Весенмайер по проводу военной связи немедленно вызвал к телефону фон Баха.
— Да,— сказал тот,— решение фюрера мне известно. Я уже получил приказ ставки. Операция началась. Все идет по плану.
Поднятые по тревоге войска СС и некоторые армейские части блокировали королевский дворец, парламент, правительственные учреждения, телеграф, центральную телефонную станцию, радиостудию, военные казармы. Венгерские солдаты, дезориентированные фальсифицированным приказом генерал-полковника Дёже Ласло, практически не оказали им никакого сопротивления. Начальником столичного гарнизона и командиром будапештского корпуса самолично провозгласил себя закоренелый нилашист генерал-майор Хинди, арестовавший бывшего начальника гарнизона антинемецки настроенного генерал-лейтенанта Аггтелеки. Вооруженные нилашисты, носясь по городу в легковых машинах и открытых грузовиках, начали расклеивать на стенах зданий и разбрасывать по улицам Будапешта заранее отпечатанные листовки:
«Солдаты! Регент Хорти и премьер-министр Лакатош сложили оружие. Они предали вас, бросили ваши семьи на расправу Советам... По воле парода, ради спасения семей и родины Ференц Салаши взял власть в свои руки. Он решил продолжать борьбу рука об руку с немецкими союзниками... Будем продолжать войну до победного конца! По воле народа наш верховный повелитель Ференц Салаши приказывает: тот, кто сложит оружие или отдаст распоряжение об этом, будет изрублен!»
Эдмунд Весенмайер и премьер-министр Венгрии Лакатош, пытавшиеся уладить дело «мирными средствами», приехали в резиденцию регента перед рассветом 16 октября. Парадные лестницы дворца были освещены по-ночному скупо, и имперский посол не сразу узнал в шедшем им навстречу человеке адмирала Хорти.
— Его высокопревосходительство, — по-немецки шепнул ему на ухо Лакатош.
Весенмайер остановился, почтительно приветствуя регента, чуть склонил голову.
— Ах, это вы, экселенц! — вяло удивился адмирал. — В такое время!..
— Ваше высокопревосходительство! В Будапеште неспокойно. Ваше решение вынудило германское командование принять необходимые меры... Германия не может смириться с предательством. Но фюрер великодушен: мне поручено позаботиться о вашей личной безопасности. — Весенмайер мельком взглянул на часы: — Через двенадцать минут наши войска начнут штурм замка...
— Штурм?
— Увы, ваше высокопревосходительство. Если будет оказано сопротивление, это неизбежно.
— Где моя семья?
— Она в безопасности, ваше высокопревосходительство. Вы скоро увидитесь с ней.
— А куда... куда вы повезете меня сейчас?
— Пока осмелюсь предложить вам дворец Хатвани.
— Но там же штаб СС!
Весенмайер улыбнулся:
— Для вас это самое спокойное место в Будапеште, ваше высокопревосходительство. Истинные венгры, истинные патриоты возмущены вашим решением, и я не могу ручаться...
— Понимаю...
Минуту подумав, Хорти приосанился, натянул перчатки и первым вышел во двор замка.
Предрассветную синь расколол торжественный звук фанфар так было заведено еще со времен Австро-Венгерской империи: фанфары приветствовали появление регента.
Весенмайер с трудом скрыл язвительную усмешку: нашли время! Ну и чванливы эти мадьярские дворяне!..
Отсалютовав шашкой, к Хорти подлетел командир роты телохранителей капитан Кертвельеши.
— Благодарю тебя, сын мой, — устало кивнул ему регент. — Благодарю за верную службу... Но сопротивление бесполезно. Приказываю вам не сопротивляться. Не нужно лишней венгерской крови.
И, не обернувшись, чувствуя на своей спине взгляд Весенмайера, адмирал быстро пошел к черному посольскому лимузину.
В шесть часов утра королевский замок был занят войсками СС. Семь телохранителей регента, не знавших о его приказе прекратить сопротивление, были ранены, один — убит.
В то же время специальный отряд СС ворвался в пользующуюся дипломатической неприкосновенностью папскую нунциатуру и арестовал укрывшуюся там семью Хорти.
