Глыба повернул голову и увидал Петра Калугина. Тот догнал его и, пугливо озираясь, зашептал:
— Ты с ума спятил, Иван! Тебя сам Моренц ищет, тот, что вместо Мауэра.
— Знаю! — коротко бросил рыбак, продолжая свой путь.
— Ленька твой в гестапо, Иван...
— Знаю!
— Куда ж ты идешь? Гестапо ведь вон, рядом совсем.
Рыбак молчал.
— Слушай, Иван. Я видел, как схватили твоего Леньку. На берегу. Я был там...
Только теперь Глыба остановился. Он резко, всем телом повернулся к Калугину и, вцепившись руками в его плечи, спросил:
— Видел?
— Видел, Иван.
— А чего ж ты, малявка, не помог мальчонке, а? — Иван с силой затряс Петра. — Чего ж ты смотрел?
— Я не мог, Иван... Немцев было четверо...
— Не мог? Шкуру свою спасал? Гестапо испугался?
Он выпустил Петра и, еще раз взглянув на него налитыми кровью глазами, закричал:
— Вон! Вон с глаз, шкура!
И словно обессилев от этой встречи. Глыба опустил голову и побрел. Калугин видел, что Иван направляется в гестапо. Он на мгновение остановился, посмотрел на опустившиеся плечи Ивана и опять подошел к нему.
— Иван, не ходи, — быстро говорил Петр. — Вместе что-нибудь придумаем. Не ходи, Иван, Христом богом прошу!
Но Глыба не остановился. Теперь не остановит его никакая сила. Это Петро Калугин знал. Да и кто из рыбаков побережья не знал характера Ивана Глыбы? Недаром и фамилия у него такая: Глыба!
...О событиях той памятной ночи, когда в море разыгралась битва между шхуной «Мальвой» и немецкими катерами, быстро узнали все прибрежные жители. Как немцы ни пытались сделать вид, что ничего особенного не произошло, люди говорили об этом все больше и больше. И как всегда, когда известно не очень-то много и на помощь приходит фантазия, события той ночи так преувеличивались, что скоро трудно стало понять, где правда, а где легенда...
Рыбаки и рыбачки, собравшись тесным кругом, перешептывались:
— Это, я вам скажу, драка была! — говорил один, притом с таким видом, будто он по меньше мере был участником этой драки. — «Мальва» носилась под всеми парусами, и в упор их, гадов, в упор, из пулеметов и пушек!..
— Откуда пушки-то? — сомневался какой-нибудь скептик.
Рассказчик окидывал скептика таким уничтожающим, насмешливым взглядом, что тот невольно начинал поддакивать:
— Оно, конечно, пушки были, хотя и не дюже богато...
А первый продолжал:
— Вынырнет шхуна из тьмы, а тут в аккурат и фрицевский катерок. Шорохов кричит: «Давай, Глыба!» Ну, Глыба и дает!
В голосе рассказчика столько тепла, столько искреннего восхищения Глыбой, что каждый из слушателей невольно начинает вспоминать все самое лучшее, что было связано с рыбаком.
А рассказчик, воодушевленный неподдельным вниманием, продолжает еще с большим подъемом:
— Подковыляет Иван на своей деревянной ноге к фальшборту, глянет вниз и кричит: «Эй, на катере! Сколько вас там, гадов, числится по исходящему списку? Восемь? Вычеркивайте половину!». Швырнет гранату, пригнется от осколков и опять: «Четверо, што ли, осталось? Ну, так вот вам еще одна штучка, чтобы фрицы без гансов не дюже скучали!»
— Хо, Иван скажет! — с улыбкой и гордостью за рыбака вставляет кто-нибудь. — Иван скажет, так скажет...
— Такой не растеряется, — поддерживает другой слушатель. — Помирать придется, он и перед смертью отколет такое, что...
— Отко-олет! Иван отко-олет!
Петро Калугин всей душой разделял чувства рыбаков. Многое отдал бы он, чтобы как-то загладить свою вину. Он ведь хорошо помнил свою последнюю встречу с Глыбой и те обидные слова, которые он бросил Ивану на прощание.
Как он мог не поверить Ивану, как мог усомниться в его честности?!
И мучает с тех пор совесть рыбака Петра Калугина, тоска гадюкой лезет в самую душу.
А потом — Ленька... Уже после того как немцы увели Леньку, Петро подумал: «Что ж они сделают с мальчишкой? И как Иван переживет такое?»
