– Ладно, – сказал Кравцов. – Пора идти по следу. Надо узнать, какие успехи у Вадика.
Успехи у Вадика были блестящими: самогон Микишина прошел проверку и оказался нормальным. По крайней мере, и Микишин, и Вадик остались живы. Правда, после этого Вадик не мог управлять своим мопедом и пешком петлял по улице, держась за него. У него была цель: спасти жизнь красавицы Нины Стасовой.
Подойдя к ее дому, он начал жалобно выкликать ее. Нина вышла на крыльцо и удивилась: никогда не видела Вадика в таком состоянии.
– Где это ты так? Ты же вроде не пьешь?
– Не пью! – подтвердил Вадик. – И ты не пей! Все очень серьезно, Нина! Обнаружен яд в виде самогона!
– И ты отравился?
– Нет! Я тебя умоляю: не пей! Потому что ты мне нужна. Потому что я... Воды. Пожалуйста, воды!
Нина поняла, что вода действительно Вадику необходима. Она достала из колодца ведро, подошла к Вадику и вылила на него. Тот упал и закричал:
– Нина! Скажи только: да или нет? Да или нет?
Нина зачерпнула еще ведро и опять вылила на Вадика. Тот барахтался в луже и вопил:
– Пойдем гулять в лесок!
Нина вылила на него третье ведро. После этого Вадик немного очухался. Поднялся, встряхнулся, подошел к Нине и посмотрел на нее почти осмысленно.
– Ну, что теперь скажешь? – улыбнулась Нина. Вадик вдруг надул щеки, выпятил губы, постучал по ним пальцем и спросил:
– Похожи на негритянские? Скажи честно?
Пришлось Нине доставать четвертое ведро.
От этих процедур и последующего кратковременного сна, а также за счет молодого здоровья через пару часов Вадик был почти трезв. И сумел ознакомить заглянувшего к нему Кравцова с результатами своего расследования. В том числе упомянул и о бутылке, обнаруженной в доме Шарова. И они отправились в администрацию, чтобы спросить Андрея Ильича, откуда она у него.
Шаров ответил сразу же:
– Я ее у Стасова Володьки недели две назад отнял. Смотрю: едет на тракторе зигзагом. Я его остановил. А он еле языком ворочает. И в кабине еще непочатая бутылка. Ну, я ее и оприходовал. Хорошо, сам не выпил. А мог бы. Я хоть и не пью практически, а случается. Ну, после бани или с мороза придешь. Я не сейчас имею в виду, а зимой. Ну, и сейчас изредка... Я чувствую, пора делать обход и строго предупредить о неупотреблении, пока в Анисовке никто не помер.
Пока в Анисовке никто не помер, но предпосылки к этому были. Вот, например, Читыркин. Жена его вылила все, что нашла, и сказала, что если у Читыркина есть заначка, пусть сразу признается, а то потом, если помрет, хуже будет! Читыркин вздохнул: какая заначка, что ты? А сам, дождавшись ухода супруги, шмыгнул в сарай, где у него была припрятана бутылка. Достал ее, вырвал зубами газетную затычку, хотел было отхлебнуть, но задумался. Жизнь, какая бы она поганая ни была, все-таки одна. Оглядевшись, он решил плеснуть самогона кабанчику. И плеснул в корыто. Кабанчик сперва радостно захрюкал, сунулся, но тут же отворотил рыло. Коза рядом бродила, привязанная к колышку, ей Читыркин даже предлагать не стал: козы и козлы спиртной запах на дух не переносят. Тогда он взял горсть зерна, насыпал в блюдечко, смочил самогоном и предложил петуху. Петух клюнул раз, другой, скосил вдруг голову и пристально посмотрел на Читыркина. Глаз его начал заволакиваться пеленой. Подыхает! – похолодел Читыркин. Но нет, петух, видимо, просто оценивал ощущение. И, оценив, начал тюкать в блюдечко клювом, как заведенный. Читыркин облегченно вздохнул и припал к горлышку.
Та же проблема возникла у Желтякова с Клюквиным. У них была припасена бутылка, которую они собирались употребить по случаю окончания рабочего дня. Самогон в ней был из запасов Клюквина, а вот бутылка – коньячная. А о том, что Мурзин отравился из коньячной бутылки, они, конечно, знали. И вот сидели в саду, у шалаша, томясь, глядели на бутылку и не знали, как поступить.
