– Чем тут занимаетесь, вообще непонятно! Микишин, ты сколько с трактором возишься?
Микишин не стал отвечать на пустой вопрос, спросил сам:
– А как ремонтировать? Запчастей не хватает, станков половина не работает.
– Куда, интересно, все запчасти подевались? Почему станки не работают? Ступин, ты тут главный инженер или кто?
Виталий не только не отрицал, но еще и добавил:
– Инженер, и токарь, и слесарь, и сварщик, и все остальное. За одну зарплату.
– Не нравится? – догадался Лев Ильич. – Увольняйся тогда!
Виталий был в принципиальном настроении. Да еще ссора с женой, уход к родителям. Можно понять человека.
– И уволюсь! – заявил он. – И не надо на меня орать!
Лев Ильич опешил, но тут же нашел достойный ответ:
– Пацан, сопляк, недоносок! Пузыри он тут будет раздувать! Да уедешь ты или нет? – закричал он в сторону Савичева.
Это словно помогло: грузовик наконец завелся и тронулся с места.
Шаров же продолжал исполнять долг начальника и хозяина.
– Вместо того чтобы порядок навести, он пререкается тут! А вот я ревизию официальную устрою, выясним, куда все подевалось!
Виталий побледнел:
– Вы что хотите сказать?
– Я ничего не хочу сказать! Факты сами за себя скажут! – Лев Ильич этими словами хотел обозначить объективность претензий.
А Савичев выезжал в ворота. А в воротах стоял джип Шарова-старшего. Проехать можно, но впритирку. Савичев высунулся из кабины, чтобы попросить Льва Ильича отъехать, но, увидев, что тот слишком занят руководством, не решился отвлечь его. Он начал осторожно рулить, выезжая. И вот уже почти удалось, но тут заднее колесо попало в яму, кузов перекосило, и борт грузовика каким-то своим выступом со скрежетом прочертил черный и гладкий бок джипа. Савичев остановился, грузовик сразу же заглох.
Лев Ильич бросился к любимой машине, осмотрел глубокую царапину.
– Ну, так! – сказал он. – Ну, спасибо! Когда зарплата у нас?
Савичев такие вещи помнил хорошо.
– В пятницу.
– Не будет у тебя в пятницу зарплаты, понял? Вычитаю на ремонт!
– Не много? – засомневался Савичев.
– В самый раз! Четыре года езжу, и ничего! И на2 тебе, в родном селе...
– Уж и родное... – негромко высказался Микишин. Шаров-старший чутко услышал:
– Чего ты бурчишь там? Хочешь сказать, я приезжий? А вы хоть и местные, а хуже врагов! Разворовали все начисто! Работать разучились! С тебя, Микишин, тоже ползарплаты вычту за волокиту! Короче, так. Оставляю машину здесь. И чтобы завтра все было сделано! Вмятину выправить, царапину закрасить! Или увольняю всех к чертовой матери!
Распорядившись таким образом, он энергично удалился.
Осмотрев машину, Микишин рассудил:
– Жестянку можно подстучать...
– А покраска? – безнадежно спросил Ступин.
– Было у меня там кое-что... Если попробовать смешать...
И Микишин с Савичевым взялись за работу, при этом переговариваясь сухо и только по делу; это легко понять, если вспомнить, что недавно Ольга Савичева ушла со свадьбы от жениха, Андрея Микишина. Несостоявшиеся сватья после этого общались через силу.
А Виталий, оскорбленный и обиженный, продолжил сваривать какие-то железки, неприязненно думая о Шарове-старшем и заодно о своей жене Людмиле.
Его жена Людмила в этот момент собирала вещи, чтобы уехать в Сарайск – то ли погостить, то ли навсегда.
И вот все готово, но она медлит, думает.
И вот вышла из дома, однако без вещей.
Огородами и вдоль глухих заборов она пробралась к дому Кравцова. Кажется, никто этого не заметил, хотя ручаться не можем.
Кравцов недавно соорудил турник из двух столбов и обрезка трубы и теперь осваивал его. Цезарь лежал рядом, в тени старой, густой яблони.
Не поздоровавшись, Людмила спросила Кравцова:
– Скажи, пожалуйста, тебе очень важно жить здесь?
