– Полагаю, не страшнее жизни, – глубокомысленно заметила Инна Олеговна, которая хоть и была по натуре оптимисткой, но генетической интеллигентской памятью помнила, что в приличном обществе принято считать жизнь страшной, трагичной и безысходной.
Инна Олеговна в третий раз подняла стопку и, устав ждать Вадика, хотела было уже выпить. Вадик этого не мог допустить. Он вырвал рюмку из тонких пальцев Инны Олеговны, выплеснул содержимое на пол, схватил бутылку и быстро пошел к двери.
– Извините! – сказал он. – Я вам потом объясню!
Инна Олеговна осталась в полном недоумении.
Инна Олеговна осталась в полном недоумении, а Вадик помчался исследовать напиток.
Он наблюдал за результатами химической реакции и бормотал:
– Что и требовалось доказать... Метанол... Черт, от одного запаха отравишься. Надо нейтрализовать!
И он нейтрализовал, отхлебнув из другой пробирки чистого медицинского спирта.
Пока он занимался этим, Анисовка тихо бурлила. Грамотный Дуганов объяснял всем, что причин для беспокойства нет, по нынешним законам изготовлять домашнее вино и даже водку для собственного употребления не возбраняется, нельзя только делать это на продажу. Лично он, конечно, против самогоноварения в любом виде, тем более когда вон люди травятся, но закон есть закон, против него идти никому не позволено, никакой Шаров и никакая милиция не посмеет изъять аппараты и личную продукцию! Ему не верили. Закон законом, а милиция милицией, это вещи разные. А уж власть, то есть Шаров, это и вовсе другое. Чего она захочет, то и сделает. Бывший, помнится, директор совхоза Рупцов, горячий цыган по крови, за прогул или опоздание мог провинившегося и кнутом отхлестать, и по морде съездить, а Читыркина однажды запер в крепком нужнике во дворе дирекции и держал там сутки без еды и питья – и что? Были последствия? Никаких, кроме положительных: Читыркин, в частности, после нужника полтора месяца не пил. Некоторые, конечно, пытались жаловаться, но, как правило, после проверки сами жалобщики оказывались виноваты.
Поэтому анисовцы первым делом попрятали самогонные аппараты. Затем стали думать, куда девать самогон. Тоже спрятать? Боязно и заранее стыдно, если найдут. Вылить? Рука не поднимается. Выпить? А вдруг туда отрава каким-то образом попала?
Но некоторые отнеслись проще, то есть вообще об этом не думали. Да и другие дела есть. Вон, например, в огород Марии Антоновны Липкиной козы забрались, она их гонит и ругается на соседку, Нюру Сущеву.
– Нюрка, убери коз своих с огорода!
– Огород твой, ты и убирай! – отвечает Нюра, занятая прополкой.
– Ах ты нахалка, курвина ты дочка, прости на добром слове! – кричит Липкина. – И хватает тебе совести такие слова пожилой женщине говорить! Мать-то твою так и сяк, и вдоль, и поперек...
Стоит Липкина в ситцевом линялом платье, босые ноги в калошах, руки в бока – баба бабой. А меж тем – тоже учительница. Химии, биологии, анатомии и всего остального, что придется. Вы скажете: сплошные у вас учительницы. Напоминаем: не у нас, а в Анисовке. Село, повторяем, большое, здесь десятилетка, а при ней еще и интернат, где зимой живут дети из дальних деревень. Бессменный на протяжении тридцати пяти лет директор ее, Игорь Ростиславович Тюрин, заслуженный учитель, человек особенный и отдельный, о нем при случае расскажем. И Липкина тоже заслуженная, хоть и без звания, но она, в отличие от Инны Олеговны, коренная, анисовская, у нее, как у всех, хозяйство: корова, овцы, куры, утки, поросенок, а коз она не любит, особенно когда чужие – и в огород лезут.
Она продолжала ругаться и, несомненно, добилась бы своего, но вдруг замолчала, лицо ее расплылось в умильной улыбке.
Лицо ее расплылось в умильной улыбке, потому что она увидела Вадика, любимого своего ученика, входившего в калитку ее двора.
– Здравствуйте, Мария Антоновна! – поприветствовал ее Вадик. – У меня день учителя сегодня! У Инны Олеговны был, к вам вот теперь!
– Родной ты мой! Проходи! Сейчас мы чаю с вареньем с тобой! И еще кой-чего! – Липкина повела Вадика на веранду, тиская его за плечи. Вадик, хоть и взрослый уже, смущался по-школьному. – Ну, юный химик, – теребила Липкина, – как живешь? Нинку еще не захворостал?
– В каком смысле?
– Во всяком.
– Откуда вы знаете?
– А кто не знает? Деревня! Я тебе советую – ты смелей! Ей только кажется, что ей другого надо, потому что никого не пробовала. А кого попробует, того и захочет, так мы, женщины, устроены. Я тоже сюда вернулась после учебы гордая, хоть тоже деревенская. Учительница, мою-то мать, прости меня, Господи! Когда Костя мой, царство ему небесное, паразиту, подкатился, я – что ты, что ты! – нос поверху! Какой-то скотник, понимаешь ли! А он долго не рассусоливал, гулять позвал в лесок, а там ручки мне заломил и спрашивает: «Любишь?» Я хочу сказать, что нет, а он мне рот закрыл губищами своими... – Липкина заулыбалась, вспоминая. – Губы у паразита были – как у негра! И кучерявый, кстати. Господи, чего только у нас не рождается! Ну вот... Ну, и понеслась коза по кочкам. А вырвалась когда, сгоряча ору: нет! Нет! А он спокойно так: чего нет-то, когда уже да? – Липкина от души рассмеялась и тут же закрыла рот ладонью: – Ой, господи, своему ученику такую гадость рассказываю! Не слушай – и забудь!
– Вы веселая сегодня, Мария Антоновна, – заметил Вадик. – У вас какой-то юбилей сегодня?
– День прожила, вот и юбилей! Да слыхала, что начальство дурью мается, хочет конфисковать самогонку. А у меня немножко есть. Прятать стыдно, вылить жалко. Вот и праздную.
– А у вас-то откуда, вы же не гоните?
– Ну и что? У нас не все гонят, а есть у всех. Это же валюта, Вадюнчик! Учитывая положение моего одиночества. Того же соседа Анатолия попросить чего сделать. Даром если – он отговорится, что некогда, деньги взять постесняется, а самогон – сам бог велел! Вроде как и не за деньги, и не даром, а так... по душе! Выпьем?
Вадик замялся.
– Только откажись, хрен морковкин, прости на добром слове! Кто тебя химиком сделал?
– Понимаете, Мария Антоновна... – исподволь начал подбираться к теме Вадик. – Вам с самогонки ничего? Нормально?
– А чего? Я хоть в возрасте, а здоровая еще!
– Я к тому, что по селу отрава ходит. Мурзин, слыхали, чуть не помер? А может, уже и помер.
– А не надо упиваться, царство ему небесное, если помер, и дай Бог здоровья, если живой. Я вас чему учила? Органические соединения зависят от состава! То есть от количества компонентов! Пил бы умеренно – ничего бы не было!
– Там немного надо было. Метанол я обнаружил.
– Это плохо. Откуда он взялся?
– Не знаю. Может, кто-то где-то взял и в самогон добавил. Для вкуса. У нас для вкуса чего только не добавляют.
– Это точно. Я лично смородиновый лист добавляю и березовые почки весной запариваю. В смысле, в тот, который готовый, – уточнила Липкина. – Чужой. Своего сроду не было. Ты попробуй!
Вадик попробовал.
– Ну? – весело спросила Липкина. – Нет метанола?
– Вроде нет.
– А формулу помнишь?
– Це аш три о аш.
– Молодец! А этиловый спирт, ну-ка?
– Це два аш пять о аш!
– Молодец! А пропиловый?
– Це три аш семь о аш!
– Умница! – Липкина аж прослезилась. – За твою светлую голову, утешение ты мое! За твою Нину!
И опять Вадик не мог отказаться.
– И помни! – подняв стакан, напутствовала Липкина. – Хочешь молока – берись за вымя! А если ищешь отраву – к Микишиным иди. У них свадьба скоро, у них этого добра хоть залейся!
У Микишиных этого добра хоть залейся: Николай Микишин собирается женить сына Андрея. У Микишина вообще всего хватает: две коровы и телушка, лошадь, всякая птица. А также мини-трактор во дворе стоит, скважина для чистой воды пробурена, мотор в дом воду подает. Огород у Микишина чуть не сорок соток, сад большой, ульев дюжина... В общем, легче сказать, чего у него нет. Нет у него статуса. Это не мы выдумали, это выдумал районный газетчик, которого прислали написать про Микишина статью. Тогда очень прославляли фермеров, прославляли, забегая вперед, поскольку они в Полынском районе не спешили заводиться. Хотелось найти пример – и нашли в лице Микишина, который по достатку и самостоятельности очень подходил под желаемый типаж. Мешало только то, что настоящие фермеры должны жить хуторами, иметь свою пахотную и сенокосную землю и трудиться только на собственную семью. Микишин же жил в селе, пахотной и сенокосной земли у него официально не было. Да и зачем? Приходит пора, он садится на свой трактор, едет – и где увидит хороший травостой, там и косит. Бывало, его ругали, как и прочих анисовцев, за такую самодеятельность. Он не перечил, отдавал накошенное сено и перебирался на другой луг. И главное, продолжал регулярно работать в ремонтно-механических мастерских за символическую зарплату. Корреспондент из газеты то ли «Красный огонь», то ли «Синее пламя», в общем, что-то такое горючее, долго разговаривал с Микишиным, пытаясь добыть материал и как-то обобщить впечатления.
– Стало быть, по сути вы все-таки фермер? – подсказывал он.
– Да какой я фермер! – улыбался Микишин. – Фермеры, они совсем другие!
– Ну, запишем просто: крепкий хозяин! – предложил корреспондент.
– Писать ничего не надо. И какой я хозяин? Вот у деда моего отца, он рассказывал, было три быка, восемь коров, четыре лошади, вот был хозяин!
– Ладно. Настоящий крестьянин! – радостно придумал корреспондент.
– Да какой я крестьянин? – удивился Микишин. – Крестьянин, он совсем другой! Тем более настоящий. Он всегда знает, когда пахать, когда сеять, когда косить, когда чего. А я с железками все время возился. Наугад работаю.
– Механизатор, может?
– Какой я механизатор?..
– Ну, ремонтник...
– Какой я ремонтник?..
Микишину почему-то очень не хотелось кем-то называться. Видел он в этом какой-то подвох и рад бы послать куда подальше корреспондента, но стеснялся. А тот, устав от бестолковщины микишинских ответов, спросил о том, что его больше всего интересовало:
– А скажите, Николай Иванович, зачем при таких доходах с личного подворья вы за копейки работаете в мастерских?
– Какие еще доходы? – удивился Микишин. – Наоборот, сплошные убытки! Если бы не зарплата в мастерских, у меня бы дети с голоду опухли!
Он лукавил. Никто из его четверых детей с голоду опухать не собирался. Старший сын, которому уже тридцать, служит в армии майором, дочь помладше работает в Полынске в аптекоуправлении, Андрей вот жениться собрался, а младшая, Катя, с подругами вон в саду играет без всяких признаков голодной опухлости. Микишин просто не хотел говорить корреспонденту настоящую правду: работа на общество ему нужна для страховки. Мало ли как завтра повернется? Придут в один не очень прекрасный день хмурые люди и заберут и коров, и лошадь, и мини-трактор, и все прочее. За что? А хотя бы за то, что слишком много. По какому праву? А по какому праву отбирали у отцов, дедов и прадедов Микишина? Общественную же работу, давно замечено, не отбирают, она ж не стоит ни хрена. Следовательно, на всякий случай за нее надо держаться.
Так корреспондент и уехал несолоно хлебавши, но он был профессионал, умевший отжать воду из сухого полотенца, статью все-таки изловчился написать, озаглавив: «Человек без статуса». И Микишина после этого некоторое время поддразнивали. Едва он, выпив немного, начинал скромно хвастаться – дескать, все у него есть, что человеку надо, ему тут же напоминали: статуса у тебя нет! И смеялись. Да он и сам смеялся над этой ерундой, ибо слова этого не понимал и не мог взять в голову, зачем этот самый статус человеку нужен, если у него и без статуса все в порядке?
Микишин строил со своим сыном Андреем, спокойным, меланхоличным парнем, длинный стол для будущей свадьбы.
И тут явился слегка захмелевший Вадик.
Явился слегка захмелевший Вадик и спросил:
– Готовитесь? А питьем запаслись?
– Тебе надо, что ли? – спросил Андрей.
– Нет! Я к тому, что не одним же самогоном поить будете?
Микишин даже обиделся:
– Два ящика белой куплено! И шампанского ящик! И вина сколько-то!
– А коньяк? Коньяк будет?
– Баловство! – махнул рукой Микишин. – И так всего полно.
– А все-таки самогон тоже будет?
– А чего это ты заспрашивался? – Микишин подозрительно посмотрел на Вадика.
Но Андрей уже понял.
– Это он подкатывает потому, что Мурзин чьего-то самогона нахлебался и помер, говорят. Так Шаров приказал найти, у кого взято было.
– Именно! – не стал отрицать Вадик. – Отрава гуляет по селу! Вы представьте: позовете гостей, нальете – и они окочурятся! Вам это надо?
Микишин от возмущения весь покраснел.
– Отрава? Мой самогон – отрава? Ну, юный химик!