Регент остался под охраной эсэсовцев один — его верный и самый любимый адъютант (настоящий венгр! ) подполковник Тост, то ли не вынеся позора, а скорее всего — боясь допросов и пыток в гестапо, застрелился. О том, что происходит в Будапеште, где жена, сын, невестка, внук, Хорти ничего не было известно. Он знал только одно: авантюра не удалась, выход из войны оказался неподготовленным ни в политическом, ни в военном отношении. Немцы все предусмотрели, и теперь на сцену непременно будет выпущен Салаши. Надо было в третий раз засадить его в тюрьму! Действительно: нельзя быть одинаково хорошим и для бывшего союзника и для бывшего врага. Но больше всего негодовал сейчас Хорти на англичан. Близорукие дураки! Гитлеру скоро конец, в Венгрию придут русские, и Венгрия навсегда будет потеряна для западного мира. Просите перемирия у русских! Союзнический долг!.. А в итоге? В итоге он оказался между молотом и наковальней. Он ненавидит русских, боится их, он был готов отдать страну англосаксам — и те не захотели ее взять!..
Охранник-эсэсовец, сидевший в кресле около дверей, вскочил, услышав в соседней комнате шаги. Вошел немецкий офицер в черном мундире, пропустил перед собой человека в зеленой, перетянутой ремнями рубашке, в черных брюках галифе и сверкающих сапогах.
«Салаши? Ну вот и явился! Накрасился и напомадился, как старая шлюха... Такую обезьянью морду не спасет никакая помада и никакая пудра. Что ему нужно? »
Остановившись у порога, Ференц Салаши выбросил в фашистском приветствии правую руку (на ней — нарукавная повязка: в белом круге черные скрещенные стрелы), прищелкнул каблуками:
— Ваше высокопревосходительство! Меня привели к вам интересы нации и родины. Учитывая сложившуюся обстановку, почтительно прошу вас подписать мне полномочия на сформирование нового правительства.
— В-вам? — заикнувшись, спросил Хорти.
— Да, мне — как вождю единственной дееспособной в данное время политической партии.
«Вождь партии! Полусумасшедший, больной манией величия авантюрист, ещё недавно кочевавший по тюрьмам за уголовщину! Маньяк, у которого один бог — Гитлер... »
— Я знаю о вашей личной неприязни ко мне, — продолжал Салаши.— Но сейчас не время вспоминать это, ваше высокопревосходительство! Русские топчут землю нашей мадьярской родины. У нас есть некоторые политические расхождения, но у нас с вами одинаково сильна ненависть к Советам..
— Разве вы не видите, что я пленник? — Хорти надменно кивнул на стоявших у дверей эсэсовцев.— И я лишен возможности выполнять государственные функции...
— Вы отказываете, ваше высокопревосходительство?
— Да, отказываю.
— Очень жаль. Этот необдуманный шаг серьезно обидит фюрера дружественной Германии, всех наших друзей и союзников по борьбе...
— Вот и попросите полномочий у них!
Отвернувшись, дрожа от гнева и бессилия, Хорти отошел к столу: «Какая наглость! У меня еще никогда и никто сам не просил назначения на пост премьер-министра!..»
Салаши несколько секунд остановившимися глазами глядел ему в спину, потом круто повернулся, почти бегом прошел через забитые эсэсовцами комнаты дворца, сел в машину, ждавшую его у подъезда, яростно захлопнул за собой дверцу:
— В немецкое посольство!
Через час к регенту приехал премьер-министр Лакатош. Хорти, усталый и сразу постаревший, небрежным движением пригласил его в кресло.
— Ваше высокопревосходительство,— начал Лакатош, садясь и расстегивая портфель.— Положение очень серьезно обострилось. Гитлер в бешенстве, и доктор Ран, и посол Весенмайер могут оказаться не в состоянии обеспечить вашу безопасность и безопасность вашей семьи... Я вынужден был взять на себя тяжелую миссию. Немцы требуют, чтобы вы подписали новое воззвание к солдатам и к нации.— Он протянул регенту лист бумаги.— Только в этом случае Гитлер гарантирует вам полную безопасность и разрешит покинуть страну...