Долго в тот день падучая швыряла Петра об пол. Но и на этот раз выдержал, отлежался. Часа через два после припадка встал, умылся, надел чистую рубаху и вслух сказал самому себе: «Расшибусь, а Леньку Глыбу из лап этих гадов вырву. Или не жить мне тогда...
Самое лучшее, думал Петро, это втереться к немцам в доверие. Но как это сделать? Не подойдешь же к ним и не скажешь: так, мол, и так, буду служить вам верой и правдой. Не такие немцы дураки, чтобы сразу поверить...
И вот сейчас, глядя вслед удаляющемуся с опущенной головой Ивану Глыбе, Петро решил: «Сейчас! Только сейчас! Ивану теперь все равно, его ведь не остановишь...
Петро в каком-то приступе отчаяния и надежды рванулся с места, обогнал Ивана, вбежал в помещение гестапо и зашептал часовому:
— Моренц!.. Где господин Моренц? Скоро надо!.. Партизан...
— Господин Моренц, господин капитан! — дрожащими губами проговорил Калугин показавшемуся в дверях гестаповцу. — Можно поймать рыбака Глыбу. Глыбу, понимаете? Который на шхуне...
Сонное лицо Моренца мгновенно «преобразилось.
— Где есть Глиб? — крикнул он. — Ты не врать?
— Истинный господь, правда, — закрестился Петро. — Скорей, господин капитан, он рядом.
Крикнув что-то часовому, Моренц расстегнул кобуру и побежал по коридору за Калугиным. Когда они выскочили из дома, Глыба был в десяти шагах от них.
— Вот Глыба! — показывая на Ивана пальцем, крикнул Петро Калугин. — Это тот. самый, господин капитан. Партизан. Плохой человек.
Моренц вытащил пистолет, а Калугин бросился на Ивана. Но Глыба резко повернулся, тряхнул плечами, и Петро упал. Глыба ударил его сапогом в лицо и брезгливо сказал:
— Вон ты, оказывается, какой... — Потом сплюнул и добавил: — Падаль...
В комнате Моренца — торжество. Сам капитан чисто выбрит, в новом мундире, от него даже пахнет духами. На столе бутылка коньяку и три хрустальные рюмки. В дорогой позолоченной вазе печенье и шоколад. На блюдце тоненькие ломтики лимона, посыпанные сахарной пудрой.
В кожаном кресле сидит полковник фон Зиммер, тоже тщательно выбритый, с гладко причесанными на пробор волосами. В другом кресле Штиммер. Он заметно навеселе, но держится корректно, как и подобает держаться в присутствии старших чинов. На стуле, рядом с капитаном Моренцем, устроился лысый переводчик, немец с испитым желтым лицом.
— Надо прекрасно знать своих врагов, полковник, чтобы побеждать их! — весело разглагольствовал Моренц, наливая рюмки. — Многие наши военные не хотят этого понимать. И часто проигрывают.
— О да, капитан, вы правы, — ответил фон Зим-мер. — Как вам удалось поймать этого русского?
— Он бродил около гестапо, надеясь увидеть своего брата. В это время какой-то Калугин заметил его. Остальное я сделал сам.
Постучали. Моренц недовольно крикнул:
— Да!
Вошел молодой солдат с пухлыми розовыми щеками, доложил:
— Мальчишке стало хуже, господин капитан. Что прикажете?
— Приведите безногого партизана, — распорядился Моренц. — Потом давайте мальчишку.
Солдат вышел.
Двое гестаповцев ввели Ивана Глыбу. Рыбак остановился посреди комнаты и угрюмо оглядел немцев. Большой, сильный, он, казалось, заполнил собой половину помещения, и полковник фон Зиммер невольно отодвинул свое кресло подальше в угол. Несколько минут все напряженно молчали, с интересом разглядывая рыбака. Наконец Моренц кивнул переводчику, и лысый немец спросил:
— Фамилия?
— Глыба, — коротко ответил Иван.
— Имя?
— Иван.
— Партизан?
— Да.
Моренц снова посмотрел на переводчика, и тот замолчал... В это время Иван увидел, что Штиммер, полковник и переводчик повернулись к двери. Иван тоже посмотрел туда: на полу, в изодранных штанишках, без рубашки, с закрытыми глазами лежал Ленька. Это был не тот Ленька, который командовал на шхуне невидимыми матросами. Не тот Ленька, который терся лицом о колючие щеки Ивана, стыдливо ласкаясь к брату. На полу лежало маленькое искалеченное тельце. Худые, почти прозрачные руки были раскрыты, белесые кудряшки прилипли ко лбу.
