В общем – пища для размышлений.
Но у Кравцова не было времени размышлять: он увидел Лазарева, который вышел в сад возле своего дома и занялся какой-то работой.
Подойдя, Кравцов увидел: Лазарев дробил небольшой кувалдой щебень для посыпки садовых дорожек. Он был в одной майке. Мускулы так и ходили на плечах и руках крепкого пенсионера.
– Что же вы рабочих не позовете? – спросил Кравцов.
– А зачем? Мне самому охота – в смысле физической нагрузки.
– Это хорошо. А не боитесь?
– Чего?
– Ну, вы же с утра прибаливали. Сами говорили.
– Я не этим прибаливал, – неохотно ответил Лазарев. – В смысле – не физически.
– А как же?
– А так. Зуб разнылся, пустяки. Прошло. А ты что, участковый, тут ошиваешься? Преступника поймали, твоя же собака помогла, пиши бумагу, чтобы медаль дали. Ей. Ну, и тебе благодарность.
– Да я не по этому делу, я спросить хотел. Понимаете, у меня родственник со средствами. Он может тут землю купить?
– Здесь земля не продается. Это кооператив. Кооператив арендует землю. А ваш родственник может написать заявление, я как председатель кооператива выношу вопрос на правление, правление решает. Пока места есть.
– То есть от вас зависит?
– В некоторой мере.
– Ну, и остальные всякие дела, связанные со строительством и всем прочим, – тоже ваша прерогатива?
– А чего ты допытываешься? – рассердился Лазарев. – Тебе-то какое дело?
– Да я просто... Полагаю, с прорабом у вас были общие дела.
– Ну, были. И что?
– Настолько общие, что вы точно знали сумму, которая находилась у него в сейфе.
– Это кто же тебе сказал? Я понятия не имел, сколько у него там!
– Разве? Вы довольно точно сказали: два миллиона.
– Да ты-то откуда знаешь, что точно? Ты их нашел? Я просто – наугад!
– Действительно. Но вы же не сказали наугад: пятьсот тысяч, или семьсот, или миллион. Вы как-то очень уверенно наугад заявили: два миллиона.
– Слушай, сельский сыщик! – окончательно взбеленился Лазарев, и лицо его, без того красное, побагровело. – Ты кончай тут вопросы свои! Есть следователь, он меня спросит, если надо, хотя сомневаюсь, а ты катись отсюда, понял?
– Опять хамите, господин Лазарев, – огорчился Кравцов. – Нервничаете. А это вредно: кровь к зубу прильет, он опять болеть будет.
– Сейчас заболит у кого-то! Очень сейчас заболит! – пригрозил Лазарев, выхватил из кармана мобильный телефон, начал нажимать на кнопки.
Кравцов, не дожидаясь, когда у него что-то заболит, пошел прочь от Лазарева, приветливо улыбаясь строителям, которые внимательно наблюдали за его перемещениями и отвечать ему улыбками не собирались.
Лазарев не дозвонился, до кого хотел, и с новой силой начал дробить щебень. Бил по нему, как по врагу.
Тут появился Вадик.
Тут появился Вадик с сообщением, что он проанализировал кусок мяса. Увы, его реактивы не позволяют определить, чье оно. Может, конечно, и козье. Но не факт, что коза именно старухи Квашиной.
– Жаль. Тогда пойдем ужинать.
Но поужинать Кравцову толком не удалось: пришла Квашина, плача и говоря, что она так надеялась на милицию, а милиции, видно, все равно, сидит себе и ест! А она вот даже есть не может, потому что без Нюсиного молока и кусок хлеба в рот не вотрет – так к ее молоку привыкла!
– Ты вот что, – посоветовала она, – ты ищи помет. У моей Нюси помет светлее, чем у других коз, я ей травку такую даю, чтобы молоко не горчило.
– Какую травку?
– Ишь ты, скажи тебе! Секрет!
– Ладно, посмотрю. Честно говоря, я даже не обращал внимания, какой он, козий помет, – сознался Кравцов.
– Да мелкие такие говяшечки. Вон хоть у Натальи, у соседки своей, посмотри, у нее три козы!
Пришлось Кравцову, на ходу жуя кусок хлеба, идти на огород Суриковых, за которым на лужайке паслись козы. Там он внимательно изучил, что эти козы после себя оставляют. Достал пакетик, зацепил щепочкой и опустил туда несколько катышков. Наталья, выглянув из окна, увидела это и удивилась:
– Вы чего там, Павел Сергеевич?