Почти не слушая его, Хорти прочитал текст воззвания:
«Обращенную к венгерскому народу прокламацию от 15 октября объявляю недействительной. Подтверждаю обращенный к войскам приказ начальника венгерского генерального штаба о решительном продолжении борьбы. Тяжелое поенное положение требует, чтобы армия защищала свою родину достойно своей доблестной славы. Да поможет господь нашей армии и Венгрии в борьбе за лучшее будущее! Хорти».
— Вы свидетель, Лакатош: я подписываю это под дулами автоматов.
— Что делать, ваше высокопревосходительство! Иногда но бывает другого выхода! — вздохнул Лакатош, пряча бумагу в портфель. — Теперь вы можете готовиться к отъезду, охрана будет немедленно предупреждена.
Но и это было еще не все. Через час Лакатош в сопровождении Весенмайера на том же черном посольском «мерседесе» снова приехал в замок Хатвани — с новой бумагой, на которой Гитлер требовал подписи Хорти.
— Господин регент в ванной, — сказал Лакатошу офицер-эсэсовец, начальник охраны.
— Проводите.
Адмирал в мягком мохнатом халате, разморенный, с красным после ванны лицом, с растрепанными волосами, укладывал в дорожный несессер свои туалетные принадлежности.
— Опять вы? — не без тревоги спросил он, увидев Лакатоша в дверях ванной комнаты. — В чем дело? Чего они еще хотят от меня?
Лакатош снова достал из портфеля бумагу:
— Они ненасытны, ваше высокопревосходительство. Нужно подписать и это.
Хорти взял бумагу, стоя прочитал ее:
«Его превосходительству председателю обеих палат венгерского законодательства. Мой регентский привет венгерскому парламенту! В исключительно трудные минуты венгерской истории настоящим провозглашаю свое решение: в интересах успешного продолжения войны и в интересах сохранения внутренней сплоченности и единства нации я отказываюсь от своего регентского поста и от всех своих регентских прав, связанных с регентской властью. Одновременно поручаю Ференцу Салаши сформировать правительство национального единства. Будапешт. 16 октября 1944 года. Хорти».
— Что с моим сыном, Лакатош?
— Мне ничего не известно, ваше высокопревосходительство... Об этом может знать только господин Весенмайер.
— Весенмайер!
— Он здесь, во дворце...
— Так попросите же его!
Весенмайер, ждавший в машине, явился через несколько минут, остановился в дверях, насмешливо огляделся: «Кажется, впервые в истории глава государства принимает своего премьера и иностранного посла в ванной комнате. Анекдот! Надо будет при случае рассказать Риббентропу... »
— Где мой Миклош? — не ответив на его приветствие, спросил Хорти.
— Ваш сын в безопасности, ваше высокопревосходительство. Завтра он присоединится к вашему поезду в Вене... Или в Линце. Имперский канцлер и фюрер гарантировал это своим словом. — Голос Весенмайера зазвучал четче и жестче: —
Разумеется, при условии, если вы скрепите своей подписью этот документ.
— Ваше высокопревосходительство! — чуть ли не взмолился Лакатош.— От вашей подписи зависит жизнь не только вашего дорогого Миклоша... От нее зависят и наши жизни. И будущее Венгрии!..
— Хорошо, хорошо, я понимаю,— нетерпеливо сказал Хорти.— Дайте мне какое-нибудь перо..,
Два часа спустя на специально созванной пресс-конференции имперский министр иностранных дел Иоахим фон Риббентроп, не скрывая своего восторга, огласил следующее заявление:
«Господин Хорти в интересах мобилизации всех национальных сил решил передать управление государством из своих в более молодые и решительные руки... Даже не было необходимости в немецком вмешательстве, поскольку венгерские силы сами направили ход событий в здоровое русло усиленной и уверенной защиты страны и развертывания всех сил...»
Из дворца Хатвани под охраной специального отряда СС бывшего регента Венгрии доставили в особняк на улицу Вербеци. Здесь его ждали жена, невестка и внук, насильно вывезенные эсэсовцами из папской нунциатуры. По-стариковски расплакавшись, Хорти хотел обнять и расцеловать всех сразу, чуть не упал, споткнувшись о край ковра, и вдруг замер с распростёртыми для объятий руками—по радио, крикливо подражая Гитлеру, выступал ближайший сподвижник Салаши— Ференц Райнишш, читавший «Обращение № 1» нового венгерского правительства:
— Мы с великодушной и благородной венгерской гордостью будем носить в своих сердцах идею венгеро-германской общности судеб: их раны — наши раны, их жертвы — наши жертвы, их борьба — наша борьба, их победа — наша победа... Наша нация во главе с новым руководством непоколебимо продолжит борьбу на стороне наших немецких союзников... Каждый, кто игнорирует усилия нашего общества, нарушает порядок, оставляет рабочее место и тем самым препятствует достижению нашей цели — будет предан смертной казни!
В одной из квартир рабочего квартала в Чепеле «Обращение № 1» слушала группа суровых людей в простой одежде, с руками, пропитанными металлической пылью.
— Венгрия предана,— мрачно сказал кто-то.— Хорти бросил ее под ноги Гитлеру... А народу придется расплачиваться за это кровью.
— Без крови не обойтись,— откликнулся на этот голос высокий худощавый человек, настоящего имени которого никто не знал.— Но в этой крови родится новая Венгрия. Коммунисты верят в это и будут бороться за нее, Красная Армия нам поможет.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
„ЛИНИЯ
...Двое суток подряд над равнинным Пештом и горбатыми холмами Буды, над опустевшими заводами и голыми виноградниками Чепеля, над деревушками и господскими дворами [1] между Дунаем и Тиссой неистово металась белая, пахнущая оттепелью вьюга. Вперемешку со снегом наискось бил в продрогшую землю холодный дождь. Низкие, черные с проседью тучи наглухо обложили небо от горизонта до горизонта. Встречный западный ветер жесткой ледяной крупкой сек лица советских солдат и броню «тридцатьчетверок», заваливал сугробами изъезженные дороги, посвистывал в клочьях оборванных телеграфных проводов, гнал и гнал по пустым холмистым полям крутые, упругие вихри поземки. Лишь на третий день, ранним вечером, непогода внезапно и обессиленно сникла. Стало тихо и бело, сквозь дымную рвань летящих на восток облаков колюче заискрились высокие морозные звезды. Но к ночи все началось сначала — из-за Дуная опять подул вьюжный сырой ветер, звезды погасли, и с темного, мутно заклубившегося неба густо повалили лохматые мокрые хлопья снега.
Потрепанный, обшитый фанерой «виллис» Талащенко мотало из стороны в сторону, заносило на обочину, стертые колеса пробуксовывали в снежных завалах. Шепотом матерясь, проклиная на все лады темень и непогоду, шофер остервенело выворачивал баранку руля, на заднем сиденье, за спиной комбата, поминутно охал и кряхтел его ординарец — сержант Саша Зеленин.
«Молодец Бельский, правильно предложил выдвигаться на исходные в пешем строю — иначе намучились бы мы тут с машинами...»
Колонну догнали на развилке дорог, одна из которых круто отваливала влево, а другая — на нее уже вступила первая рота — уходила прямо на запад, исчезая в глухой снежной черноте ночи.
Батальон шел против ветра напористо и трудно, прочным увесистым шагом. В рябой метельной тьме чуть светлели припорошенные белым ушанки, плечи и вещмешки солдат, кое-где над колонной маячили длинные жерди противотанковых ружей, на сгорбленных спинах покачивались тяжелые катки и стволы станковых пулеметов.
Часто сигналя, разбрызгивая истолченное сотнями ног грязное месиво из глины и снега, «виллис» осторожно пробрался вдоль колонны, поравнялся с головой первой роты. Впереди всех, коротко взмахивая руками, по-бычьи упрямо, будто рассекая воду, шел старшина Добродеев — коренастый и кряжистый, с большим вещевым мешком за спиной и с автоматом на груди.
«От самого Сталинграда шагает,— сразу узнал его Талащенко.— Тысячи километров вот так отмахал!»
На обочине, поджидая машину, в плащ-палатке, надетой поверх полушубка, стоял старший лейтенант Бельский — командир роты. Талащенко приказал шоферу остановиться, открыл задрожавшую под напором ветра дверцу: