Все дороги и перекрестки были забиты войсками. Под ногами пехоты чавкала грязь. Надрывались автомобильные гудки. Ржали лошади. Ревели двигатели танков и самоходок. Шоферы добродушно посмеивались над ездовыми. До хрипоты спорили начальники колонн и обозов. Тыча засаленными рукавицами в прогнувшиеся рессоры, отбивались от многочисленных попутчиков водители шедших к Дунаю машин.
Примерно на полпути летучка догнала колонну грязно-белых от зимней маскировочной окраски «тридцатьчетверок», сошедших с дороги и остановившихся на обочине. Возле машин кое-где виднелись фигуры танкистов в черных комбинезонах и черных шлемах.
— Наши, гурьяновские,— кивнув в сторону колонны, сказал шофер.— Девятка. Девятый танковый полк. К Дунаю, товарищ гвардии капитан, войска идут. Будапешт брать.
— Понятно.
— Спасибо, погода нелетная... А то, если б налетел,— подумать жутко...
Часам к одиннадцати капитан был уже в штабе корпуса. Начальник отдела кадров, сонный, с помятым лицом подполковник, сидел среди писарей в небольшой, полной табачного дыма комнате. Не вынимая изо рта папиросы, он встретил капитана усталым взглядом красных, с припухшими веками глаз:
— Т-так-с, значит, из госпиталя... Последняя должность?
— Командир роты средних танков.
— Ну, это совсем, брат ты мой, чудесно! — подполковник бросил погасшую папиросу в пепельницу из консервной банки, откинулся на спинку шаткого скрипучего стула и, задумавшись, опустил веки.— Ну что ж! — неожиданно сказал он, выпрямляясь.— Вот и пойдешь на роту. В девятый танковый. Дай-ка предписание...
— В девятый? — капитан вспомнил колонну «тридцатьчетверок», стоявшую в придорожной посадке.
— Не устраивает?
— Да нет, почему... Мне, откровенно говоря, все равно. Раз к своим обратно не попал...
— Полк в штабе гвардейской мехбригады и сегодня должен сосредоточиться в Киш... Киш... Вот беда — никак не могу привыкнуть к этим названиям!Отложив в сторону поданное капитаном предписание, начальник отдела кадров надел очки и вытащил из лежавшей на столе папки лист прозрачной папиросной бумаги, исписанный на машинке.— Киш-кун-лац-хаза! Это отсюда километров пятнадцать... Командир полка — чудесный человек. Гоциридзе. Шалва Михайлович Гоциридзе. Герой Советского Союза. Сейчас дадим тебе бумагу — и топай в оперативный отдел, к ОД. Офицер связи поедет в полк — и тебя заберет.
Он положил листок обратно в папку, взял предписание, два раза перечитал его и в упор взглянул на капитана:
— Мазников твоя фамилия?
— Точно. Мазников Виктор Иваныч.
— Гм... А у нас есть полковник Мазников. Как раз командир той бригады, куда ты едешь. Мазников Иван Трофимович.
— Иван Трофимович? Вы это точно знаете?
— Кому уж лучше знать! — подполковник слегка обиделся: — Как-никак кадрами заведую.
— Отец мой — Иван Трофимович. И тоже — полковник.
— Ну, брат ты мой! Вполне возможно, что это и есть твой батя... Я сейчас личное дело подниму, карточку тебе покажу.
Рекогносцировка была закончена, и Талащенко отпустил командиров рот, приказав им до наступления темноты завершить всю подготовку к форсированию. Никольский и начальник связи батальона пошли в штаб артиллерийского дивизиона, который должен был прикрывать огнем переправу. Одетые в маскхалаты связисты потянули за ними телефонную линию.
Командир батальона остался на наблюдательном пункте вдвоем с Сашей Зелениным. Сквозь длинную узкую амбразуру НП, обращенную к противнику, была видна черная, глухо гудящая вода Дуная и обледенелые прибрежные кустики. Западный берег реки — далекий и пока недоступный — таял в дымной снежной синеве.
«Голубой Дунай! — с грустью и горечью сказал себе Талащенко.— И не голубой он, а мутный и темный... Что принесет сегодняшняя ночь? Может, и не побываешь на том берегу — хлебнешь этой ледяной черной воды... Дунай! Подумать только! Если бы мне в начале войны сказали, что я окажусь здесь — разве я поверил бы!»
— Ну и занесло нас с тобой, Зеленин! Даже удивительно! В Венгрию!..
