Хьюбертом нависла бесконечно более страшная угроза, но всё-таки не могла отделаться от мысли о Кондафорде.
Однажды утром она попросила Клер отвезти её в Липпингхолл. Динни терпеть не могла сама водить машину – и не без основания: присущая ей манера замечать все, мимо чего она проезжала, нередко навлекала на неё неприятности. Сестры прибыли к завтраку. Леди Монт, садившаяся за стол, приветствовала их восклицанием:
– Мои дорогие, как досадно! Вы же не едите морковь… Вашего дяди нет дома… Она так очищает. Блор, взгляните, нет ли у Огюстины жареной дичи. Да, ещё! Попросите её, Блор, приготовить те чудесные блинчики с вареньем, которых мне нельзя есть.
– Бога ради, тётя Эм, ничего такого, что вам нельзя есть!
– Мне сейчас ничего нельзя есть. Ваш дядя поправляется, поэтому я должна худеть. Блор, подайте поджаренный хлеб с тёртым сыром и яйцами, вино и кофе.
– Но этого слишком много, тётя Эм!
– И виноград, Блор. И папиросы – они наверху, в комнате мистера Майкла. Ваш дядя их не курит, а я курю сигареты с фильтром, поэтому они не убывают. Да, ещё, Блор…
– Да, миледи?
– Коктейли, Блор.
– Тётя Эм, мы не пьём коктейлей.
– Нет, пьёте. Я сама видела. Клер, ты плохо выглядишь. Ты тоже худеешь?
– Нет. Я просто была в Шотландии, тётя Эм.
– Значит, ходила на охоту и рыбную ловлю. Ну, ступайте, прогуляйтесь по дому. Я вас подожду.
Прогуливаясь по дому. Клер спросила Динни:
– Скажите на милость, где это тётя Эм приучилась глотать "г"?
– Папа как-то рассказывал, что в её школе непроглоченное «г» считалось худшим грехом, чем проглоченное "р". Тогда ведь в моду входило все сельское – протяжный выговор, охотничьи рога и всякое другое. Она чудная, правда?
Клер, подкрашивая губы, кивнула.
Возвращаясь в столовую, они услышали голос леди Монт:
– Брюки Джеймса, Блор.
– Да, миледи?
– У них такой вид, словно они сваливаются. Займитесь ими.
– Да, миледи.
– А, вот и вы! Динни, твоя тётя Уилмет собирается погостить у Хен. Они будут расходиться во мнениях на каждом углу. Вы получите по холодной куропатке. Динни, что ты решила насчёт Алена? Он такой интересный, а завтра у него кончается отпуск.
– Ничего я не решила, тётя Эм.
– Вот это и плохо. Нет, Блор, мне дайте морковь. Ты не намерена выйти за него замуж? Я слышала, у него есть перспективы. Какое-то наследство в Уилтшире. Дело в верховном суде. Он является сюда и не даёт мне покоя разговорами о тебе.
Под взглядом Клер Динни оцепенела. Вилка её повисла в воздухе.
– Если ты не примешь мер, он добьётся перевода в Китай и женится на дочке судового казначея. Говорят, в Гонконге таких полно. Да, мой портулак погиб – Босуэл и Джонсон полили его фекальным раствором. Они совершенно лишены обоняния. Знаешь, что они однажды сделали?
– Нет, тётя Эм.
– Заразили сенной лихорадкой моего племенного кролика – чихнули над клеткой, и бедняжка издох. Я предупредила их об увольнении, но они не ушли. И не уходят, представляешь себе! А ты собираешься осупружиться. Клер?
– Тётя Эм, что за выражение?
– Я нахожу его довольно приятным. Оно так часто попадается в этих невоспитанных газетах. Итак, ты собираешься замуж?
– Конечно, нет.
– Почему? У тебя нет времени? Нет, всё-таки не люблю морковь – она такая однообразная. Но у вашегго дяди сейчас такой период… Я должна быть предусмотрительна. По существу, ему уже пора выйти из него.
– Он и вышел, тётя Эм. Дяде Лоренсу – шестьдесят девять. Разве вы не знали?
– Он ещё не подаёт никаких признаков. Блор!
– Да, миледи.
– Можете идти.
– Да, миледи.
Когда дверь закрылась, леди Монт сказала:
– Есть некоторые темы, которых при Блоре нельзя касаться, – противозачаточные меры, ваш дядя и прочее. Бедная киска!
Она поднялась, подошла к окну и сбросила кошку на цветочную клумбу.
– Как любовно к ней относится Блор! – шепнула Динни сестре.
– Мужчины, – объявила леди Монт, возвращаясь, – сбиваются с пути и в сорок пять, и в шестьдесят пять, и ещё не знаю когда. Я никогда не сбивалась с истинного пути, но мы думали об этом с пастором.
– Он теперь очень одинок, тётя?
– Нет, – отрезала тётя Эм. – Он развлекается. Он очень часто заходит к нам.
– Вот было бы замечательно, если бы о вас начали сплетничать!
– Динни!
– Дяде Лоренсу это понравилось бы.
Леди Монт впала в оцепенение.
– Где Блор? – воскликнула она. – Я всё-таки съем блинчик.
– Вы отослали Блора.
– Ах да!
– Позвонить, тётя Эм? – предложила Клер. – Кнопка как раз под моим стулом.
– Я поместила её там из-за твоего дяди. Он пытался мне читать "Путешествия Гулливера". А это непристойно.
– Меньше, чем Рабле или даже Вольтер.
– Как! Ты читаешь непристойные книги?
– Но это же классики.
– Есть ещё какая-то книга – «Ахиллес» – или что-то в этом роде. Твой дядя купил её в Париже, но в Дувре её отобрали. Ты читала?
– Нет, – сказала Динни.
– Я читала, – вмешалась Клер.
– Не следовало бы, судя по тому, что мне рассказывал твой дядя.
– Ну, сейчас все все читают, тётя. Это не имеет никакого значения.
Леди Монт поочерёдно окинула взором племянниц и глубокомысленно заметила:
– Но ведь есть же библия. Блор!
– Да, миледи?
– Кофе подайте в холл к тигру, Блор. И подбросьте что-нибудь в камин для запаха. Где моё виши?
Леди Монт выпила свой стакан виши, и все поднялись.
– Просто как в сказке! – шепнула Клер на ухо Динни.
– Что вы предпринимаете насчёт Хьюберта? – спросила леди Монт, усаживаясь у камина в холле.
– Обливаемся холодным потом, тётя.
– Я велела Уилмет поговорить с Хен. Вы же знаете, она встречается с особами королевской фамилии. Существует, наконец, авиация. Почему он не улетит?
– Сэр Лоренс внёс за него залог.
– Лоренс не будет возражать. Мы можем обойтись без Джеймса – у него аденоиды – и нанять одного садовника вместо Босуэла и Джонсона.
– Но Хьюберт будет возражать.
– Люблю Хьюберта, – объявила леди Монт. – Он женился слишком быстро… Сейчас запахнет.
Появился Блор с кофейницей и папиросами. За ним шествовал Джеймс с кипарисовым поленом. Наступила благоговейная тишина – леди Монт заваривала кофе.
– Сколько сахару, Динни?
– Две ложечки, пожалуйста.
– Я кладу себе три. Знаю, знаю – от этого полнеют. Тебе, Клер?
– Одну.
Девушки отхлебнули. Клер охнула:
– Потрясающе!
– О да! Тётя Эм, а ведь у вас кофе несравнимо лучше, чем у других.
– Ты права, – сказала тётка. – Я так рада за несчастного Ферза: в конце концов, он мог вас просто покусать. Теперь Эдриен женится на ней. Это так отрадно.
– Это будет не так скоро, тётя Эм. Дядя Эдриен едет в Америку.
– Зачем?
– Мы все считаем, что так лучше всего. Он сам – тоже.
– Когда он вознесётся на небо, с ним надо отправить провожатого, иначе он не попадёт в рай, – сказала леди Монт.
– Ну, уж ему-то там уготовано место.
– Это ещё вопрос. В прошлое воскресенье пастор произнёс проповедь на эту тему.
– Он хорошо говорит?
– Как тебе сказать? Приятно.
– По-моему, проповеди ему писала Джин.
– Пожалуй. В них была изюминка. От кого я подхватила это слово?
– Наверное, от Майкла, тётя.
– Он вечно нахватается всякой всячины. Пастор сказал, что мы должны уметь отрешаться от себя. Он часто приходит сюда позавтракать.
– Чтобы вкусно поесть?
– Да.
– Сколько он весит, тётя Эм?
– Без одежды – не знаю.
– А в одежде?
– О, страшно много! Он собирается писать книгу.
– О чём?
