– А сколько лет вы отдали пенитициарной системе?
– Какой системе? – не понял Укроп.
– Тюрьме.
– Пятнадцать лет.
– Уважаю! – с удивлением сказал Декан. И тут же оговорился: – Но не приветствую!
Тут он остановился, тяжело дыша, втянул со свистом воздух в свою впалую грудь:
– Ах, боже ты мой, запах какой удивительный!
Ах, запах какой удивительный! – с неудовольствием потряс головой Цезарь, вместе с которым Кравцов зашел на свиноферму к Юлии Юлюкиной, дочери бухгалтера.
Запах на свиноферме, если кто не знает, действительно разительный. Тяжелый. Как говорят в народе, не столько воняет, сколько глаза ест. В коровнике намного душистей, корова ведь травяной пищей питается, да и не все время в стойле стоит, имеет возможность оправиться во время выпаса. И особенно хорошо, даже приятно, уж поверьте, пахнет в конюшне, то есть конским навозом, когда к тому же лошадей кормят преимущественно овсом. Свинья же, как и человек, всеядна, лопает, что дадут. У нее, между прочим, и желудок устроен точь-в-точь как человеческий. Дальнейшие сравнения сами напрашиваются, но деликатность не позволяет их развить.
Кравцов пригласил Юлю на воздух.
Юле разговор был не в радость.
– А чего вы вдруг интересуетесь? Дело столетнее. Я уже и в город съездила, и замуж сходила, вернулась, дочь растет, спортсменкой стала по лыжам, на летней базе сейчас тренируется.
– Да я просто... Говорят, Евгений обижался очень на вашего отца. Во время суда даже всякие намеки ему делал. А он разве виноват? Евгений сам виноват. Кто его просил человека ножом резать? И сарай еще жечь! Там, кстати, животные были?
Юля не сразу поняла:
– Какие животные?
– Ну, корова, овцы?
– Скотина, что ли? Так ведь сарай, а не хлев!
– Ага! – догадался Кравцов. – Сарай, значит, это где скотины нет? А если есть, вы хлевом называете?
– Не мы, все называют. Хлев он не трогал, а сарай сжег. Там и не было ничего, только запчасти старые от мотоцикла «Урал».
– Почему же он не хлев сжег? – озадачился Кравцов. – Или вообще не дом? Со зла ведь все равно! Или не такой уж он злой был? – все заглядывал Кравцов в глаза Юле и все не мог заглянуть. Не потому, что Юля прятала глаза, просто она смотрела как-то непостоянно: то на речку вдали, то на лес за рекой, то на небо, будто высматривая, не собирается ли дождь, то оборачивалась на свинарник, словно тревожилась, не случится ли там что без нее. Ничего подозрительного в этом нет, женщины обычно так и смотрят, в том числе городские, у них так устроено: если мужчина все держит в голове и поэтому чаще неподвижен (отчего кажется туповатым), то женщина предметы и явления мира держит зрением, ей все надо видеть. До тех пор, конечно, пока в число предметов не попадет мужчина, интересный ей, тогда она способна на некоторое время остановить взгляд. Но Кравцов, видимо, Юле был неинтересен, вот она на него и не смотрела.
И на вопрос ответила неопределенно:
– Да не злой, конечно. Но все-таки ножом...
– Нож, как я понял по материалам следствия, перочинный был.
– Не знаю. Не помню. Свистульки он им вырезал.
– Какие свистульки? – тут же спросил Кравцов, не упускающий ни одной детали.
– Ну, из веток, обычные такие, – сказала Юля. – Не знаю, как объяснить... Делал и пацанятам раздавал...
– Да... – покачал головой Кравцов. – Я вот чего не понимаю: как можно отца чуть не убить и тут же к дочери на свидание пойти? Это какой жестокий характер надо иметь! Так что повезло вам, что у вас с ним ничего не получилось! Извините за мнение.
И только тут Юля коротко глянула на Кравцова и горько усмехнулась, в чем опять-таки не было ничего подозрительного, а была вечная ирония женщины над мужчиной, который пытается понять женскую жизнь.
Понять женскую жизнь уже потому невозможно, что женщина сама эту жизнь не всегда понимает.
