– Умная ты, я смотрю, – улыбнулась Нина.
– А читать надо уметь! – посоветовала Наташа подруге, показывая книгу. – Тут хорошо написано. Сейчас вспомню... – Она подняла голову, глядя в небо, и повторила наизусть: – «Мужчина, едва встретив женщину, тут же чувствует комплекс вины!»
– Тут же? Даже если ничего еще не сделал?
– Так потому и чувствует, что ничего не сделал!
И девушки легли на прогретое солнцем крыльцо и стали смотреть в синее небо.
Синее небо плыло над Анисовкой – или Анисовка медленно плыла под синим небом, ибо только невнимательному взгляду кажется, что земля и небо неподвижны.
Хали-Гали грелся на солнышке у дома, когда подъехал Корытников и одним взглядом оценил старика. Если с Синицыной он был душевен, а с Любой любезен, то со стариком, пожалуй, надо себя вести начальственно-покровительственно. Старикам это нравится. Они хорошо помнят времена, когда начальство было постоянным злом и ущемлением жизни человека, они помнят и свою благодарность начальству, когда оно вдруг переставало приказывать, наказывать и кричать, а заговаривало по-человечески, снисходя до них, грешных. В соответствии с этим Корытников надел прямоугольные очки строгого директорского вида.
– Здравствуй, дедушка! – бодро сказал он. – Как жизнь молодая?
– Ничего! – откликнулся Хали-Гали.
Корытников обработал его в считаные минуты. Поговорил о яровых и озимых, вспомнил прошлую коллективную жизнь, посетовал, что у молодых память короткая...
И вот уже Хали-Гали вынес из дома небольшой ящик и начал доставать оттуда книги, поясняя:
– Это у нас в войну учительница жила. Одинокая. Страшно культурная была женщина. Умерла. Книжки остались, посуда... Книжки я смотрел, а посуда вся мелкая, я из мелкой не ем. Щей не нальешь, а картошку если растолочь, через края тоже валится... Прямо она плоская какая-то, эта посуда.
Корытников, рассеянно слушая, складывал книги на крыльце, они его не заинтересовали. Но вдруг в очередную вцепился, раскрыл и ахнул:
– Мама ты моя!..
Отложил книгу, достал тарелки. И опять ахнул. Вот тарелка с надписью «Вся власть Советам!», на ней человек с красным флагом. Вот вторая, тоже с надписью: «Долой неграмотность!» Рисунок: женщина с большой тетрадью под мышкой. Корытников посмотрел на обороты тарелок, лихорадочно еще поискал в ящике, но там больше ничего не было. Однако и то, что нашлось, на него сильно подействовало. Он хватал то книгу, то тарелки и все повторял со слезами на глазах:
– Мама ты моя... Мама... – и вдруг само вырвалось: – Это же мама моя, дедушка!
– Где? – заглянул в тарелку Хали-Гали.
– Я полжизни это искал! Думал, ничего от нее не осталось! И вот... Спасибо тебе, что сохранил... Мама... Спасибо за твой последний привет!
Хали-Гали не мог уразуметь:
– А когда же ты родился? И где? Она почти сразу после войны умерла, у нее детей не было.
Корытников огляделся и зашептал:
– Я тебе скажу, но учти – никому! Я внебрачный ребенок, понимаешь? Она скрывала, что я у нее родился. Ты молчи, дед, про это, очень тебя прошу.
– Я-то промолчу... Но опять же, как-то ты не выглядишь... – искоса глянул старик на Корытникова, смущаясь своих сомнений.
– А ты знаешь, что такое пластическая операция? – закричал Корытников, утирая слезы. – Полностью меняется внешность! На самом деле мне под шестьдесят! Серьезно говорю! – Он поцеловал тарелки. – Дед, ты мне позволишь взять это? Только две тарелочки и книжку? На память?
– Да бери. Тарелки, я же говорю, мелкие. А книжку эту я читать не сумел, она стихами, а меня от стихов как-то скучит.
– Спасибо, дед! Спасибо! – Корытников вытер глаза и достал из портфеля отрывной календарь. – Вот – скромный подарок. Спасибо!
И пошел к машине. Хали-Гали, посмотрев на календарь, крикнул ему вслед:
– Да он же за прошлый год!