– О Тесбери. У них была в роду дама, – правда, не Тесбери, а Фицхерберт, которую все уже похоронили, а она оказалась во Франции. Был ещё один – он участвовал в сражении при Спагетти – нет, другое слово. Я всегда вспоминаю о нём, если Огюстина подаёт слишком жирный суп.
– При Наварине. А он действительно сражался?
– Да, хотя кое-кто утверждает противное. Пастор собирается это выяснить. Потом был ещё один – ему отсекли голову, и он не позаботился упомянуть об этом в хрониках. Но наш пастор раскопал эту историю.
– В чьё царствование это случилось?
– Я не могу запоминать все царствования, Динни. При Эдуарде Шестом или Эдуарде Четвёртом – почём я знаю… Он был сторонник Красной розы. Затем был ещё какой-то, который женился на одной из наших. Его звали Роланд или в этом роде. Он натворил что-то страшное, и у него отобрали землю. Он не признал короля главой церкви. Что это значит?
– При государе-протестанте это значило, что он католик.
– Сначала сожгли его дом. О нём упоминается в "Mercurius rusticus"[11] или в какой-то другой книгге. Пастор утверждает, что его у нас очень любили. Не помню, что было сперва – то ли дважды сожгли его дом, то ли ограбили. Там был ещё ров с водой. Есть даже список всего, что взяли.
– Как интересно!
– Варенье, и серебро, и цыплят, и белье, и даже зонтик или что-то смешное в этом роде.
– Когда всё это было, тётя?
– Во время гражданской войны. Он был роялистом. Вспомнила – этого звали не Роланд, а по-другому. Её звали Элизабет, как тебя, Динни. История повторяется.
Динни смотрела на полено в камине.
– Потом был ещё последний в роду адмирал при Вильгельме Четвёртом, который умер пьяным. Не Вильгельм, а он. Пастор это отрицает. Он и пишет для того, чтобы это опровергнуть. Он говорит, что адмирал прозяб и выпил от простуды рому, а организм не сработал. Где я подхватила это слово?
– Я иногда употребляю его, тётя.
– Ну, конечно. Так что у него целая масса выдающихся предков, не считая всяких обыкновенных, и они восходят прямо к Эдуарду Проповеднику или кому-то ещё. Пастор хочет доказать, что Тесбери древнее нас. Какая нелепость!
– Не волнуйтесь, милая тётя! – замурлыкала Клер. – Ну кто станет это читать?
– Не скажи. Он просто любит разыгрывать сноба – это его поддерживает. А, вот и Ален! Клер, ты видела мой портулак? Не пойти ли нам посмотреть?
– Тётя Эм, вы бесстыдница, – шепнула Динни ей на ухо. – И потом, это ни к чему.
– Помнишь, что нам твердили по утрам в детстве? Час терпеть – век жить. Клер, подожди, я возьму шляпу.
– Итак, ваш отпуск кончен, Ален? – спросила Динни, оставшись наедине с молодым человеком. – Куда вас направляют?
– В Портсмут.
– Это хорошо?
– Могло быть хуже. Динни, я хочу поговорить с вами о Хьюберте. Если дело плохо обернётся в суде, что тогда?
Динни разом утратила свою "шипучесть". Она опустилась на подушку перед камином и подняла на Алена встревоженный взгляд.
– Я наводил справки, – продолжал молодой Тесбери. – В таких случаях даётся отсрочка на две-три недели, чтобы министр внутренних дел мог ознакомиться с решением суда. Как только он утверждает его, виновного немедленно выдают. Отправляют обычно из Саутгемптона.
– Вы серьёзно думаете, что до этого дойдёт?
– Не знаю, – угрюмо ответил Ален. – Представьте себе, что боливиец кого-то здесь убил и уехал. Мы-то ведь тоже постарались бы заполучить его и нажали бы для этого на все пружины.
– Это чудовищно!
Молодой человек посмотрел на неё с решительным и сочувственным видом:
– Будем надеяться на лучшее, но если дело пойдёт плохо, придётся принять меры. Ни я, ни Джин так просто не сдадимся.
– Но что же делать?
Молодой Тесбери прошёлся по холлу, заглянул за двери. Затем наклонился к девушке и сказал:
– Хьюберт может улететь. После возвращения из Чичестера я ежедневно практикуюсь в пилотировании. На всякий случай мы с Джин разработали один план.
Динни схватила его за руку:
– Это безумие, мой мальчик!
– На войне приходилось делать и не такое.
– Но это погубит вашу карьеру!
– К чёрту карьеру! Что же, по-вашему, лучше сложить руки и смотреть, как вас и Джин сделают несчастными на долгие годы, а такого человека, как Хьюберт, навсегда изломают?
Динни конвульсивно сжала его руку, потом выпустила её.
– Этого не может быть. До этого не дойдёт. Кроме того, как вы доберётесь до Хьюберта? Он же будет под стражей.
– Пока не знаю, но буду знать, когда наступит время. Мне ясно одно: если его увезут, там уж совсем никаких шансов не останется.
– Вы говорили с Хьюбертом?
– Нет. Покамест все очень неопределённо.
– Я уверена, что он не согласится.
– Этим займётся Джин.
Динни покачала головой:
– Вы не знаете Хьюберта. Он никогда вам не позволит.
Ален усмехнулся, и Динни внезапно заметила, что в нём есть какая-то всесокрушающая решительность.
– Профессор Халлорсен посвящён в ваш план?
– Нет, и не будет без крайней необходимости, хотя, должен сознаться, он – славный малый.
Девушка слабо усмехнулась:
– Да, славный, только чересчур большой.
– Динни, вы не увлечены им?
– Нет, мой дорогой!
– Ну и слава богу! Видите ли, – продолжал моряк, – с Хьюбертом вряд ли станут обращаться, как с обыкновенным преступником. Это облегчит нам задачу.
Динни смотрела на него, потрясённая до мозга костей. Последняя реплика окончательно убедила её в серьёзности его намерений.
– Я начинаю понимать, что произошло в Зеебрюгге. Но…
– Никаких «но» и встряхнитесь! Пакетбот прибывает послезавтра, и дело назначат к вторичному слушанию. Увидимся в суде. Мне пора, Динни, – у меня каждый день тренировочный полет. Я просто хотел поставить вас в известность, что мы не сложим оружие, если дела обернутся плохо. Кланяйтесь леди Монт. Я её больше не увижу. До свидания. Желаю удачи.
И, прежде чем она успела сказать хоть слово, он поцеловал ей руку и вышел из холла.
Притихшая и растроганная, Динни сидела у камина, где тлело кипарисовое полено. До сих пор мысль о бунте никогда не приходила ей в голову, девушка никогда по-настоящему не верила, что Хьюберта могут предать суду, не верила даже сейчас, и «безумный» план казался ей от этого ещё более рискованным: давно замечено, что опасность тем страшней, чем она маловероятней. К волнению девушки примешивалось тёплое чувство, – Ален даже не сделал ей очередного предложения. Это лишний раз убеждало Динни в том, что он говорил серьёзно. И, сидя на шкуре тигра, доставившего не слишком много волнений восьмому баронету, который со спины слона застрелил её владельца в ту минуту, когда тот отнюдь не стремился обратить на себя внимание, Динни согревала тело жаром кипарисового полена, а душу сознанием того, что она никогда ещё не была так близка к пламени жизни. Куинс, чёрный с белыми подпалинами старый спаниель её дяди, который во время частых отлучек хозяина обычно не проявлял особого интереса к людям, медленно пересёк холл, улёгся на пол, опустил голову на лапы и поднял на Динни глаза в покрасневших ободках век. Взгляд его как будто говорил: "Может быть, будет, а может, и нет". Полено негромко затрещало, и высокие стоячие часы в дальнем углу холла, как, всегда медлительно, пробили три часа.
XXXII
Там, где речь идёт о деле, исход которого сомнителен – будь то спортивный матч, ньюмаркетские скачки, ультиматум или отправка человека на виселицу, возбуждение всегда достигает апогея в последнюю минуту. Поэтому в день, когда Хьюберт должен был вторично предстать перед судом, ожидание стало для семьи Черрелов особенно мучительным. Родственники Хьюберта собрались в полицейском суде, словно древний шотландский клан, который немедленно стекался, как только опасность грозила одному из его сочленов. Налицо были все за исключением Лайонела, у которого шла сессия, и детей Хилери, уже уехавших в школу. Всё это напоминало бы свадьбу или похороны, не будь лица так угрюмы и не таись в душе у каждого обида на незаслуженную несправедливость. Динни и Клер сидели между отцом и матерью; справа от них расположились Джин, Ален, Халлорсен и Эдриен. Сзади них – Хилери с женой. Флёр с Майклом и тётя Уилмет. На третьей скамье сэр Лоренс и леди Монт. Пастор Тесбери в последнем ряду замыкал этот боевой порядок, имевший вид перевёрнутого треугольника.