– Ты открой, понюхай, – сказал Желтяков. Клюквин открыл и понюхал.
– Нормально воняет. Как всегда.
Желтяков тоже понюхал и сглотнул слюну.
– Да... Мурзин-то, наверно, целую бутылку заглотил.
– Ясно, оставлять не стал.
– Только я слышал, фельдшер говорил: и немного хватит.
– А сколько – немного? Капля вон никотина будто бы лошадь убивает, а я сколько табака пересмолил, там никотина тонны!
– Но ты же не сразу эти тонны высмолил, – заметил Желтяков.
– Тоже верно.
Они помолчали, с тоской глядя на бутылку.
– Раз уж открыли, чего уж теперь, – сказал Желтяков. – Давай рискнем.
Клюквин согласился с этой логикой, но предложил:
– Только надо по очереди. А то загнемся оба сразу, и помочь некому.
Сорвали веточку, разломили надвое, Желтяков держал, Клюквин тянул. Досталась короткая: ему пить.
Клюквин налил треть стакана. Зажмурился. Выпил. Сидел, прислушиваясь.
– Ну? – торопил Желтяков.
– Погоди. Как-то непонятно. Надо еще немного. Чтобы уж ясно, действует или нет.
– Смелый ты, Рома!
– А то.
Клюквин налил еще треть. Выпил. Посидел.
– Ну? – всматривался в него Желтяков. – Что чувствуешь?
– Нехорошо мне как-то, – признался Клюквин.
– Тогда не надо больше, Рома! – испугался Желтяков.
– Ничего, Костя. Терпимо. Сейчас проверю окончательно.
Клюквин налил сразу полстакана и мужественно выпил. Несколько минут сидел, ничего не говоря.
Желтяков, видя, что товарищ хоть и молчит, но жив, не утерпел и взялся за бутылку.
– Нет! – открыл глаза Клюквин. – Не надо, Костя! Худо мне. Беги за Вадиком, сам не дойду.
И лег на траву.
– Сейчас! Потерпи! Я мигом, Рома!
Желтяков вскочил, помчался из сада. На ходу оглянулся – и застыл. Клюквин, поднявшийся как ни в чем не бывало, щедрой рукой лил в стакан оставшийся самогон, и даже издали было видно, что он ехидно улыбается. Желтяков вскрикнул и припустил обратно. Чем это закончилось, объяснять не надо, но драку двух мужчин из-за паскудного пойла изображать неинтересно.
Драку двух мужчин из-за паскудного пойла изображать неинтересно, посмотрим лучше, как Кравцов, Шаров и Вадик ведут расследование. Они пришли к дому Стасовых, где Володька лежал под трактором, что-то ремонтируя. Нина расположилась в саду, читала книгу. Вадик хотел подойти и извиниться, но застеснялся.
Володька с ходу начал от всего отнекиваться:
– Между прочим, я свои права знаю! Имею право молчать вообще!
– Ты понимаешь, что человек чуть не умер? – закричал Шаров. – А может, сейчас уже умирает! У кого бутылку взял, которую я отнял у тебя, ты можешь сказать?
– Не помню!
И тут Кравцов взял Володьку за ногу. Взял деликатно, не грубо и потянул на себя. Казалось, Володька сам вылезает, меж тем ясно было, что именно Кравцов тянет его, не очень даже при этом напрягаясь. Володька с удивлением посмотрел на свою ногу сорок четверто– го размера, на довольно тщедушного милиционера и собирался возразить, но Кравцов заговорил жестко и строго:
– Слушайте, юноша! Есть такое понятие: пособничество. Или: непредотвращение ситуации, результатом которой явилась гибель человека. Уголовная статья.
– Не помню я! – вскочил Володька. – А вы, Андрей Ильич, кстати, бутылку у меня взяли без протокола и без акта! Это произвол вообще-то называется!
– Я тебе жизнь спас, дурак! – ответил Шаров. – А на изъятие отравляющих веществ и прочих опасных предметов никакого протокола не надо! Это тебе и милиция подтвердит!
– Пусть подтверждает, а я не помню! – отрезал Володька.
Так и ушли от него ни с чем.
– Вот чего я боялся, – сказал на улице Шаров. – Никто ничего не скажет. Чтобы не подумали, что они на людей клепают.
– Значит, надо такой подход найти, чтобы не подумали, – рассудил Кравцов.
– Ищите подход без меня. При мне они точно ничего не скажут!
И Шаров удалился в администрацию.
– С кого начнем? – спросил Вадик.
– С того, у кого телевизоры есть. Желательно большие. И желательно, чтобы владелец был человеком одиноким, кому помочь некому.
Вадик не понял хода мыслей Кравцова, но вникать с похмелья не хотелось.
– Вот! – показал он на дом Нюры Сущевой. – Нюра Сущева у нас и с телевизором, и одинокая. Правда, не вполне.
Нюра Сущева была и с телевизором, и одинокая, правда, не вполне. Муж Анатолий постоянно пребывал где-то на заработках. Был когда-то просто механизатором, молчаливым и работящим парнем, за него многие девушки хотели бы замуж, но Анатолию нравилась только красоточка Нюра. А Нюра искала другую судьбу. Уехала в Полынск, работала официанткой в ресторане, имела большой успех, но потом случилась какая-то темная история с дракой двух претендентов, кончившейся гибелью одного из них, Нюра вернулась в Анисовку, поскучала и уехала в Сарайск. Работала на кондитерской фабрике, сошлась с женатым заместителем директора, забеременела и – неудачный аборт, заражение, операция, после которой врачи сказали: детей никогда не будет. Нюра сначала даже и не горевала: есть огромное количество мужчин, для которых небеременеющая женщина – сущий клад. Никакой осторожности с ней не надо. И тут Нюра влюбилась в одного красивого и знаменитого на весь Сарайск человека, то ли бандита, то ли депутата (впрочем, одно другому не мешает). Тот ответил ей взаимностью, но когда узнал, что у Нюры не может быть детей, огорчился и бросил ее. Почему-то и бандиты, и депутаты очень озабочены разведением потомства. Чуют, видимо, что срок их благополучия, а иногда и самой жизни недолог, так хоть дети останутся! Нюра пустилась во все тяжкие и легкие после такой неприятности, имела трения с милицией и вскоре решила вернуться в Анисовку. Сумела, однако, отделиться от родителей, купить домик. И опять Анатолий пришел к ней. Ему было уже за тридцать, но и Нюре к тридцати подъехало. И она согласилась жить с ним, но поставила условие: чтобы муж обувал, одевал, как она того достойна, чтобы в доме все было, что у людей есть – и не в деревне, а в городе. Анатолий согласился, но в Анисовке на такое обеспечение жены денег заработать было нельзя, вот он и стал мотаться на приработки. Месяца три-четыре где-то вкалывает без просыпу, потом приезжает, задаривает красавицу-жену и дня через три уезжает, боясь ей наскучить. А Нюра, между прочим, все теплей к нему относится, но боится в этом признаться. Встретила она Кравцова и Вадика неприветливым криком:
– Ничего не знаю! Анатолий приедет – у него спрашивайте! Он муж семьи, он в курсе!
– Ты пойми, смертельная опасность! – объяснял Вадик. – Вопрос-то простой: давала ты Володьке Стасову самогон или нет?
– А с чего я ему буду давать? – улыбнулась Нюра. – Никому я ничего не давала! – И вдруг спросила Кравцова с неожиданной задушевностью:
– Ну, как вам у нас? Нравится?
– Очень, – признался Кравцов, глядя на огромный телевизор, стоящий на тумбочке со стеклянными дверцами.
– Хорошая штука! – оценил он.
– Муж привез, – похвасталась Нюра.
– Только стоит неудачно, свет на экран падает.
– Ничего не падает, – возразила Нюра. – Уже год так стоит, все нормально!
– Ты лучше скажи, кто самогон гонит и продает! – гнул свое Вадик.
– Не знаю! А что, кто-то гонит все-таки? – удивилась вдруг Нюра. – Надо же! Ай-ай-ай! Нехорошо!
Вадик аж дернулся от досады и вышел. А Кравцов мягко спросил:
– Муж, значит, отхожим промыслом занимается?
– Вроде того, – не отрицала Нюра. Но уточнила: – Честно зарабатывает свои деньги!
– Это понятно. Для такой женщины приятно зарабатывать. А налоговая инспекция не беспокоит его?
– С какой это стати? Он что, банкир или фабрикант?