– Козы у вас хорошие! – сказал Кравцов, пряча пакет и поднимаясь.
– А молочка козьего не хотите попробовать?
Поскольку это было возможно и в целях расследования, и в силу соседских отношений, Кравцов с благодарностью согласился.
Попив молока, он оценил его: густое, вкусное, но в самом деле немного горчит.
Остаток дня он провел, бродя по окрестностям и внимательно глядя себе под ноги. Часто нагибался, что-то поднимал и раскладывал по пакетикам.
Цезарь бродил следом и не понимал хозяина. Он, родившийся и выросший в коттедже, похожем на те, что видел в «Поле чудес», надеялся: Павел Сергеевич наконец решил приискать себе порядочное жилье. Он думал, что в маленькой железной избушке Павел Сергеевич как раз об этом и договаривается с местными людьми. Он считал, что Павел Сергеевич ходит, высматривает себе наилучший дом, и желал ему не прогадать. Но вместо того чтобы остаться, поселиться, затопить камин, на огонь которого так славно смотреть, лежа на ковре и положив голову на лапы, он почему-то ушел оттуда и бродит, подбирая зачем-то какую-то гадость.
А еще раздражала Цезаря кудлатая псина, которая то и дело оказывалась у него перед глазами. Не понять – чего хочет? Познакомиться? Так подойди, обнюхаемся, как порядочные собаки. Нет, и не подходит, но и не убегает совсем, держится на определенном расстоянии.
А Камиказа (это была, конечно, она) и сама понимала: давно надо бы подойти. Уже не было в Анисовке собаки, которая с Цезарем не познакомилась бы обычным собачьим порядком: кто полаял, кто хвостом повилял, кто сразу носом по-свойски полез к носу, кто даже и порычал угрожающе, отстаивая анисовский авторитет, а она, Камиказа, как-то упустила момент. А теперь чем дальше, тем неудобней почему-то. Вчера вот встретилась, налетела на него, гонясь за трактором, фактически лицом к лицу, прекрасная была оказия для непринужденного знакомства, но она вдруг шарахнулась в сторону и оттуда глупо и сварливо забрехала как последняя дура...
Под вечер Кравцов принес Вадику с полдюжины пакетиков на анализ.
Вадик чуть не обиделся:
– Павел Сергеевич, вы серьезно? Это же козьи какашки!
– Именно. Вот эти, посветлее, я нашел там, где паслась коза Квашиной, потом у оврага и «Поля чудес». А эти – от других коз, судя по всему. Точный состав мне не нужен, мне нужно знать: вот эти идентичны или нет? Понял?
– Да сделаю. А насчет убийства – что нового?
– Пока ничего.
– То есть Суслевич убил?
– А кто же еще? – удивился на следующее утро Амнистимов в своем кабинете в Полынске, куда Кравцов прибыл для дачи свидетельских показаний. – Никаких сомнений! Жаль, прораб лежит ни живой ни мертвый. Ну, и Суслевич, конечно, не признается. Вообще молчит. Но прошло то время, когда признание было царицей доказательств. На молотке найдены его отпечатки – улика! На стакане тоже. Еще улика! Правда, на бутылке отпечатки молдаванина, но это ничего не значит. Принес в подарок, а сейчас, конечно, отрекается, боится. Хорошо, что пробу у Суслевича успели взять: пил он в этот день, коньяк пил!
– А на втором стакане? – спросил Кравцов.
– Что – на втором стакане?
– Там чьи отпечатки?
– Там нет ничьих. Вернее, старые. Из него не пили.
– Странно. Получается – Суслевич пришел к прорабу попросить взаймы. Прораб налил ему коньяку. Не жалко, дареный. Суслевич выпил, схватил молоток и бросился на прораба.
– А что такого?
– Да есть одна странная деталь. Стол был перевернут, так?
– Ну. Прораб здоровый был, не хотел поддаваться.
– При этом не кричал?
– А почему обязательно кричать? Если бы ты учился в юридическом, старшой, а не в школе милиции, ты бы изучал науку психологию. А наука психология учит: сильный мужчина даже в опасных ситуациях на помошь не зовет. Не кричит «помогите». Рассчитывает справиться, понимаешь?
– Это ладно, – согласился Кравцов с наукой психологией. – Но почему бутылка и стаканы были не на столе, а на подоконнике? Они что, перед дракой их туда поставили?
Амнистимов слегка нахмурился, но тут же просветлел:
– Чудак-человек! На столе бумаги, документы, можно залить. Поэтому прораб держал бутылку и стаканы на подоконнике.
– Возможно. А угостил зачем?
– Ну, чтобы Суслевич успокоился. А тот не успокоился и полез.
– Хорошо. Полез, убил, взял деньги, но спрятал очень странно: основную часть неизвестно где, а двести тысяч под матрас положил. Зная при этом, что вызвали следователя.
– Ничего странного! Опять же наука психология: грабитель, как правило, обязательно оставляет себе что-то на карман! Основное он всегда надежно прячет, но что-то обязательно берет. Ну, как знак того, что дело сделано, что у него уже что-то есть, понимаешь?
И опять Кравцов был вынужден согласиться с наукой психологией, хотя в общем и целом доводы Амнистимова его не убедили. Но он больше не стал допытываться, спросил только о прорабе:
– Вы говорите, он ни живой ни мертвый? То есть совсем в себя не пришел?
– Врачи сказали, жить, возможно, будет, но – лежа. И молча. Речевой центр нарушен у него. Так всегда: что нужно, то и рушится. Рассказал бы – и нет проблем!
– В самом деле. Но строители-то не знают о том, в каком он состоянии...
Строители не знали, в каком прораб состоянии. И Кравцов решил в тот же день их проинформировать, но странным образом. Слегка, вроде, привирая, но не испытывая угрызений совести, поскольку это вранье гармонично соответствовало его всегдашней готовности верить в лучший исход всякого дела.
– Был в городе, прораб на поправку пошел! – порадовал он известием Волового, которого встретил первым, когда пришел в «Поле чудес».
– А хоть бы и сдох, мне-то что? – ответил Воловой.
– Неужели не жалко?
– Меня бы кто пожалел, – хмуро сказал Воловой и понес по мосткам тяжелые ведра с цементом.
Остальные отреагировали по-разному. Дядя Вадя молча посмотрел на Кравцова и продолжал строгать доску. Кодряну почему-то сказал: «Спасибо!» – и тут же отвернулся, а бригадир Игнат Трофимович Дьордяй от души порадовался:
– Ну, слава богу! Хоть не убийство будет на шурине моем!
– Именно. А вы ведь хорошо его знаете?
– Да с детства. Я-то, как сами видите, старше, а он на моих глазах рос.
– Не хулиганил, не дрался?
– Нормальный был парень. И с чего он? Да нет, я знаю с чего. У него дома, кроме сестры, жены моей, еще две сестры и брат совсем маленький. Брат шпаненок, у одной сестры муж сволочь, алкоголик, у другой хоть и трезвый, а лентяй. Да родители старые. Вот Петя и рвался на три семьи. Хотел у Владимирова взять и зарплату, и еще вперед попросить, а тот не любит. И говорит в таких случаях грубо. Ну, Петя, должно быть, и обиделся.
– Возможно. А скажите, Игнат Трофимович, вот Элла Николаевна, жена Владимирова, она все-таки на машине была. Трудно не заметить, когда уезжает, когда приезжает. Она раньше вас была у своего мужа?
– Не знаю, – с сожалением сказал Дьордяй. – Машина-то ее часто у бытовки стоит. А зайти в бытовку, сами видели, можно незаметно.
– Но когда вы приходили, была машина?
– Да вроде стояла еще. Точно не могу сказать. Когда одно и то же каждый день видишь...
– То есть вы не исключаете возможности, что Элла Николаевна могла зайти после вас?
– Не исключаю.
Тут из кухни, имеющей отдельный вход, появилась принаряженная Эльвира Бочкина с пакетами и сумками в руках. Она направилась к Дьордяю, но вдруг остановилась, будто не хотела помешать беседе мужчин.
– Ну что, едем? – ободрил ее Дьордяй. – И пояснил Кравцову: – За продуктами собрались. Денег нет, но нам на оптовой базе под роспись дают, верят. А бригаде есть надо все-таки.
– Вы сказали подойти, Игнат Трофимович, вот я и готова, – сказала Эльвира стесняясь, что очень шло этой простой и милой женщине. Видимо, симпатичный молодой милиционер ее смутил. – Или потом, если заняты?