Кравцов спрыгнул. Начал старательно отряхивать руки, испачкавшиеся о ржавую трубу. Пока он занимается этим и думает, что сказать, ответим на возможный вопрос: почему Людмила обратилась к участковому на «ты». Раньше этого не замечалось. Да, но кем не замечалось? Нами не замечалось, то есть теми, кто читает эту книгу. Однако хоть книга и описывает жизнь Анисовки, но ведь есть же в Анисовке и своя жизнь помимо книги! Мы ведь не следим за каждым человеком каждый час и каждую минуту, поэтому кое-что как бы пропускается, а оно есть. К примеру, есть отношение Вадика к Нине. Правда, у Нины к Вадику нет отношения. Или, если опять про любовь, есть намерения Володьки насчет Клавдии-Анжелы. Одновременно замечено, что Мурзин очень часто стал заходить к продавщице, не всегда при этом выходя с продуктами или бутылкой, а это, согласитесь, подозрительно. Кроме того, люди еще просто живут и работают, разговаривают на разные темы, завтракают, обедают и ужинают, справляют дни рождения, все это очень интересно, но описать это нет возможности.
Так и получилось, что мы проглядели момент, когда Кравцов и Людмила перешли на другой стиль общения, более приятельский. Гарантируем одно: переход был только на словах и в душе. Ничего того, что люди считают аморальным, между ними не было.
Кравцов подумал и спросил:
– Хочешь, чтобы я уехал?
Людмила решительно сказала:
– Хочу, чтобы ко мне вернулся муж. А пока ты здесь, он не вернется! Неужели не понятно?
Кравцов опять затруднился с ответом. Зато Цезарь, если бы мог говорить, заметил бы Людмиле: странно, женщина, себя ведете! Если вы хотите, чтобы к вам вернулся муж, вы мужу и должны об этом говорить, а не Павлу Сергеевичу!
– Смешно, – грустно сказал Кравцов. – Раньше я каждый день собирался уехать...
Людмиле тоже было грустно, но она преодолела себя:
– Ты пойми. Допустим, я сумею ему объяснить, что ничего не было и не будет. Но он тут вырос, он знает, что все остальные будут думать: было и есть. Слишком тут все тесно, понимаешь? Мы с тобой просто встретились на улице, просто поздоровались – и тут же сочинят неизвестно что. Я и сейчас боюсь – вдруг увидят? Увидят, скажут ему – и тогда он точно не вернется!
Цезарь удивился еще больше. Если женщина боится, что увидят, зачем приходит, зачем так рискует? Чего она все-таки хочет: чтобы муж точно вернулся или чтобы муж точно не вернулся? Непонятно!
Но на лице Кравцова пес удивления не заметил. Следовательно, Павел Сергеевич понимает Людмилу. Но почему тогда не радуется? Ведь люди, как и собаки, по наблюдениям Цезаря, лишь тогда счастливы и спокойны, когда все вокруг им понятно. И напротив, он знает по себе, как плохо и тошно, когда чего-то не понимаешь. Его прежний хозяин в последний год каждый вечер оказывался в таком состоянии, что понять его было абсолютно невозможно, он что-то кричал диким голосом, невнятно требовал любви и преданности от домочадцев и от Цезаря, но как доказать любовь и преданность, не объяснял, оставалось лежать на огромном, пушистом ковре и печально недоумевать.
Так Цезарь недоумевал и сейчас и, погруженный в свои думы, незаметно задремал, а когда очнулся, Людмилы уже не было. На ее месте стоял Хали-Гали и, приложив ладонь к фуражке, здоровался:
– Приветствую начальство! Как жизнь, Церебрал?
Ни Кравцов, ни Цезарь ему не ответили: настроение у них было унылое.
Настроение было унылое и у Савичева с Микишиным: нет ничего противнее, чем делать работу, которая все равно не даст нужного результата.
Савичев, отодрав внутреннюю обшивку джипа, добрался до металла и начал аккуратно стучать молотком, выправляя кузов. Время от времени вылезал, чтобы посмотреть с той стороны, хорошо ли получается. Получалось плохо. А Микишин химичил с краской, добиваясь черного цвета нужного оттенка и блеска. Вот вроде похожий колер. Он пошел к машине, внимательно глядя на краску, чтобы не расплескать. А вот под ноги не посмотрел – и споткнулся. Почти вся краска тут же оказалась на боку машины и потекла вниз; цвет ее при этом оказался не таким уж черным, скорее зеленоватым. Микишин выругался, схватил ветошь, чтобы вытереть, но проклятая краска на глазах сохла и не вытиралась, а оставалась грязными разводами и полосами. В это время Савичев, борясь с особо глубокой вмятиной, ударил по ней посильнее и она выгнулась в обратную сторону, став выпуклостью.