– Нет. Просто когда люди трудятся в разных местах, у них, как правило, заработки нелегальные. Не платят они налогов с них. Это я так, к слову, – улыбнулся Кравцов. И вышел.
Нюра его улыбке не поверила. В городе жила, мужчин много видела, в том числе милиционеров, в улыбках разбирается. Эта улыбка ей совсем не понравилась.
Она выглянула в окно и увидела, как Кравцов и Вадик идут по домам.
Кравцов и Вадик ходили по домам.
Старуха Квашина долго рассматривала бутылку, которую показал ей Вадик, и наконец прочитала по слогам:
– Сод-пас!
Вадик ничего не понял:
– Какой «содпас»?
А Кравцов тут же сообразил:
– Это бабушка латинские буквы по-русски прочитала.
Вадик посмотрел: действительно: cognac, содпас получается...
Но таких бутылок Квашина не видела, никому самогона не продавала, и телевизор у нее никто не двигал.
Пожилой одинокий Батищев, у которого в доме стоял черно-белый «Рекорд» 75-го года выпуска, ответил однозначно:
– Мурзину? Ничего не давал. И Володьке тоже. Да и дать нечего. А зря. Я в том смысле, что это же народный промысел. Надо как в Китае. Там у всех народный промысел. Каждая семья сидит и что-то делает. И государству продает. В России самогон не запрещать надо, а народным промыслом признать!
На подходе к дому Синицыной Вадик сказал, что уже был у нее.
– Еще зайдем, – не поленился Кравцов.
Они зашли, Кравцов завел вежливый разговор. И в ходе разговора увидел на тумбочке четыре пятна по периметру. А телевизор, между прочим, стоял в другом углу, на столе, напротив дивана.
– Правильно, – сказал он. – Для глаз самое лучшее расстояние – три метра. А тут он слишком близ– ко был. Как только Мурзин не расколотил его, когда волок?
– Это уж точно! – подхватила Синицына. – Еле дотащил, паразит! Я аж пожалела, что связалась с ним.
Тут она поняла, что сказала лишнее, но было поздно.
– Очень я вас уважаю, Зоя Павловна, – признался Кравцов, прижав руку к сердцу. – Но вот какая штука: народ потравиться может. Вы уж показывайте, где ваши запасы.
Синицына, делать нечего, открыла подполье. Изъятый самогон Вадик проанализировал, но следов метанола не нашел.
И до самой ночи ходил Кравцов по селу, беседуя с людьми, усовещая, применяя некоторые тактические уловки, которые хорошо сработали.
Тактические уловки Кравцова сработали.
Поздней ночью он ужинал разогретой тушенкой, и вдруг явилась Нюра. Оглянувшись, она торопливо прогово– рила:
– Я вот что. Я вам с перепугу наболтала неизвестно чего. Ну, про мужа. Он на самом деле ни копейки не получает! Дурной он у меня, простой, обманывают его все! Так что налоговой инспекции с него взять нечего!
– Это хорошо, что вы объяснили, – одобрил Кравцов. Но ждал еще чего-то. И дождался. Нюра, опять оглянувшись, сказала:
– А что касается самогона, то записывайте, только не говорите, что я сказала. Пишите. Гонят и продают: Супреевы, Куропатовы, Лежневы, Юлюкины, Микишины, Синицына Зоя Павловна...
Ушла Нюра – пришла Куропатова. И тоже много кого назвала.
Ушла Куропатова – пришел Дуганов. С письменным списком.
Ушел Дуганов – пришел пьяный Савичев. С уверениями, что он сам не гонит, а гонят и продают следующие... – И перечислил.
Даже Хали-Гали явился. К упомянутым добавил всех остальных, сказав в финале:
– Ну, и я гоню.
– Не боишься, дед? – спросил Кравцов.
– А чего?
– Вдруг это ты отраву изготовил? Судить будут.
– До смерти не засудят, да и старый я уже, – спокойно сказал Хали-Гали. – С другой стороны, судить в Сарайск повезут. Сам-то я сроду не соберусь. Хоть посмотрю, как там сейчас. Давно не был.
– А если выездное заседание? Суд в этом случае сюда приедет.
– Да? – Хали-Гали отхлебнул чаю, в который положил шесть кусков сахара, подумал и сказал: – Тогда я не гоню.
– А я записал уже!
– Мало ли чего тебе послышалось. А хочешь, я тебе серьезную версию скажу? – предложил Хали-Гали.