Иван подошел к Леньке, осторожно взял его на руки. Ленька открыл глаза и посмотрел на Ивана.
Сперва, кроме боли и отчаяния, Иван ничего не увидел в глазах Леньки. Но вот что-то похожее на слезы заволокло неподвижные зрачки, и ресницы дрогнули.
— Брательник!.. — прошептал Иван.
Прижав Леньку к груди, он стоял перед его палачами и раскачивался из стороны в сторону, ничего не видя и не слыша.
Ленька хотел поднять руку, обнять брата, но рука не слушалась. Тогда мальчик с усилием приподнял голову и улыбнулся.
— Все! — крикнул Моренц солдату, который стоял у двери. — Выбросьте мальчишку вон. Он больше не понадобится.
Солдат взял под козырек:
— Слушаюсь, господин капитан.
— Поручите эта дело русскому, как его, черт возьми... Калугину. Идите.
Иван был уверен, что, если он добровольно явится к гестаповцам, Леньку выпустят. Что будет с ним самим, рыбак не думал. Братишку надо было спасти, хотя бы для этого пришлось самому погибнуть. Правда, в каком-то далеком тайничке сознания теплилась надежда, что ему удастся бежать. Он ведь не Ленька, у него хватит сил и ума...
Встреча с Ленькой вначале придавила Глыбу, поколебала его. Но это продолжалось недолго. «Там, на воле, — думал рыбак, — найдутся люди, которые вырвут братишку из рук этого немецкого прихвостня Петра Калугина и доставят его к матери. Христо Юрьевич наверняка сумеет разузнать обо всем... Малыш выживет... Он еще побегает по палубе шхуны...»
— Полковник фон Зиммер и капитан Моренц обещают сохранить тебе жизнь, даже выдать денежную награду, если ты скажешь, где шхуна и ее команда, — скрипучим голосом проговорил переводчик.
«А Петро Калугин, — продолжал думать Иван, ничего не слыша, — попадется на аркан. Эх, гад, продался!..»
— ...денежную награду... — наконец донеслось до него, и он поднял голову.
Теперь лицо рыбака было спокойным и, как почти всегда, насмешливым.
«Эх, фрицы, фрицы! — усмехнулся про себя Иван. — Русского человека купить захотели. Ивана Глыбу!»
— Что господин немец сказал? — переспросил Глыба.
— Полковник фон Зиммер и капитан Моренц обещают сохранить вам жизнь, — опять повторил немец, — и даже видать денежную награду, если вы скажете, где шхуна, Шорохов и остальные...
— Награду, говоришь, обещают?
— Да, да! — оживился переводчик. — Большую награду.
— Ага, это неплохо. Сколько ж дают?
— Тысячу марок! — громко сказал Моренц.
— Да ты что, очумел? — усмехнулся Иван. — За такую шхуну — тысячу марок! Пять тысяч, господа немцы, не меньше!
Моренц быстро проглотил рюмку коньяку и пососал кусочек лимона. Он было подумал, что рыбак смеется над ними, но сейчас он услышал в голосе партизана такое искреннее возмущение, что невольно поверил в этот торг.
— Пять тысяч получать! — громко воскликнул он. — Немцы есть щедро!..
— Да я и не говорю, что вы нещедрые, — согнав с лица усмешку, угрюмо сказал Глыба. — Брательника наградили по всем статьям. Ну, да ладно. Пять тысяч за шхуну — это можно. А за товарища Шорохова и остальных?
— Что есть? — спросил Моренц.
— За шхуну, говорю, господин, пять тысяч подходяще. А за товарища Шорохова и остальную команду надо ж отдельно? Или как?
Теперь Моренц уже не сомневался, что рыбак издевается над ними. В глазах у гестаповца мелькнул недобрый огонек, и губы опять искривила гримаса гнева. Он стукнул кулаком по столу, закричал:
— Этто!.. Этто!.. Мерзавка есть! Будешь все сказать! Все!
— Ну, распалился господин немец, — проговорил Глыба. — Настоящая мерзавка. Я с тобой, дурак, по-человечески разговариваю, а ты орешь, как ишак...
Моренц сорвался с места, подскочил к Ивану. Размахнувшись, он с такой силой ударил рыбака кулаком по лицу, что Глыба не устоял и, пошатываясь, попятился. Из виска его сочилась кровь.
— Знатно! — признался Иван. — Набил, сволочь, руку.
Штиммер подал Моренцу плеть. Но тот сел за стол, придавил кнопку, и в комнату вошли два гестаповца. Они скрутили Глыбе назад руки, и тогда Моренц снова встал.
— Будешь сказать? — прохрипел он.
Иван покосился на плеть и, будто испугавшись, отшатнулся.
— Буду сказать, — ответил он.
— Ну?
— Чего — ну?
— Где есть шхуна? Где есть все?
Иван шагнул к Моренцу, посмотрел на него долгим ненавидящим взглядом. Немец не опускал глаз. И в них Иван увидел такую же ненависть. Страшную, беспощадную ненависть. Глыба понял: перед ним жестокий, сильный враг, который привык добиваться своего любой ценой.
Иван внутренне содрогнулся, но сказал с необыкновенным спокойствием:
— Дурак ты, Моренц! Дурак потому, что ничему не научился у наших русских людей. И еще потому...
Моренц не дал Ивану закончить: тяжелая плеть мелькнула в воздухе.
С первых же ударов глаза Глыбе залило кровью. Свет в комнате показался темно-желтым, а фигуры немцев расплывались перед ним, как масляные пятна на воде.
Наконец Моренц бросил плеть в угол, подошел к столу и выпил подряд несколько рюмок коньяку.
— В карцер! — бросил он солдатам.
Но Иван Глыба уже не слышал этих слов. Он был без сознания.
Глава 12
Петро Калугин был теперь своим человеком в гестапо. Его в любое время беспрепятственно пропускали к самому Моренцу, и капитан здоровался с ним за руку.
Он наблюдал за тем, как полицаи несут свою службу, часто жаловался Моренцу на их неисполнительность.
Однажды во время облавы на рынке Петро Калугин увидал, как полицай отпустил своего двоюродного брата. Тот промышлял спекуляцией, продавал отобранные полицейским вещи и делился с ним добычей.
Петро Калугин немедленно доложил об этом своему шефу — капитану Моренцу. Полицая жестоко избили к послали рыть окопы, а Петро за свой донос получил благодарность.
В другой раз он привез гестаповцу на тачке два мешка свежих сазанов и огромную севрюгу, которая еще дышала. Шеф налил Петру большую рюмку коньяку, и когда тот, с наслаждением выпив, крякнул, внимательно посмотрел на него. По-собачьи преданные глаза, почтительно опущенная голова и вытянутые по швам руки — капитан довольно улыбнулся: он любил чувствовать власть и превосходство. Ему нравилось, когда люди склоняли перед ним головы...
Нажав кнопку, гестаповец вызвал переводчика. Надо было поговорить с этим русским: такая преданность могла принести пользу Моренцу.
Вошел лысый немец и капитан через него спросил:
— Откуда рыба?
— Я отнял ее у русского рыбака! — оживился Петро. — Вчера вечером вышел на море, смотрю — к берегу идет баркасик. Кто это, думаю, имел право ловить рыбу? Только баркасик причалил, я — тут как тут. Пойдем-ка, говорю рыбаку, к господину капитану Моренцу. Ну, он как это услыхал — давай бог ноги! И весла бросил, и сетку. Я, конечно, рыбку забрал — и к вам...
— Ты мог продать ее за хорошие деньги, — заметил Моренц. — И никто не узнал бы об этом.
— Упаси меня бог! — Петро горячо взмахнул рукой. — Разве я могу так? Господин капитан, не обижайте меня... Я служу вам верой и правдой! Что вы мне дадите, с меня и хватит. А ничего не дадите, и не надо... Мне лишь бы служить вам!..
Капитан Моренц с интересом наблюдал за рыбаком. Петро Калугин все так же преданно глядел на него, иногда, будто, в подтверждение своих слов поднимая руку и крестясь.
— Ты большевиков не любишь? — спросил Моренц.
— Большевиков? — Петро осмелился подойти на один шаг ближе к гестаповцу, и тот увидел, как у рыбака посинели ногти: так крепко он сжал пальцы в кулак. — Большевиков? — громко повторил Калугин. — Они жизнь мою загубили, господин капитан! С детства у меня болезнь есть — припадочный я. Найдет на меня, и бьюся об землю, как дурной. Денег никогда много не зарабатывал, на врачей не хватало. Просил власти: помогите, вылечите. Вы же власть! Смеялись надо мной, господин капитан. Ты, говорят, простой рыбак, Петро Калугин, на всех таких, как ты, у нас денег не хватит, чтобы лечить... Вот так, господин капитан. Лекарства часто купить было не за что, а работал рыбак Петро Калугин, как проклятый... Не помогли мне, и испорченная жизнь стала...