– А ты на дни недели не смотри, смотри на числа! – посоветовал Корытников. – И все будет правильно! Будь здоров!
– Будь здоров! – пел Корытников в машине на мотив гимна из рок-оперы «Иисус Христос – суперзвезда». – Будь здоров! Будь здоров! Будь ты здоров, будь всегда здоров! – И достав огромный, допотопный мобильный телефон, нажимал на кнопки. Услышал ответ, закричал:
– Васильев? Здравствуй, хороший мой! Тебя тарелочки Щекочихиной интересуют? Две штуки. В идеальном состоянии! А Хлебникова второй том из питерского пятитомника? Я помню, что тираж две тысячи! Но с автографом их не две тысячи, согласись! С его автографом! Клянусь!.. Где? Да городок один в соседней области. Я о тебе как раз и думаю, родной мой! Я же знаю, что тебе нужно! Так что – готовь деньги. Много не возьму, а мало дать – сам постесняешься! Будь здоров!
После трудов праведных Корытников подъехал к реке, искупался, расстелил на траве походную скатерть, стал закусывать тем, что у него было. А неподалеку сидел с удочкой Ленька, сын Льва Ильича Шарова.
Корытников залез рукой в портфель, достал оттуда водный пистолет и позвал:
– Эй, пацаневич! Иди сюда!
– Чего?
– Иди, что покажу! Не бойся, пацанидзе!
– А я и не боюсь.
Ленька подошел, Корытников попрыскал из пистолета тонкой струей:
– Нравится?
– Ну.
– У меня еще много чего есть! – похвастался Корытников. – Могу подарить. А скажи, пацаненко, у вас в доме старинные вещи есть?
– Нету. У нас все новое.
– Прямо все?
– Все. И дом новый.
– Неужели? А кто же твой отец?
– Он тут самый главный.
– Тогда ясно. Жаль, что нет ничего старого. Смотри, какой пистоль замечательный!
– Очень надо! – сказал Ленька. – У меня настоящий есть.
– Врать-то!
– Есть, говорю.
– Отцовский?
– Собственный. Ну, то есть нашел.
– Ага, представляю. Ладно, пацанятина, иди лови рыбку.
Ленька не пошел ловить рыбку. Он убежал и через пять минут примчался с чем-то, завернутым в тряпку. Развернул, достал оттуда пистолет:
– Видали?
– Ну-ка, – протянул руку Корытников.
– Нет уж, нет уж! – закричал Ленька, отскакивая.
– Да я только посмотреть. Хорошая подделка, прямо как настоящий.
– Он настоящий и есть! Нате, только осторожно!
Специальность Корытникова была другой, но он сумел понять, что это действительно настоящий пистолет. Он даже понял систему: ПМ, пистолет Макарова. Вытянув свою руку с пистолетом, он полюбовался на нее. Всякий мужчина, который держит оружие, чувствует себя мужчиной.
– Меняемся? – спросил Корытников.
– Еще чего! Отдайте!
– Постой. Все равно тебе он ни к чему. Малолетним ношение оружия запрещено. А ты вот чего, например, хочешь?
– У меня все есть. Отец велосипед купил недавно, восемнадцать скоростей!
– Ну и что? Ну, поехал ты на нем в город, так? А купить ничего не можешь. Денег-то нет у тебя.
– Есть! Четыреста рублей! – ошеломил Ленька Корытникова.
То есть предполагал ошеломить, потому что все сверстники, кому он по секрету говорил о своих накоплениях, умолкали и сопели от зависти. Но Корытников не умолк и не засопел, он лишь усмехнулся.
– Ха, тоже деньги. А вот если добавить пятьсот и сто – будет тысяча. Вот это – деньги! Соглашайся, пацанян!
И Корытников показал две красивые бумажки.
Ленька представил, что будет с друзьями, и не устоял.
Взяв деньги, он смотал удочки, сел на свой восемнадцатискоростной велосипед и умчался: наверно, прятать богатство.
А Корытников лег на траву, раскинул руки и сказал в небо:
– За что же мне так везет? Наверно, за то, что человек я хороший!
– Человек он хороший! – сказала Кравцову Синицына, к которой он заглянул и задал мимоходом вопрос о приезжем незнакомце. – Вежливый такой.
– А чего ему надо?
– Ему-то? – Синицына помнила уговор с Корытниковым. – Да так... Стариной интересуется.
– Чем именно?
– Не знаю. У меня ничего не спрашивал. Вышивка, что ли, ему для музея нужна. А у меня нету. Ты бы его самого спросил.
– Спрошу, конечно.
И Кравцов ушел, размышляя, как ему поступить. Ясное дело, это скупщик ценной старины, которая еще кое-где сохранилась по селам. В том числе редкие иконы. В городе он с такими коллекционерами сталкивался и знает, насколько трудно их ухватить за живое. Как правило, у них документы в порядке. Если что купил – так люди добровольно продали. В порядке неформальном, конечно, но закон этот порядок строго не обозначил. К примеру, попросил ты кружку молока у хозяйки, дал ей от щедрости душевной десять рублей. И что – судить ее за эту кружку и за отсутствие в ее хлеву кассового аппарата, чтобы чеки выбивал? Или тебя судить за твою доброту?
Нет, тут дело тонкое. Может, он и не жулик вовсе, а добросовестный работник музея? А если жулик, надо наверняка действовать, брать с поличным – и то по факту явного махинаторства. По следам надо пока ходить, по следам.
И Кравцов пошел по следам. И следы привели в дом Кублаковой.
Люба встретила его агрессивно:
– Ничего я ему не продала! С какой стати? Я что, последнюю редьку без соли доедаю?
Кравцов решил слегка слукавить:
– Вы поймите, Любовь Юрьевна! Это дело ваше, конечно. Но у меня подозрения, что он предлагает цены на порядок ниже.
Люба насторожилась:
– Как это – на порядок?
– А так. Вещь стоит десять тысяч, а он предлагает тысячу.
– Вы думаете? Да нет, не похож он на спекулянта. Сотрудник музея все-таки. И расписку взял.
– С вас взял? А вам ничего не дал?
– А мне-то зачем?
– Значит, все-таки что-то продали, – сказал Кравцов с мягкой укоризной.
Люба смутилась.
– Да так, пустяки... Ну, книгу ненужную, старую. А икону – так он меня даже выручил. Она поддельная была. То есть неправильная.
– Это почему?
– Там буквы нехорошие были.
– Какие?
– Ой, я даже не помню... Ин... чего-то инц, что ли...
– ИНЦИ? – спросил Кравцов, который, надо отдать ему должное, знал больше, чем ему полагалось по службе, в том числе оперативной.
– Точно! – подтвердила Люба.
– А другие, значит, нормальные? Можно посмотреть?
Посмотрев, Кравцов сказал:
– Вы извините, Любовь Юрьевна, но обманул он вас. Буквы эти правильные и на таких иконах всегда пишутся. Вот, смотрите.
И Люба посмотрела на оставшиеся иконы. Одна была с распятием, и на нем – те же самые буквы. ИНЦИ.
– Ах он жулик!
– Вот именно. Только это еще доказать надо. Спасибо за помощь, Любовь Юрьевна. И кстати, скажите... Может, не вовремя, но такой вопрос: вы когда поняли, что муж утонул?
– Вот уж действительно не вовремя. Пойдемте.
Люба вывела Кравцова из дома и во дворе ответила:
– Не сразу, конечно. Может, вообще через месяц.
– Это как?
– Да так. Ждала. Надеялась.
– Ясно... И еще. Он на гулянку ведь в форме пошел?
– Ну да. Он к ней с уважением относился.
– И оружие с собой взял?
– Всегда ходил с пистолетом. Правда, патронов обычно не брал. Или один – на всякий случай.
– Этим патроном он, наверно, и выстрелил. Выстрел вы слышали?
– Услышишь, когда вокруг гомон такой... Нет, что-то слышала, только не поняла... И другие тоже...
– А форма где была?
– Форма? Рядом со мной положил. Я-то думала, он просто искупаться полез.
– А он не просто?
– Просто, но... В общем, рядом форма была.
– И пистолет никто не мог взять?
– Не знаю. Я же отвлекалась. Песни мы там пели... Выпивали, закусывали... Долго, что ли, подкрасться?..
Кравцов помолчал.
– Да ладно уж, спрашивайте, – разрешила Люба, поняв его молчание.
– Вопрос деликатный. Правда ли, что Андрей Ильич вам симпатизирует?