Людмила Ступина намеревалась, например, съездить в город к отцу, благо у нее отпуск, а все как-то что-то не едется. На велосипеде зато по окрестностям она стала кататься гораздо чаще. Мы легко догадаемся: ее Кравцов чем-то заинтересовал. Но, между прочим, эта наша догадка ни на чем не основана, Людмила, наоборот, дом Максимыча, где живет Кравцов, теперь объезжает стороной. А сегодня ей захотелось пригласить с собой на прогулку мужа Виталия, доброго и ласкового человека, из коренных сельских, но выучившегося в городе на инженера (там они с Людмилой и встретились, там ее он и привлек своим контрастом по сравнению со всеми, кого она знала до этого). Он главный инженер здешних ремонтных мастерских, человек уважаемый, с головой и рука– ми. Но отдыхать разнообразно не умеет: ляжет в саду в гамаке, и читает что попало, и через полчаса засыпает с книжкой.
Людмила позвала Виталия, но он отговорился тем, что у его велосипеда камера проколота и само колесо погнуто.
– Какой ты! – сказала Людмила с мягким упреком. – Я тут всего два года живу, а окрестности знаю лучше тебя. Ты на роднике когда последний раз был? А в пещерах?
Ступин, лежа в гамаке, старался достать яблоко, но все не мог ухватить. И ответил:
– Для тебя экзотика, а для меня среда обитания. Я отдохну, ладно?
– Да я ничего... Отдыхай...
Людмила уехала, а чуткий Виталий почувствовал себя виноватым. Он вылез из гамака, пошел в сарай, где среди прочего стоял старый велосипед. Осмотрел колесо. Хотел было взяться за ремонт, полез за ящиком с инструментами, но там, на стеллаже, увидел то, что его заинтересовало гораздо больше.
Он бережно вынул продолговатый предмет, запеленутый в кусок брезента, развернул. И обнажилась утеха мужского меткого глаза и мужской верной руки: ружье. И не просто ружье, а охотничий самозарядный карабин «Егерь» на базе АКМ, с оптическим прицелом, со съемными магазинами по десять патронов. Красивое ружье, отличное. Его Виталию подарил тесть, а хранит его Виталий в сарае по простой причине: никак не удосужится зарегистрировать. И на охоту с ним не ходит. Но вот пострелять по каким-нибудь целям вроде банок и бутылок бывает очень интересно. Вспомнив это, Виталий раздумал чинить велосипед. Он завернул обратно в брезент карабин, а вместе с ним и пару удочек, чтобы высовывались, чтобы, если кто встретит, не задавал лишних вопросов. На рыбалку, мол, иду.
Поэтому Людмила совершала велосипедную прогулку в одиночестве, никого в окрестностях не встретив, в том числе и Кравцова.
Кравцова не было в окрестностях, потому что он был в селе. Дело делом, но питаться тоже нужно, поэтому он отправился в магазин. Это увидела от своего дома юная красавица Нина и вспомнила, что ей нужно купить продуктов. Схватила полиэтиленовый пакет, который сушился на заборе (такие пакеты в деревнях до сих пор не выбрасывают, а моют и сушат), и поспешила к магазину. Вошла, когда Кравцов уже приобрел все, что намеревался, а Клавдия-Анжела его укоряла:
– Что ж вы, Павел Сергеевич, на полуфабрикатах живете? Возьмите у соседей картошечки, даром дадут, капусты, мяса я вам сама дам хороший кусок, лука, помидор, сварите себе щи – и в холодильник, всю неделю питаться можно. Они не пропадут, а все-таки горячее, не куски!
– Спасибо, – поблагодарил Кравцов за совет. – Как-нибудь попробую.
И поздоровавшись с Ниной, вышел.
А Нина стояла перед прилавком и раздумывала.
– Ну? – спросила Клавдия-Анжела. – Чего тебе?
– Мне? Ой, я деньги забыла! – спохватилась Нина.
– Ладно, потом принесешь, а пока запишу. Свои ведь.
– Нет, я сейчас! Я же близко! – выбежала Нина. Кравцов стоял у крыльца и угощал Цезаря только что купленной колбасой.
– Какой он все-таки хороший у вас, – сказала Нина. – Можно погладить?
– Можно. Стоять, Цезарь!
Цезарь удивился. Он и так стоял. А еще он подумал, что Нина гладит его не ради него, а ради Павла Сергеевича. Все люди так поступают: ласкают собак, чтобы сделать приятное их хозяевам. И надо заметить, Цезарь ошибался. Если Нина хотела погладить собаку, она ее гладила – ради нее. Если же хотела сделать приятное человеку, говорила об этом открыто. Вы скажете: при таком прямодушии незачем брать пакет и мчаться в магазин, будто что-то там срочно нужно. Многого хотите от семнадцатилетней девушки – вот что мы вам на это ответим!