— Верно, товарищ гвардии майор: занесло далековато! Точно: иногда даже и не верится. Только мы тут ни при чем. Не мы с вами в этом виноваты, а Гитлер. Я, к примеру, лучше б сейчас дома сидел...
— И чай с женой пил?
— Да я холостой!
— Женился б, если б не война.
— Вполне возможно.
— А я, брат, был женат... И даже дочка у меня была. Олеся. А все равно после победы возвращаться не к кому. Только три года и пожить успели. Я после Хасана женился. Три года пожили — и опять. Я на фронт. Они — в эвакуацию, В Среднюю Азию ехали. Да под Воронежем от их эшелона — одни щепки... «Юнкерсы» налетели и — вдребезги...
— Понятно, товарищ гвардии майор.
— Ну, ладно... А дело делать надо.
Талащенко первым вышел из блиндажа НП в узкий глубокий ход сообщения. Саша, перебросив автомат на грудь, деловито посапывал сзади.
По небу, казалось, над самой головой, летели низкие, рваные облака, сверху опять сыпало. Тонкий снежный наст на обочинах траншей, изъеденный за день сырым ветром, посерел и затвердел. Лужицы под ногами затянуло ледком — тусклым и ломким, как слюда.
Порыв сырого ветра закружил над траншеей снежную пыль. Где-то позади начали рваться снаряды. На том берегу гулкой короткой очередью дробно прогрохотал пулемет. Ниже по течению, как и весь день, погромыхивало: там, расширяя плацдарм, захваченный еще месяц назад, в начале ноября, наступали вдоль Дуная на север войска Третьего Украинского.
— Тылы проверим, товарищ гвардии майор? — поинтересовался Саша.
Командир батальона кивнул:
— Тылы.
В длинной палатке бригадной санроты было неуютно и холодно. Под ударами ветра, словно паруса, выгибались во внутрь ее брезентовые стены. Снаружи надоедливо трепыхалась плохо пристегнутая дверь. Невеселым тусклым огоньком горела стоявшая на раскладном столике «летучая мышь».
Капитан Сухов, командир санроты, куда-то вышел, старший фельдшер Галечка Ларина и операционная сестра Славинская разбирали после переезда свое имущество в соседней палатке, пожилой солдат-санитар Кулешов вовсю храпел в углу на куче матрацев.
Подбросив в печурку раздобытых где-то Кулешовым сырых дров, Катя присела на сложенные стопкой носилки переобуться: в левом сапоге терла портянка.
— А тут чьи владения? — спросили вдруг у входа, и в палатку, в сопровождении автоматчика, вошел офицер в залепленном снегом полушубке.— Ага! Надо полагать — суховское.
— Точно, товарищ гвардии майор, наша бригадная санрота,— бойко подтвердил автоматчик.
— Ну, добре, добре! — майор прошел на середину палатки, огляделся: — Есть тут живые люди?
— Есть,— сказала Катя, натягивая сапог.— Разве не видно?
— Теперь видно. Вечер добрый!
— Добрый вечер.
— Т-так! — майор, наклонив голову, пригляделся: — А вы, по-моему, новенькая... Точно?
Катя нахмурилась:
— Нет, уже старенькая.
— Непохоже. Я, например, вижу вас в первый раз.— Майор потрогал мокрый от снега ус: — А где Сухов?
Кати пожала плечами:
— Не доложил. Но, возможно, в палатке рядом.
— Саша! — позвал майор, разглядывая печурку снизу вверх — от железного листа на полу до асбестовой обшивки трубы и потолке.
— Узнать?
— Узнать!
— И кто же это там так сладко спит? — спросил майор, всматриваясь в угол, из которого доносился богатырский храп Кулешова.
— Наш санитар.
— Завидую.
Снаружи раскатисто загрохотало: немцы опять ударили по левому берегу из шестиствольных минометов. Потом донеслось несколько очень далеких пулеметных очередей.
— Привыкли к такой музыке? — взглянул на Катю
майор.
— А что делать?
—Точно — делать нечего. Но привыкнуть к этому трудновато. Тем более — вам.
— Почему это — тем более?
— Ну все-таки — слабый пол.
В палатку вошел Сухов.
— Привет, привет! —начал он с порога, протягивая майору обе руки.—Рад видеть земляка... Но, думаю, лучше перейти в палаточку рядом. Там мы уже навели порядок, и я вас обо всем проинформирую, поскольку на ближайшие дни вы мой начальник.— Сухов обернулся: — Катерина Васильевна, если вас не затруднит, разожгите примус и поставьте кипятить воду.— Он жестом пригласил майора к выходу: — Прошу. Тут недалеко, метров пятьдесят.