– Болтали что-нибудь? Ну, допустим, спьяну он меня даже и обнял – и что? Если смотреть, какой мужик спьяну какую женщину обнимает, это же... Как это в школе на уроках ботаники учили? Перекрестное опыление будет тогда! Несерьезно это, Павел Сергеевич! А с иконой какой стыд получился! Вы уж ее отнимите, что ли, а деньги я обратно отдам.
– Посмотрим. Мне понять надо, насколько этот Корытников далеко может зайти.
Корытников зашел, вернее, заехал довольно далеко, на окраину села, к дому старухи Квашиной. Увидев ее, сидящую на завалинке, он определил: старуха твердая, несговорчивая, принципиальная. Лаской не улестишь, нахрапом не одолеешь, душевностью не придушишь. По ситуации придется действовать. Подумав, Корытников порылся в портфеле и достал огромные пенсионерские очки, одна дужка которых была обмотана синей изолентой.
Вышел, поздоровался со старухой, помолчал, огляделся и спросил:
– Одна живешь, бабушка?
– Одна...
– Пенсию нерегулярно платят, наверно? – заранее пособолезновал Корытников.
– По-всякому. Когда нормально, а когда и, бывает, задерживают...
Корытников попробовал взять ноту социальной неудовлетворенности, на которую обычно пожилые люди реагируют охотно:
– Вот именно, задерживают! Пенсию не выплачивают, работать людям негде, или платят копейки! Гибнет русская деревня!
Но Квашина не подхватила эту ноту. Оглядев Корытникова, она спросила:
– Ты, не пойму, из райсобесу, что ли? Была у меня одна женщина...
– Наша сотрудница! – уверенно сказал Корытников. – Ну, пойдем, жилищные условия твои обследуем! Крыша не течет? В окна не дует?
– Крыша текет в одном месте, когда сильный дождь. Шарову говорила, а он: поставим в график в списке ветеранов труда. Ему, конечно, виднее, он власть.
– Ага! Ты власть уважаешь, значит?
– Уважаю. Они на то поставлены.
– Это хорошо!
Войдя в дом Квашиной, Корытников сразу увидел в углу целый иконостас и подошел к нему, вглядываясь.
– Ты чего там, райсобес? – спросила Квашина. – В углу текет, говорю же тебе! Вон там!
Но Корытников как остолбенел. Он уставился на одну из икон и шевелил губами, будто молился. Но если вслушаться, это была не молитва, а всего лишь слова:
– Быть того не может...
Тут он вдруг бросился прочь из дома. И через минуту вернулся с чемоданчиком. Раскрыл его, там оказались различной величины пробирки, пипетки, щипчики и ножички. Схватив кусок ваты, Корытников смочил его чем-то и провел по одной из икон. Очищенная полоска заблестела чистым золотом.
– Ты чего там делаешь? Ну-ка, отойди! – рассердилась Квашина.
– Не шуми, бабушка! – весело закричал Корытников. – Я же сказал: я из райсобесу, специалист по народному творчеству и иконам. Сейчас ты увидишь...
Он протирал дальше, и все яснее были видны Богоматерь с младенцем на престоле, небесные силы сверху – полукругом, а внизу пророки, праотцы, святители, апостолы... Корытников решительно обернулся к старухе:
– Вот что, бабуля! Ты уважаешь власть, правильно! И она в моем лице предлагает: мы тебе чиним крышу, а ты сдаешь эту икону на хранение в музей. Знаешь, что такое музей?
– А то не знаю. Только сдать не могу. Мне еще мама говорила: эту, говорит, иконку никому не отдавай, она от деда мне досталась, а деду тоже от деда. Если, говорит, только когда совсем плохо будет.
– А тебе еще не совсем плохо? – огляделся Корытников, имея в виду скудность обстановки, близкую к нищете.
Но Квашина не согласилась:
– А чего это мне плохо? Здоровья нету, само собой, а остальное есть. Пенсия обратно же... Мне что надо: чтобы на похороны все было. И денежки, и прибор всякий. Я уж лет пять назад все приготовила.
Корытников зашел с другой стороны:
– Пойми, родная ты моя, не получится у тебя мамин завет выполнить!
– Это почему?
– Во-первых, икона гниет уже у тебя.