– Вы, наверно, готовить не умеете? – спросила Нина.
– Умею. Но не люблю, – признался Кравцов.
– Хотите, помогу?
– С удовольствием.
– Хорошо. Может быть, сегодня зайду. Или завтра. До свидания.
Пройдя несколько шагов, Нина остановилась, обернулась и строго посмотрела на Кравцова:
– Вы, может, подумали, что я это для того, чтобы с вами лучше познакомиться?
– Вовсе я этого не думал! – слегка покраснел Кравцов. Нина, конечно, заметила.
– Сами же понимаете, что обманываете! А я вот никогда не обманываю. Я действительно хочу с вами лучше познакомиться. Вы меня интересуете как мужчина и как человек. Это плохо?
– Это хорошо, – не мог отрицать Кравцов.
– Ну, и вот. И нечего придумывать. Нет, насчет помощи я не придумала, я в самом деле помочь хочу. Одно другому не мешает. Что вообще самое важное в жизни?
– Что? – спросил Кравцов не без иронии, вспомнив вдруг, что он, в конце концов, взрослый мужчина и ему перед девушкой пристало быть мудрым и слегка насмешливым.
Нина улыбнулась, увидев и поняв его умысел, и сказала спокойно и непреложно ясно – так, будто знала это еще до своего рождения:
– Главное в жизни – общение людей!
Главное в жизни – общение людей, а уж общаются они кто как умеет. Суриков, например, общался с женой через дверь нужника, который построил. Построил, позвал жену посмотреть на свое мастерство, пустил внутрь – и тут же, озоруя, закрыл на щеколду.
– Ну, как там? – интересовался Суриков, заглядывая в щель.
Наталья впечатлениями не стала делиться, ответила коротко:
– Выпусти, дурак!
– Не пройдет и полгода! – ответил Суриков строкой из любимой песни. – А где моя трехлитровая банка с красной крышкой, которую я в бане спрятал?
– В бане и есть! Сам выпил спьяну, а сам не помнишь!
– Эти веши я наизусть помню! – возразил Суриков. – Будем отвечать или будем в темноте сидеть? Сейчас из ямы черви полезут. И мыши.
– Василий! – испугалась Наталья. – Прекрати издеваться, сволочь! Тебе завтра на работу, дурак, какая тебе банка?
– Считаю до трех! – закричал Суриков, хоть непонятно, что он мог сделать после этого счета в данной ситуации. – Раз! Два! Три! – Василий махнул рукой, как артиллерийский командир, отдающий приказ пальбы. Но пальбы не последовало, и Василий в очередной раз спросил: – Где банка?
Наталья рассердилась:
– Не скажу! До ночи просижу, а не скажу!
Тут пришел Кравцов и осведомился у Сурикова, с кем он беседует. Наталья притихла, ей было совестно в присутствии постороннего мужчины, хоть и соседа, подавать голос из нужника.
– Да жена у меня там! – объяснил Суриков. – Опробует. У нас традиция: в новый дом кошку первой пускать, в новый сортир, извиняюсь, жену. Если не подломится, значит, все в порядке. – Тут он открыл дверь. – Выходи, чего ждешь? Понравилось, что ли?
– Дурак, – кратко ответила Наталья. И прошла мимо Кравцова, не поднимая глаз.
Кравцов уже не первый день в деревне. Еще неделю назад он, может быть, поверил бы, что действительно существует такой обычай. Но сейчас повел себя по-другому. Взяв Сурикова осторожно за плечо и глядя ему в глаза, он сказал:
– Вот что, Василий. Спасибо, конечно, что помог. Но послушай меня. Знаешь, чем все рано или поздно кончится? Напьешься когда-нибудь до чертиков. Вздумается тебе жену поучить. Шутя. И зашибешь до смерти. И сядешь. Не на пятнадцать суток, как я тебя хотел, а надолго. И все, исковеркаешь себе жизнь. Понял меня?
– Это вместо спасибо за помощь? – обиделся Суриков.
– Спасибо я тебе уже сказал, – напомнил Кравцов.
– Тогда – пожалуйста! – расшаркался Суриков.
И только попробуйте нас упрекнуть в незнании того, как люди в деревне себя ведут. Дескать, никогда и ни за что они не расшаркиваются, они естественны и природны. Ну, разве что слегка медвежковаты, кержаковаты, увальневаты и тому подобное. Да ничуть! Один и тот же телевизор все смотрим с его в том числе историческими и прочими фильмами про мушкетеров, одни и те же жесты перенимаем, когда хочется нам что-то из себя изобразить. Одни и те же слова повторяем. Вы послушайте хотя бы анисовского пастуха Шамшурика (Шамшурин фамилия), тридцатилетнего белобрысого парня, с пухом на подбородке, послушайте, что он кричит, когда гонит стадо и щелкает длинным кнутом.
– Комон! – кричит он. – Щщит! Фака маза! Гоу он, зараза! Плиз! Хелп! Варнинг! Ай лайк ми! Hay! – и прочие бессмысленные слова. Встреченных же людей встречает одним и тем же вопросом: – Ар ю о'кей?
А вы говорите...
Поэтому для Василия Сурикова расшаркивание не было чем-то совсем уж необычным. Он просто так подчеркнул свою обиду. И, уходя, заметил:
– Вот и сделай доброе дело менту...
– Я не как мент, Вася, я по-соседски! – ответил Кравцов и пошел к сараю, где мерин Сивый переступал с копыта на копыто.
– Ты чего? – спросил Кравцов. – Есть хочешь? Я тебе сена давал.
– Овса ему надо, а не сено, он же лошадь, а не корова! – послышался голос.
Хали-Гали возник, как всегда, неожиданно.
– Здорово, милиция. Здорово, Рецидив! – поприветствовал Хали-Гали и собаку.
– Цезарь, – поправил Кравцов.
– Точно. Никак не запомню. Помню только: чудное что-то.
– Где же овса взять, дедушка?
– Где все берут.
– А где все берут?
Хали-Гали присел на колоду для колки дров и охотно объяснил:
– А на конской ферме. Там хоть и осталось лошадей три штуки, но овес есть. У зоотехника Малаева просить смысла нету, не даст. А ты делаешь так. Ждешь, когда луны не будет, у ней как раз скоро фаза такая, в календаре смотрел. То есть темно. Берешь мешочек и идешь к конской ферме. Но идешь не от реки, – предостерег Хали-Гали, – а через овраг. А с той стороны, с оврага, там в стене два нижних бревна вынаются, понял? Ты их вынаешь...
– А верхние не придавят? – озаботился Кравцов, запоминая информацию.
– Мы их укрепили! – успокоил старик. И продолжил: – Значит, вынаешь... Кхм!
Он замолчал, ибо в этом месте объяснения поднял глаза, увидел погоны Кравцова и вспомнил, что тот ведь все-таки милиционер. А он его вроде как воровать учит. Но и Кравцов в этот момент вспомнил то же самое. Они оба смущенно хмыкнули – и не стали продолжать разговора.
И вдруг со стороны леса, примыкающего к реке, послышались выстрелы.
Со стороны леса, примыкающего к реке, послышались выстрелы.
Кравцов тут же встревожился и поглядел в ту сторону.
Все анисовцы тоже услышали выстрелы – и тоже заинтересовались. Дело в том, что каким-то образом информация просочилась – все, от мала до велика, знали: из сарайской тюрьмы сбежала банда. При побеге убили трех охранников и взяли их оружие и боеприпасы. Бандитов пятеро человек, все страшные живорезы. Руководит бандой брат Михаила Куропатова, Женька Куропатов. Цель будто бы такая: напасть на Анисовку, взять заложников и потребовать выкуп в миллион долларов. Правда, здравый Микишин сомневался, что за анисовцев столько дадут. Ну, сто тысяч еще так-сяк. И то вряд ли. Короче говоря, лучше уж самим отбиться в случае чего. На том и порешили. Кравцов, кстати, об этих брожениях знал, но надеялся, что они ограничатся разговорами.
Услышали выстрелы и Декан с Укропом. Укроп дернулся было бежать, но Декан остановил его резким жестом. Самое это глупое дело: бежать, почуяв опасность, но не разобравшись, откуда она исходит, да и опасность ли это вообще. Декан пополз в высокой траве вверх и оттуда, с вершины поросшего лесом холма, увидел, как внизу, на поляне, некий человек расставил всякие банки и бутылки и стреляет по ним, иногда попадая и скромно при этом радуясь. Декан поманил Укропа. Тот подполз.
– Кто это? – спросил Декан шепотом.
– Не знаю.
– Как же это вы своих односельчан не знаете, Евгений-ну-Афанасьевич? – подозрительно глянул на Укропа Декан.
– Ему лет двадцать шесть – двадцать восемь, он пацаном был, когда я сел. Не помню его.