Савичев вышел из машины. Он глядел на выпуклость, а Микишин глядел на разводы. Подошел Виталий. Он не стал ругаться на них, понимая: сделали, что могли.
– Гори оно все синим пламенем! – в сердцах сказал Виталий. – Вот что, мужики, бросайте эту самодеятельность. У меня друг в Сарайске, в автосервисе для иномарок работает, сейчас пойду позвоню ему, пусть приедет. У него и краска специальная есть, и инструменты.
– А платить ему кто будет? – спросил Савичев.
– У нас с ним свои счеты.
И Виталий пошел домой. Не к родителям, где жил в последние дни, а именно домой, потому что у него там была записная книжка с телефоном сарайского автосервисного друга.
Он пошел домой, а Кравцов в это время собирал вещи.
Он собирал вещи и говорил с Цезарем:
– Все, брат. Хватит. Пора. Совсем я запутался. Что я тут делаю вообще, ты можешь сказать?
Цезарь сказать не мог, но вилял хвостом, одобряя принятое решение.
Однако Кравцов вдруг прервал сборы.
– Нет, так тоже нельзя. Надо же обсудить, понять. Себя в том числе. А? Как ты думаешь?
Цезарь лег и положил голову на лапы. Кравцов оценил это в свою пользу:
– Правильно. Я всего-навсего поговорю...
Через несколько минут он был у дома Ступиных. Людмилу он нашел в саду. Она не уехала, но вещи оставались пока уложенными. Она ходила и думала о чем-то. Так ходят и так думают, когда кого-то ждут. Поэтому Людмила обернулась, еще не увидев и не услышав Кравцова. В глазах появилась радость. Она сказала:
– Ну зачем? Зачем ты пришел, все сказано уже!
– Разве? Ничего не сказано.
– И не надо! Мы запутались. И не распутаемся. Хочешь откровенно?
– Конечно.
– Знаешь, как бы я себя повела в городе буквально еще год назад? Я бы просто сказала тебе: Паша, ты мне нравишься, а я такая женщина, что не привыкла себе ни в чем отказывать. Вот и все! Встретились бы раза два-три, получили удовольствие – или не получили, неважно, и живем себе дальше спокойно! А тут непонятно, что со мной происходит. – Людмила усмехнулась. – Перед мужем совестно, надо же! И даже перед этой девочкой, вообще уже дичь полная!
– Перед какой девочкой? – не понял Кравцов.
– Перед Ниной, которая тебя любит безумно. Не заметил?
– Я думал, просто...
– Он думал!.. Нет, Паша, ты, скорее всего, притворяешься. Потому что если не притворяешься, тогда я не знаю, кто ты. Просто ангел какой-то без крыльев.
– Не такой уж и хороший, если жена выгнала, – сказал Кравцов.
– Это новость! Неужели выгнала?
– Ну, не прямо, конечно. Просто она устала от меня.
Людмила кивнула:
– Я ее понимаю. С тобой, наверно, жить не так-то легко. О чем мы вообще говорим, Паша? Это в городе возможны варианты: встретились, проверили друг друга и сами себя... А тут – как? Глаза вокруг. Тут или уж туда – или сюда!
– Не обязательно. Читыркин вон при живой жене...
Кравцов не успел рассказать, что сделал Читыркин при живой жене: глаза Людмилы стали испуганными, она что-то увидела.
– Виталий идет, – сказала она. – Глупость какая. Уходи. Нет, заметит. В сарай, что ли... Он, скорее всего, ненадолго.
– Какой сарай?
– Паша, я прошу!
Кравцов, пожав плечами, исполнил желание женщины: шмыгнул в сарай и встал там за дверью. А Виталий в это время уже входил в калитку.
Виталий в это время входил в калитку, и его увидел, проезжая на «уазике» брата, взятом временно, Лев Ильич. Он очень удивился. Человека только что отчитали, задание дали срочное, а он разгуливает! Приказав Сурикову остановиться, он выскочил.
Виталий, не поздоровавшись с Людмилой, зашел в дом. Пошарил там на столе, в книжном шкафу. Вышел, осмотрелся.
– Ты что-то ищешь? – спросила Людмила.
– Да блокнот. Старый такой. Куда же я его... А! – вспомнил Виталий. – Я раму для теплицы делал – промеры записывал.
И он пошел в сарай, где, помимо прочего, хранились у него всякие столярно-плотницкие вещи и стоял небольшой верстак. На нем и лежал блокнот. Виталий взял его, повернулся и увидел Кравцова.
– Не понял, – негромко сказал Виталий.
– Бывает же... – так же тихо сказал Кравцов. – Послушайте, Виталий...
Виталий готов был слушать, но рука его в это время шарила по верстаку и нашарила коловорот. Кравцову подумалось вдруг, что коловорот похож своим спиралевидным и длинным жалом на шампур.
Тут послышался громкий голос Шарова-старшего, который во дворе спрашивал Людмилу о Виталии. А вот и сам появился в двери сарая.
– Ступин! Это что такое, в конце концов? Я тебя спрашиваю! Я думаю, он там работает вовсю, а он гуляет! Обнаглел совсем уже!
– Сам обнаглел! – закричал вдруг Виталий. – Прекратите орать! Хозяин нашелся! Явился к нам на все готовое – и командует тут!
– Не нравится – проваливай к черту! – ответил Лев Ильич.
– Сам проваливай! – невежливо грубил Виталий. – Я здесь родился, живу – и буду жить! Понял?!
И с этими резкими словами он ушел, забыв, между прочим, блокнот, который в запале швырнул обратно на верстак.
– А ты что здесь делаешь? – обнаружил Лев Ильич Кравцова.
– Так... Зашел...
– Ну, жизнь у людей! – позавидовал Лев Ильич. – Заходят, приходят, шатаются туда-сюда! А ты работаешь, как дурак, с утра до ночи! А-а! – И махнув рукой, осуждая себя за глупое трудолюбие, он ушел.
– Какая нелепость! – повторяла Людмила. – Какая нелепость!
Да, вышла нелепость, но из Анисовки не уехали в тот день ни Людмила, ни Кравцов.
А ночью случился пожар.
Народ сбежался, когда мастерские, то есть большое кирпичное здание и два примыкающих к нему деревянных сарая, горели вовсю. Горел и двор вместе с поставленной на ремонт техникой, еще бы не гореть: земля здесь годами пропитывалась соляркой, бензином и прочими горюче-смазочными материалами. Да еще все это обнесено оградой из листов толстой жести, подступа нет, а из ворот, когда сбили замок и открыли их, полыхнуло буйное пламя.
Но пригнали все-таки трактор с цистерной, стали ведрами брать оттуда воду и, передавая друг другу, плескать в огонь.
– Мертвому припарки все это! – сказал Андрей Ильич. А Лев Ильич бегал и кричал:
– Машина там! Мужики! Попробуйте кто-нибудь прорваться и выгнать ее оттуда! Тысячу рублей даю! Прямо сейчас! Две тысячи!
– Да хоть сто тысяч. Жизнь дороже, – ответил за всех Хали-Гали.
Тут Шаров-старший увидел Виталия:
– Любуешься? В тюрьму сядешь у меня!
– Без суда и следствия? – безбоязненно спросил Виталий.
– Будут тебе суд и следствие! – пригрозил Лев Ильич. – Где Савичев? Где Микишин? Кто последний уходил? Кто проверял всё?
Похоже, он тут же решил начать если не суд, то следствие.
Микишин и Савичев выступили из темноты.
– Тут мы, – сказал Микишин. – И ушли мы почти вместе. И все было нормально. А зажглось гораздо после.
– Ничего, разберемся! Андрей, ты в район звонил, пожарка будет или нет? – обратился он к брату.
– Звонил. Одна машина у них на своем пожаре, вторая сломана. А ведрами, сам видишь, бесполезно.
– Только огонь дразнят! – подтвердил Хали-Гали. Володька этому суждению удивился:
– Ты еще скажи, дед, что от воды лучше горит.
– Когда такой огонь, он от всего лучше горит!
Все побросали ведра. Молча стояли и смотрели. Лев Ильич сокрушался насчет машины, но, похоже, ему не сочувствовали. Да и вообще в Анисовке к пожарам всегда относились фатально, не принимая особых мер к тушению. Чему суждено сгореть, то сгорит, таково было негласное народное мнение.
– Ладно, Лёв, – сказал Андрей Ильич брату, – пошли, нечего тут. Утром будем разбираться.
Утром на пожарище пришли разбираться братья Шаровы, Кравцов, Виталий, Микишин с Савичевым, а еще был Львом Ильичом позван из Полынска Терепаев.