Катя опять осталась одна. Нашла примус, разожгла его, и шла ведро, вышла, набрала мокрого тяжелого снегу, поставила ведро на шумный синевато-оранжевый тюльпан пламени Потом, разыскав табуретку, подсела к печурке, стала молча смотреть, как за ее дырявой, прогоревшей дверцей весело играют дымные язычки огня,
«Новенькая... Старенькая... Слабый пол! Когда уже все это кончится!»
Сухов вернулся минут через пятнадцать, снял очки, протер их носовым платком.
— Ну, так-с! — сказал он, взглянув на Катю, которая, кутаясь в шинель, все еще сидела около печурки.— Теперь возьмемся за эту палаточку... Кулешов! Подъем!
— Сергей Сергеевич, кто это приходил? — не оборачиваясь, спросила Катя.
— Вы имеете в виду майора? Это командир первого батальона Талащенко. Григорий Иванович Талащенко. Им сегодня предстоит весьма трудненькое дело. Будут переправляться на ту сторону. Кулешо-ов! Я же сказал: подъем!
В головной десантный отряд входила рота автоматчиков, отделение связи с одной радиостанцией, взвод противотанковых ружей, четыре станковых пулемета и отделение сапер-минеров. Командовавший этим отрядом старший лейтенант Бельский, стоя на опушке рощицы рядом с командиром первого взвода лейтенантом Волобуевым, маленьким и хрупким, похожим на мальчика, молча наблюдал за пулеметчиками, проверявшими набивку патронных лент.
Синева над землей густела, становилась плотней. Тяжелые мохнатые снежинки, наискось летевшие вниз, были почти невидимыми.
Не поворачивая головы, Бельский сказал:
— В случае чего — принимаешь командование.
— Да брось ты, Борис, о такой чепухе! — Волобуев взял командира роты за локоть.— Я, знаешь, стараюсь никогда об этом не думать. Так спокойней.
Они медленно пошли вдоль занятой батальоном лощины.
Солдаты взвода, которым командовал Волобуев, сидели около блиндажа на разбросанной по снегу соломе. Увидев лейтенанта вместе с командиром роты, все поднялись, и Авдошин, выйдя офицерам навстречу, козырнул так лихо, как не умел никто другой в батальоне:
— Товарищ гвардии старший лейтенант! Первый взвод к выполнению боевой задачи готов!
— Пока отдыхайте, отдыхайте,— сказал Бельский.— Время впереди есть... Задача сегодняшняя ясна?
Он очень смутно видел лица солдат — просто представлял их себе: серьезные, деловые, кое у кого — задумчивые. Так перед каждым боем.
— Ясно, товарищ гвардии старший лейтенант! Днепр-то, пожалуй, пошире — и то одолели.
— Энзе все получили? — спросил Волобуев.
— Все, товарищ гвардии лейтенант.
— Бухалов! — громко позвал Авдошин.
Долговязый солдат, недавно пришедший в роту из госпиталя, звякнув котелком, поднялся:
— Я Бухалов...
— Съел энзе?
Стало тихо. Авдошин усмехнулся:
— Чего молчишь? Съел?
— Оставил малость,— окая, прогудел Бухалов.
Вокруг засмеялись.
— Хвалю за сознательность!
— Тянет на поправку-то, товарищ гвардии сержант.
— Поправляйся на здоровье! Разве кто против? Только ведь за Дунаем старшина со своей коломбиной не скоро по явится — вот что!
— Это я, конечно, понимаю...
Из за блиндажика, придерживая рукой полевую сумку, появился старшина Добродеев.
— Первый? спросил он, присматриваясь.
— Первый.
— На партсобрание, товарищ гвардии старший лейтенант, — Добродеев узнал командира роты. —В районе минометной. Открытое. Всех приглашаем.
Коммунисты батальона собрались в самом конце лощины, где были огневые позиции минометной роты. Здесь, в черных глубоких окопах, почти отвесно задрав стволы, стояли минометы, прикрытые с дульной части чехлами. В центре рассевшихся полукругом людей, почти на самом дне лощины, разговаривали майор Талащенко, замполит батальона капитан Краснов, временно исполнявший и обязанности парторга (тот был ранен неделю назад), и начальник политотдела полковник Дружинин.
