания, если он виноват перед народом. Понял?»
Да, Саша тогда, кажется, все понял. Шкипер, конечно, прав: никто не уйдет от возмездия. В том числе и отец Юры, Христо Араки, хотя сын его и настоящий человек.
И вот теперь Христо Юрьевич протягивает Саше руку. Может, Саша ошибся адресом? Или напутал комиссар?
— Ты ко мне, Саша? — спросил Христо Юрьевич.
— Нет... Я... Закурить бы мне...
— Ты разве куришь? Не знал я этого...
Христо Юрьевич открыл, ящик и достал оттуда пачку сигарет.
— Немецкие, — проговорил Саша.
— Немецкие, — спокойно подтвердил Христо Юрьевич.
Больше, кажется, и говорить не о чем. Но Саша решил на всякий случай проверить:
— Я от деда Иллариона, — прикуривая, тихо сказал он. — Должок за рыбу принес...
Он посмотрел на грека и подумал: «Сейчас Христо Юрьевич скажет, что никакого деда Иллариона не знает и не знал. И тогда я просто встану и пойду, и плевать мне, что будет думать этот немецкий прихвостень. Пойду и окажу Ивану Глыбе: комиссар попутал адрес...»
— Дед Илларион никакой рыбы не продает, Саша. Ты, наверно, ошибся, — спокойно сказал Христо Юрьевич.
Саша поперхнулся, закашлялся:
— Что вы сказали?
— Я говорю, что дед Илларион никакой рыбы не продает. Ты, наверно, ошибся, — повторил Христо Юрьевич.
Нет, он, Саша, не ошибся. Ни на вот столечко. Грек правильно ответил.
— Пять чебаков я брал у него и десяток окуней.
Христо Юрьевич наклонился к Саше, спросил:
— Ты от Краева?
Саша молча кивнул.
— Как Юра? Где он?
— Там, — Саша махнул в сторону моря. — Так, значит, и вы, Христо Юрьевич? А как же кофейня? Штиммер? А я всегда думал... Как же так, Христо Юрьевич? Как это все получилось?..
— Так нужно было, Саша. Но ты мне расскажи о Юре. Все расскажи. Здоров он?
— Ранен Юра, Христо Юрьевич.
Саша увидел, как смуглое лицо грека сразу побледнело и веки над глазами часто-часто задрожали.
— Не опасно, Христо Юрьевич, — поспешил успокоить его Саша. — Уже поправляется.
Саша чувствовал себя так, точно гора свалилась с его плеч. И ничуть не удивлялся, что ему так легко. Теперь Юрка станет ему еще дороже и ближе. Он и раньше любил своего друга, но сознание, что его отец — чужой человек, притупляло хорошее чувство. Саше было больно, будто Христо Юрьевич — его родной отец...
— Ты правду говоришь, Саша, что Юра поправляется? — В глазах у Христо Юрьевича продолжала оставаться тревога, и он смотрел на Сашу выжидающе. Ты ничего от меня не скрываешь?
— Нет, ничего.
Саша достал газетные лоскутки и, передавая их Христо Юрьевичу, сказал:
— От Краева. И еще он поручил узнать все, что касается братишки Ивана Глыбы. Вы можете о нем рассказать?
Только мгновение назад на губах грека была улыбка, и вот уже нет ее, снова в глазах тревога, боль. И Саша понял: с Ленькой дела плохи, и Христо Юрьевич все знает.
Да, Христо Юрьевич все знал о Леньке. В гестапо был свой человек, и, хотя он ничем не мог помочь мальчишке, сведения у него были полные и он передавал их Христо Юрьевичу.
Что же случилось с Ленькой после того, как его схватили в тот день на берегу?
Моренц, когда Штиммер привел к нему мальчика, так обрадовался, точно раскрыл целую подпольную организацию. Два дня Леньку угощали конфетами и все спрашивали: где шхуна, где Иван Глыба.
Конфеты Ленька ел без всякого стеснения, а на вопросы отвечал совершенно естественно:
— Где Иван? Откуда ж мне знать... Ушел на шхуне в море, да так и нету.
На третий день Леньку выпустили и послали за ним человека, чтобы проследить, куда мальчишка пойдет. Но Ленька долго плутал по городу и к вечеру пошел к своему заколоченному дому, где уже давно никто не жил. Умостившись в сарае на соломе, он приготовился уснуть, но его снова схватили...
На этот раз Моренц решил выжать из Леньки нужные ему сведения другими путями. Привязав мальчика тонкими кожаными ремнями к столу, он сам принялся за экзекуцию. Через четверть часа Ленька потерял сознание, а когда очнулся и Моренц спросил у него, где его мать, мальчик простонал:
— Ушла в деревню за хлебом, да так и нету...
— А где шхуна? Где Иван, брат твой?
— Где шхуна? Ушла в море, да так и нету... И Иван на шхуне...
Моренц выходил из себя. Он, конечно, не был уверен, что этот мальчишка знает, где сейчас находится шхуна, но в том, что его мать, как и другие родственники рыбаков со шхуны, живет здесь, в городе, гестаповец не сомневался. Он смотрел на Леньку, на его выпирающие из-под изодранной кожи кости, на хрупкое, почта безжизненное тело и свирепо кричал Штиммеру по телефону:
— На кой черт вы притащили мне этот мешок с костями? Мальчишке осталось три дня жить, а вы подсунули его мне и думаете, что отделались. Я еще возьмусь за вас, Штиммер!
После этого Леньку ежедневно били два раза: утром и вечером. Рот у Леньки распух, и он не мог уже разговаривать.
Пожилой немецкий солдат, разносивший по камерам вонючую похлебку, украдкой вытирал мокрые от слез глаза: у него далеко в Саксонии тоже был вот такой же мальчуган, маленький Курт, о котором так тосковало отцовское сердце. Не дай господь, чтобы с Куртом случилось что-нибудь подобное! Разве Курт смог бы вынести такое?! Солдат крестился и уходил прочь от камеры, чтобы не слушать Ленькиных стонов.
А Леньке казалось иногда, что он уже умер. Или если не умер теперь, то умрет завтра. Как у него болело все тело! Стоило во сне случайно пошевельнуться — тысячи иголок впивались в тело. Ленька вскрикивал, протягивал в темноту руки, звал:
— Мама!
Но ему только казалось, что он зовет мать. Из его рта вырывалось бессвязное мычание.
— Чего ты, Ленька? — участливо спрашивали его.
Но Ленька уже молчал. И теперь лишь по прерывистому дыханию, похожему на всхлипывания, можно было догадаться, что в этом маленьком растерзанном теле еще теплится жизнь...
А на другой день мальчишку снова тащили к Моренцу, снова истязали, и он то терял сознание, то опять приходил в себя и механически повторял:
— Где шхуна? Не знаю, где шхуна... Ушла в море, да так и нету... Ивана тоже нету, на шхуне Иван...
Повторял даже тогда, когда у него не спрашивали...
— Что они решили сделать с мальчишкой, — говорил Христо Юрьевич, — не знаю. Боюсь, что не выдержит он. Освободить Леньку нет сейчас никакой возможности. Подкупить охрану мы даже не пытаемся: там стоят на часах такие головорезы, что...
Христо Юрьевич в отчаянии махнул рукой и замолчал. Саша спросил:
— Как же об этом рассказывать дяде Ивану?
— Всего говорить не надо. Скажешь, что не отпускают Леньку, а больше, мол, ничего неизвестно.
— А больше ничего не известно, — задумчиво повторил Саша.
Саша с трудом увидел шлюпку, которая плавала метрах в тридцати от берега, нашел два голыша и бросил их один за другим в море. Вскоре шлюпка причалила к берегу. Саша молча вскочил на корму, взял кормовое весло и уже собирался оттолкнуться, когда Иван Глыба сказал:
— Погоди. Сперва расскажешь о Леньке.
— Там расскажу, на шхуне, — ответил Саша. — Нам ведь уходить пора, дядя Иван.
— Успеем. Все узнал? Я о Леньке спрашиваю.
— Все узнал, — ответил Саша. Потом, будто спохватившись, что сказал слишком много, добавил: — А что узнавать-то? Не отпускают Леньку, а больше ничего не известно. Так Христо Юрьевич сказал.
— Христо Юрьевич? — удивился рыбак. — Где ты его видел?
Саша рассказал, как он сам был удивлен, когда на явочной квартире встретил Юриного отца.
— Он-то и велел передать вам, дядя Иван, что о Леньке сведений почти никаких нет...
Иван вылез из шлюпки, подтянул ее к берегу, шепотом приказал:
— Вылезай и ты... Вот так... Сядем, парень, поговорим. Ну?..
— Так я же сказал уже, дядя Иван...
Иван положил свою руку на Сашино плечо, твердо проговорил:
— Хоть до утра будем сидеть, понял? Лучше давай сразу. Что они сделали с братушкой?
И сколько не пытался Саша убедить рыбака, что ему ничего не известно, Глыба упрямо на это отвечал:
— Зря время теряешь, парень...
Он сердцем чувствовал: многое, очень многое знает Саша.
И Саша решил рассказать все, что сам узнал от Христо Юрьевича.
Иван Глыба как сел в начале рассказа, сложив руки на коленях, так и сидел не двигаясь. Саша уже закончил рассказ, а рыбак еще долго сидел в той же позе и молчал.
Потом поднялся с песка, подождал, когда поднимется Саша, и сказал:
— Ну что ж, друг, давай прощаться. Не судьба мне, видишь, плавать с вами...
Саша оторопел:
— О чем вы, дядя Иван? Зачем нам прощаться?
— Скажешь там, что пошел, мол, Иван Глыба в гестапо, сам пошел, чтобы брательника своего выручить.
Саша судорожно уцепился за руку рыбака, горячо зашептал:
— Что вы, дядя Иван!.. Убьют вас, замучают... Они ведь и Леньку схватили только для того...
— Знаю, парень, зачем они Леньку схватили. Я им нужен, а не Ленька. Приду я — Леньку они выкинут. Он им ни к чему...
Саша не знал, что еще можно сказать. «Лучше бы я ничего не рассказывал ему о Леньке! — в смятении думал юноша. — Лучше бы я соврал что-нибудь...
Вдруг он притянул к себе рыбака и, в темноте заглядывая ему в глаза, горячо зашептал:
— А приказ, дядя Иван?! Приказ комиссара — со шхуны вам не уходить?
Да, такой приказ был. И Глыба ни на минуту не забывал о нем. Но Ленька... Как можно бросить в беде Леньку?!
— Садись в шлюпку, Саша! — твердо сказал Иван. — Передай Андрею Ляшко, чтоб поднял сейчас все паруса. А когда будете входить в бухту, оставьте грот и кливер. Ну, бывай, друг. Добрых вам ветров.
...Давно уже шлюпка скрылась в ночной мгле, давно, наверно, и шхуна со всеми поднятыми парусами неслась к бухте Светлой, а Иван Глыба все стоял и стоял на берегу. Он снял фуражку, подставил ветру волосы, закурил и судорожно несколько раз подряд затянулся едким дымом. Огонек цигарки ярко вспыхивал, но Глыба и не пытался его прикрывать.
Потом он увидел на востоке едва заметную полоску рассвета. Море сразу посветлело, ожило. Иван чутким своим ухом услышал, как оно глубоко вздохнуло: утренняя волна вышла на берег, будто здороваясь со своим старым другом, рыбаком Иваном Глыбой. Иван грустно улыбнулся, сказал:
— Да-а...
И крупно зашагал к городу, далеко выбрасывая вперед деревянную ногу.
— Иван!
Глыба продолжал быстро идти, не оборачиваясь.
— Иван! Подожди!