Он побежал в дом, вернулся с двумя ящиками разнокалиберных бутылок, выставил их на стол.
– Раз ты так – сейчас пробовать будем! Отрава!
– Да я не говорю, что обязательно... – заикнулся Вадик.
– Молчи! – прервал Микишин, умевший быть строгим, когда требуется. Плеснул на дно стакана из первой бутылки и поставил перед Вадиком:
– Пей!
– А ты, Николай Иванович?
– Я? Ладно, и я! Отрава!
Микишин выпил и тут же налил из другой бутылки.
– Пробуем дальше!
Что же это Кравцов все не едет? – с тоской подумал Вадик, обреченно беря стакан.
А Кравцов, между прочим, уже приехал. Хотел сразу же приступить к делу, но тут Шаров, глянув на часы, сказал:
– Давай-ка на склад, пока открыт. А то живешь, как последний. Мы тебе телевизор выделим, радио, пару стульев хороших, обживайся!
– Надеюсь, это во временное пользование? – спросил Кравцов.
– Нет, взятка! – обиделся Шаров. – Не беспокойся, уедешь – все тут останется.
– Тогда ладно.
Кравцов съездил с Суриковым на склад, получил обещанные вещи, отвез в дом Максимыча, расставил, сразу стало веселее. Он не удержался и, включив телевизор, пощелкал ручками. Допотопный, ламповый, он оказался цветным и при этом работал.
Заглянул Хали-Гали, увидел телевизор и спросил с интересом:
– А правительственный канал у тебя в нем есть?
– Это что за канал такой? – не понял Кравцов.
– Ну, как же! – убежденно сказал Хали-Гали. – У всех, кто начальство, правительственный канал есть. Секретные новости для служебного пользования!
– Ничего не путаешь? – усмехнулся Кравцов.
– Точно знаю!
– Ну, раз такой знающий, скажи, кто на продажу самогон в Анисовке гонит?
Увлекшись переключением каналов, Кравцов не сразу обратил внимание, что старик медлит с ответом. Оглянулся: Хали-Гали не было.
Тот уже стоял на крыльце и трепал морду ласкового Цезаря:
– Узнал, Цеденбал? Ах ты, рожа...
– Цезарь, – поправил старика вышедший Кравцов. – А скажи, как Максимыч без туалета обходился?
– Почему без туалета? Туалет был. Нормальный нужник, вон там, над обрывом стоял. Очень удобно: ямы копать не надо. Лаги выдвинули, на них поставили, а дыра, вроде того, на свежем воздухе. Зато с ветерком! И все вниз падает естественным путем. Правда, зять Максимыча тоже упал. Ну, то есть нужник упал под ним, лаги не выдержали, тяжелый зять был. Так и полетел наперегонки с собственным сам понимаешь с чем. Но жив остался. Внизу-то мягко, опять же понятно почему...
– Понятно, понятно. А сам Максимыч как после этого обходился?
– Вокруг природа! – ответил Хали-Гали. Кравцов понял, что придется заново строить нужник.
Природа природой, но надо себя соблюдать. Тем более, когда кроме природы такие женщины в окрестностях!
Этот неожиданный поворот мыслей вызвала проезжавшая мимо дома на велосипеде Людмила Ступина.
Проезжавшая мимо на велосипеде Людмила Ступина вспомнила, как обидел ее милиционер бестактной проницательностью, и даже отвернулась, чтобы не здороваться. Но это отвлекло ее от дороги, она покачнулась и чуть не упала. Соскочила с велосипеда. И тут же рядом оказался Кравцов, готовый помочь.
– Все нормально, здравствуйте, – сказала она.
– Здравствуйте, а у вас телевизор есть? – неожиданно спросил Кравцов.
– Есть. А что?
– Большой телевизор?
– В общем-то да.
– Футбол смотрели вчера? Я по радио слушал, но потом оно испортилось.
– Смотрела.
– Ясно. Нормально показывает?
– Нормально.
– А у меня вот плохо показывал. Я переставил – стало намного лучше. Вы не переставляли?
– Зачем? Я же говорю, хорошо показывает.
– Ясно. Ну, извините. До свидания.
Людмила села на велосипед, чуть проехала, обернулась и спросила:
– Какое-то расследование проводите?
– С чего вы взяли?
– А вы футбольный счет не спросили!
Людмила уехала, а Кравцов огорчился.
– Действительно, – пробормотал он. – Как это я? Это непрофессионально, Цезарь!
И если бы Цезарь умел говорить, он ответил бы, что дело не в профессионализме, а в чем-то другом, что ему лично, Цезарю, не нравится.