—Товарищи! Прошу внимания! — поднял обе руки Краснов. — Все собрались? Парторги рот, все собрались?
—Все налицо,— ответило несколько голосов.
—Тогда начнем. Я думаю, президиумов по данной обстановке не требуется. Повестка дня: «Святой долг коммуниста быть первым на том берегу!» Есть добавления и изменении?
—Н-нет!..
—Принимается. Слово имеет командир батальона гвардии майор Талащенко.
—Я, товарищи, не буду говорить, какая нам поставлена боевая задача,— неторопливо начал командир батальона.— Вы это знаете. Ваши командиры довели до каждого полученный нами боевой приказ. Выполнить его — наш долг, дело нашей партийной совести. Помните: на нас, на коммунистов, будут сегодня смотреть все солдаты — комсомольцы и беспартийные ... Скрывать нечего : задача наша не из легких. Кое-кто и не попадет на тот берег. Может, и я не попаду. Война. А пуля не выбирает — это всем известно. Будет тяжело. Но приказ надо выполнить.— Талащенко хотел сказать что- нибудь еще. но ему вдруг стало стыдно: зачем он уговаривает этих смелых и честных людей — почти каждого из них он не один раз видел в бою.— Предлагаю решение: дело чести каждого коммуниста, его святая обязанность — первым быть на том берегу!
Под ногами командира батальона зашуршал истоптанный мокрый снег. Метнувшийся по лощине ветер донес далекий орудийный грохот, по низу неба за Дунаем опять растеклось блекло-желтое сияние осветительных ракет.
— Кто хочет слова? — спросил у собрания Краснов.
— Дайте мне,— сказали из задних рядов.
— Проходите сюда, товарищ Осипов.
Рядовой Осипов пробрался вперед. Талащенко никогда не слышал, чтобы этот угрюмый, молчаливый и уже немолодой солдат выступал на собраниях. Что он скажет?
— Я от имени коммунистов нашего взвода,— тихо начал Осипов.— Поручили мне, значит...
— Громче, Вася! — зашумели справа.
— Я от имени взвода, значит,— повторил Осипов.— Наши хлопцы первыми туда придут, на тот берег... Дело оно, конечно, нелегкое, так что... В общем — переправимся. Даем командованию такое твердое слово.
Осипов смолк и, секунду потоптавшись, неторопливо пошел на место.
— Кто еще? — спросил Краснов.
Поднялся старший лейтенант Бельский:
— Коммунисты нашей роты идут в головном отряде. Постараемся не подвести — мы же гурьяновцы! Поддерживаем предложение командира батальона. Предлагаю голосовать.
— Разрешите мне несколько слов,— сказал начальник политотдела, когда Бельский сел.
— Пожалуйста, товарищ гвардии полковник.— Краснов чуть посторонился.— Слово имеет начальник политотдела гвардии полковник Дружинин.
Сразу стало тихо. Дружинин — высокий, плотный, в папахе и коротком полушубке, на минуту задумался.
— Длинные речи тут, товарищи, не нужны,— наконец сказал он.— Времени у нас, как говорится, в обрез. Каждый из вас, каждый солдат, каждый коммунист, знает, что партия и правительство, наше верховное командование поставили перед нами почетную задачу — изгнать с венгерской земли немецко-фашистских захватчиков и вывести из войны последнего гитлеровского союзника — салашистскую Венгрию, освободить от фашистского ига ее трудящийся народ... Помните, дорогие товарищи, всегда помните: вся изумленная Европа — да что там Европа, весь мир! — смотрит на вас! Хочу вам сказать, что форсируете Дунай вы сегодня не одни — многие части фронта начнут переправляться вместе с вами в других местах, на других участках. И командование нашего славного гвардейского механизированного корпуса просило меня передать всем вам, что оно верит в своих молодцов-гвардейцев, героев Ельни и Сталинградской битвы. Вспомните, как вы и ваши боевые товарищи бились с врагом в Донских степях, за Днепром... Пусть боевые подвиги однополчан будут для вас сегодня примером!.. Желаю вам боевого успеха сегодняшней трудной ночью! Желаю, чтобы меньше было пролито крови и меньше потеряно жизней! Счастливо, гвардейцы!..
В секундной тишине, казалось, было слышно, как на шапки, полушубки, маскхалаты, автоматы солдат ложится снег.
—Кто еще хочет выступить? — обратился к собранию Кpacнов. — Ясно! —зашумели со всех сторон.—Чего нас агитировать !