– Люди – мое первое занятие, – строго сказал ей Дьордяй. – Сейчас переоденусь, чтобы не в робе ехать.
Он ушел, а Кравцов захотел помочь женщине:
– Давайте подержу пока?
– Да оно пустое всё! Мешки там из-под хлеба, сахара... Спасибо, – улыбнулась Эльвира.
– А обычно вы в город с прорабом ездили?
– Бывало. А чего ж нет, если он все равно постоянно туда мотается?
– Ну вот. Как же тут без сплетен! – посочувствовал Кравцов.
– Ой, а даже если что и было! – вдруг косвенно призналась Эльвира. – Может, я и относилась к нему... Что дальше? Убить я из-за этого должна?
– Упаси бог! – испугался Кравцов такого предположения. – Скорее жена убьет. Из-за ревности. Она ведь ревновала?
– Очень может быть, – гордо сказала Бочкина. – А что, я женшина интересная, разве нет?
– Очень интересная. Чрезвычайно интересная, – вздохнул Кравцов, как бы сожалея о чем-то.
Тут подъехал на своей старенькой «шестерке» Дьордяй.
– Садись, что ли! – сказал он Бочкиной.
– Слушайте, а подбросьте и меня! – попросил Кравцов. – Мне в город надо.
Похоже, Дьордяю просьба Кравцова пришлась не по душе. Он зыркнул на него недовольно, но тут же расплылся в улыбке:
– Конечно! Нет проблем!
Кравцов списал его недовольство на обычную неохоту водителей подвозить милиционеров. Во-первых, это всегда задаром, во-вторых – плохая примета.
А Бочкина вдруг ойкнула и осела.
– Мамочки...
– Что такое? – встревожился Кравцов.
– Вступило... Колика у меня... Почечная... Приступы бывают... Полежать надо. Я потом. Завтра или... Не горит, у меня запасы есть еще. Извините, пойду ляжу.
– Да давай свои мешки, я сам все возьму! – предложил Дьордяй.
– Нет. Спасибо! – и Эльвира, держась за бок, пошла к кухне.
Дьордяй вылез из машины.
– Ну тогда и мне незачем ехать сегодня. В другой раз подброшу вас, извините.
– Ничего, – сказал Кравцов, наблюдая за Бочкиной и размышляя, где же почки у этой милой, но болезненной женщины, если она держится не сзади, возле поясницы, а скорее чуть спереди, там, где печень? Успел он также заметить, что Воловой из окна строящегося дома, со второго этажа, тоже очень внимательно смотрит на Эльвиру. Выводы Кравцов оставил на потом и задал Дьордяю еще один вопрос:
– Как вы думаете, Элла Николаевна ревновала мужа к Бочкиной?
– Думаю, что да, – ответил Дьордяй.
– Да ни за что! – рассмеялась Элла Николаевна, когда Кравцов нанес ей визит и задал, извинившись, этот неделикатный вопрос. – Ее – к нему? Вы смеетесь, что ли?
– Я всего лишь спрашиваю, Элла Николаевна.
– Понимаете ли, гражданин милиционер...
– Да по имени можно. Павел, – представился Кравцов с тончайшим оттенком мужского интереса, предположив, что такой интерес может быть приятен зрелой, но хранящей свою красоту женщине.
И угадал: Элла Николаевна поощрительно улыбнулась.
– Понимаете, Павел... Есть женщины, к которым не ревнуют. Даже если допустить, что у них было что-то... мимолетное. И уж конечно, нелепо предположить, что я могу убить собственного мужа из-за ревности!
Она произнесла эти слова легко, будто близкий человек не лежит до сих пор в реанимации под вопросом жизни и смерти.
Кравцову очень не хотелось ставить ее в затруднительное положение, но обязывала профессия. Его навык оперативника подсказывал: женщина придумала, как себя вести, ее следует обескуражить, иначе она скажет только то, что сама захочет.
– У вас твердый характер! – сказал он, любуясь ею, но подразумевая, что любуется только характером. – Совсем пришли в себя. А сначала в обморок упали.
– А что вы думаете – увидеть такую картину!
– Да, да... Правда, упали очень аккуратно. На скамеечку. И очнулись от легкого прикосновения.
Элла Николаевна не смутилась: