Ульрика уложила его, а потом повернулась к Андерсу:
— Устали?
Он не знал, что отвечать, только покачал головой. Разве это усталость? Чувство, что тебя ошпарили под кожей открытым огнем? Да. Нет. Это что-то другое.
— Вы бледный, — сказала Ульрика. — Может, вам поесть?
Она была права, ему надо поесть, он пропустил ужин. А потом — спать. Крепко и долго.
— Пожалуй, — сказал он и удивился, что голос звучит, как обычно. — Вы не посидите с ним, пока я не вернусь?
Во время еды стало лучше, он буквально ощущал, как растет сахар в крови, а вместе с ним оптимизм. Он ведь сделал все, что нужно, то же, что и любой хирург-кистевик. Сшил сухожилие в раскрытой ране, выбрал все осколки, все промыл и наложил восемь швов на одну рану и соответственно шесть и четыре на две другие. Чего еще можно пожелать?
После еды он вышел на палубу подышать. И вот теперь стоит там один, поставив локти на поручень, смотрит и ощущает, как судно словно бы теряет скорость. Может быть, причиной тому лед. Они вошли в зону, полную льдин, больших и маленьких. Ледяные глыбы уворачиваются из-под носа ледокола, это зрелище гипнотизирует, невозможно отвести взгляд. Некоторые из них сперва окунаются в воду, а потом выныривают, смыв с себя снег, ярко-голубые и сияющие, словно они…
— Здрассьте!
Сердце заходится. Эта чисто физическая реакция изумляет Андерса, и он тут же пытается сам себе ее объяснить. Он думал, что он один на палубе. Но оказалось, что нет. Ула стоит чуть в стороне, у него сигарета в левой руке и стакан с янтарной жидкостью в правой. И он улыбается.
— Напугал я вас?
Андерс делает извиняющееся лицо:
— Я тут задумался…
Ула отпивает из своего стакана, глаза его чуть сужаются.
— Что, заштопали этого?
— Да.
Ула, кивнув, отводит от него взгляд и глубоко затягивается. И едва успевает выдохнуть, как дым улетает прочь.
— Хорошо.
Молчание, Андерс лихорадочно ищет, что бы такое сказать, что-нибудь, не имеющее отношение к Роберту и тому, что произошло сегодня, но не успевает. Ула заговаривает первым:
— Он скользкий гад, этот тип…
Андерс поднимает брови:
— Потому что назвал вас уродом? Да это просто спьяну…
Ула взглядывает на него:
— Тьфу. На это я плевать хотел.
Андерс не отвечает, только пожимает плечами. Бесполезно. Ула не смотрит на него, но и не умолкает.
— Видывал я таких…
— Аа.
— Так что сразу раскусил, что за тип. Едва он появился на борту.
Снова молчание, и в какой-то момент Андерс думает, не уйти ли, но не двигается с места, он стоит совершенно неподвижно и смотрит на Улу, который поднял свой стакан, но взглядом увяз где-то далеко-далеко.
— Такие не… Упс!
Судно, вздрогнув, замирает. От этого совсем небольшого толчка Ула едва не падает — но успевает схватиться левой рукой за поручень и ухитряется, спружинив, не пролить ни капли виски из стакана.
— Ловко, — улыбается Андерс.
Ула ухмыляется:
— Правда, а?
— Почему мы остановились?
— Резолют. Остров, вон. Там ледовый лоцман.
Андерс оборачивается и вглядывается в сторону горизонта. То, что недавно казалось очень темной тучей, опустилось на водную поверхность и превратилось в остров. Черный остров.
— А когда он прибудет?
— Завтра, — говорит Ула. — Когда будет посветлее. Чтобы вертолет смог сесть.
Опять наступает молчание, оба стоят рядом неподвижно, глядя на остров.
— А вы не знаете…
Ула говорит другим голосом, увереннее, чем только что, и в то же время тише, но фразы не договаривает. Андерс, подождав, переспрашивает:
— Да?
Ула сперва не отвечает. Он стоит не шевелясь и смотрит на остров, а потом пожимает плечами.
— А! Забыл, что хотел сказать.
Ладно. Андерс не возражает. Бритой голове уже холодновато.
— Мне пора, — говорит он, сунув руки в карманы. — Увидимся еще.
Ула гасит окурок о поручень, по-прежнему уставившись на остров на горизонте.
— Ну да, конечно, — произносит он.
~~~
Сколько она еще просидит вот так?
Выпрямив спину и зажав обе ладони между ляжками. И неподвижно глядя перед собой. Притом что смотреть особо не на что, кроме собственной идеально прибранной каюты. Такой опрятной, что кажется необитаемой. Двери шкафа закрыты и заперты. Все поверхности чистые и пустые. Ноутбук засунут между спинкой стула и письменным столом и закреплен тугой резинкой. Даже случись ураган, ничто здесь не сдвинется с места, даже если «Один» поднимется на воздух, перевернется пару раз, шлепнется на воду и несколько раз подскочит, ничего не изменится. А кстати. Постельное белье взлетело бы. А сама бы она стукалась бы, как мячик для пинг-понга, о потолок и стены.
Но никакого урагана не будет, наоборот, полный штиль и серый туман за окном. Море лежит серое, как железо, среди белых льдин, темные тучи тяжко нависают над ним, туман и мгла застилают горизонт. Словно небо уже не может больше держаться наверху, словно оно решило опуститься вниз и лечь, как одеяло, на землю, словно оно хочет напомнить ей, что вся эта поездка — недоразумение, что это иллюзия — полагать, что можно хоть ненадолго сбежать из мира. Северный Ледовитый океан находится в мире. И «Один» принадлежит миру. У того, кто желает оставить мир, есть только один выход. Но об этом она обещала себе не думать.
— Обострение, — произносит она вслух и, прижав кулаки к глазам, трет так отчаянно, что алая тьма становится черной. А открыв глаза, понимает, что судно вроде бы остановилось. Кругом так тихо, только откуда-то снаружи доносится приглушенная музыка. Вечеринка, видимо, продолжается. Хорошо. Тогда она не будет тут сидеть и пялиться в пространство. Тогда она станет вести себя как обычный человек, который живет настоящим. Благоразумный. Совершенно нормальный. Она просто причешется и спустится вниз, чтобы общаться с остальными. Потому что спать сейчас еще рано, а работать уже поздно, да и мысли все время будут ускальзывать в прошлое.
— Хватит, — говорит она вслух самой себе.
И это именно то, что ей нужно было услышать, потому что в следующую секунду она уже в душе, она стоит под струями воды, она красит губы тем, что осталось от помады, не удостаивая мыслью того некто, кто это сделал, и расчесывает волосы щеткой. И все это почти в одно мгновение. Она улыбается отражению, брызгаясь духами. Вот так. Теперь она хорошенькая. А в кармане брюк лежит нечто, похожее на стилет, на случай, если она вдруг покажется чересчур хорошенькой. Риск, правда, невелик, но все же…
Сюсанна всегда носила с собой этот стилет, который на самом деле нечто иное. Начиная с пятнадцати лет, когда она нашла его в комнате у Бьёрна, в комнате, в которой тогда уже никто не жил больше полугода. Стилет лежал в его черной гастрольной сумке, пустой и пыльной, стоявшей на дне шкафа. У Сюсанны в тот день была температура и то странное состояние, когда кожа словно отстает на сантиметр от мышц и костей, отчего все казалось ненастоящим. Как во сне.
А потом это и в самом деле казалось сном, то, что она впервые за много месяцев открыла закрытую дверь комнаты Бьёрна и вошла, что она стояла в своей ночной рубашке посреди холодного утреннего света и смотрела по сторонам. И не сразу сообразила, что Инес пересоздала эту комнату, сделав из нее мемориал скорее гимназиста, чем рок-звезды. Учебники аккуратной стопкой лежали на столе, словно Бьёрн вот-вот войдет и сядет делать уроки, но на стенах не было ни одной фотографии «Тайфунз», а на полке ни одной их пластинки. Сюсанна медленно повернулась и обнаружила, что стоит перед шкафом. Мгновение она смотрела на него, прежде чем решила протянуть руку, повернуть ключ и открыть дверцу.
Казалось, в шкафу время застыло еще более плотно. Там висели немного поношенные рубашки Бьёрна, еще гимназического времени, его старый вельветовый пиджак и красивый черный свитер из ламы. На верхней полке лежала белая футболка, тщательно наглаженная и сложенная аккуратно, словно в магазине, рядом его трусы, такие же ослепительно-белые, тоже сложенные и наглаженные. А внизу стояла его гастрольная сумка, большой черный кожаный баул, с которым он почти год не расставался. Сумка скалила свои серебристые зубы, будто в глумливой усмешке, и Сюсанна, встав на коленки, запустила руку в черную пасть и стала там шарить в поисках чего-нибудь, чего угодно, что снова сделало бы Бьёрна реальным.
Стилет торчал из-под черной картонной подкладки на дне. Он был очень тонкий, и, впервые ощутив кончиками пальцев прохладную поверхность металла, Сюсанна решила, что это авторучка. Она не сразу смогла вытащить его, а когда наконец вынула, то не поняла поначалу, что это. Небольшой металлический предмет со щелью по всей длине и кнопочкой внизу. Не авторучка. Сюсанна нажала на кнопку большим пальцем, но ничего не произошло, кроме того, что она по неловкости выронила этот предмет на пол. Вообще-то ничего страшного. Дома она была одна, и никто не услышал бы, чем она занимается. Но она все-таки подняла этот предмет, спрятала в руке и устремилась назад в свою комнату и в постель. И только пролежав там неподвижно довольно долго в ожидании, что кто-то, кто угодно, откроет дверь и уставит на нее обвиняющий перст, посмела наконец разжать кулак и разглядеть поближе эту штуку.
Что это такое?
Маленький кусочек серебристого металла. Щель. Кнопка внизу. Сюсанна нажала ногтем, на этот раз сильно и решительно, и в тот же миг выскочило лезвие, тонкое и узкое лезвие, с полосатой поверхностью и очень острым концом. Это мог быть стилет, будь у лезвия режущий край. Но это была просто-напросто пилка для ногтей, длинная пилка в виде выкидного стилета. Не то чтобы Сюсанна когда-либо до этого видела такие стилеты. Она только слышала о них, и все ее знания сводились к смутным образам и странным ассоциациям. Мэкки-Нож, например. Итальянская мафия. И картинка, как один человек прижимает стилет к животу другого человека и нажимает на кнопку…
Но зачем Бьёрну пилка, похожая на стилет? И откуда он ее взял? Подарок от какой-нибудь фанатки? Или от Евы? Может, она взяла ее из парфюмерного магазина? Бьёрн бы сам ее, во всяком случае, никогда не купил. Насколько ей известно.
Сюсанна заправила лезвие пилки обратно и сжала стилет в ладони, ладонь сунула под подушку, а сама тем временем повернулась на бок и закрыла глаза. И вдруг он появился, вдруг он стоял перед ней в ее комнате. Вернее, он стоял на какой-то дороге, посыпанной гравием дороге, идущей через лес, но он видел ее, видел Сюсанну так же отчетливо, как она видела его, и улыбался, и поднял руку в приветственном жесте. Я тебя прощаю! Ты же моя сестренка, и я тебя прощаю…
Мгновение Сюсанна стоит неподвижно, глядя на свое отражение, потом, морщась, отворачивается. Что произошло — то произошло, и к тому же произошло очень давно. И в другом мире, которого больше нет, в мире, который большинство ныне живущих людей даже вспомнить не сможет. Они тогда были слишком маленькими. Или вообще еще не родились.
Вечеринка, ах да. Ей надо идти на вечеринку.
Танец продолжается, но остались только самые заинтересованные. Молодые моряки и такие же молодые ученые парами скользят по кругу, полузакрыв глаза, тесно прижимаясь и поглаживая друг друга. Двое бывалых полярников — у стойки бара. Сюсанне приходится прищуриться, чтобы разобрать, кто это. Лейф Эриксон. Штурман. И хмурый Стюре. Метеоролог. На кожаном диване сидит Ларс, один из орнитологов. С ним она могла бы поговорить, но он спит.
Нет. Тут не с кем общаться. Ей во всяком случае.
Она не переступает порог бара, а постояв в коридоре, поворачивается и уходит. Она пойдет в библиотеку — так звучно называются шесть набитых книгами книжных шкафов, которые стоят в кают-компании, и поищет что-нибудь почитать. Проходя мимо курилки, она слышит голоса, и в какой-то миг появляется искушение заглянуть туда, но, во-первых, она не курит уже восемь лет, а во-вторых…
— Привет!
Мужчина, стоящий перед ней, широко улыбается. Она отвечает улыбкой, тем временем обшаривая все складки и тайники мозга в поисках зацепки. Кто это? Исследователь или член команды? Гость? Ответа она не находит.
— Привет.
— Сюсанна? Правильно?
Она молча кивает. У мужчины белые волосы и голубые глаза, блестящие голубые глаза, которые слишком часто моргают. Он, видимо, выпил.
— Пошли в курилку.
Она делает извиняющееся движение, легкий кивок, трансформирующийся в попытку всего тела как-то проскользнуть мимо.
— Мм. Я не курю…
Он не двигается с места, но тем не менее все-таки неуловимым образом двигается. Загораживает ей путь. Он высокий и плотный. Ей придется прижаться к стенке, чтобы пройти мимо.
— Плевать. Пошли все равно.
Он обнимает ее за плечи, мягко подталкивая к дверям. Она тут же хватается за стилет в кармане брюк, не забывая вежливо улыбаться этому незнакомцу, и выскальзывает из его хватки. Давно уже чужие руки на плечах не означают для нее ни сладострастия, ни соблазна. Но мужчина за спиной не уступает, едва она вывернулась, как его правая рука снова ложится ей на плечо. И слегка сжимает — а левой он взмахивает, когда оба переступают порог:
— Это Сюсанна.
Компания в курилке собралась небольшая. В двух креслах дремлют парни из машинного. В третьем — буфетчица София на коленях своего вечного спутника Мартина. На одном диване — пара молодых докторантов из Америки. На другом — Винсент, судовой ремонтник, пожилой, уже явно пенсионного возраста.
— Здравствуйте, Сюсанна, — произносит он.
Сюсанна с улыбкой кивает, окидывая помещение взглядом. Раньше она тут не бывала — табачная вонь из двери заставляла ее проходить мимо, не задерживаясь, но теперь окно приоткрыто, и вонь превратилась в аромат. Действительно приятный. И само помещение выглядит приятно. По-домашнему. Не считая, разумеется, переполненных пепельниц.
— Move, [13]— говорит мужчина рядом с ней докторантам-американцам, и те поспешно отодвигаются. Сюсанна с извиняющейся улыбкой опускается рядом с ними, мужчина втискивается рядом, так что американцами приходится еще потесниться.
— Не знаете, почему мы остановились? — спрашивает Сюсанна.
— Из-за ледового лоцмана, — объясняет мужчина рядом с ней. — Должен завтра прибыть на борт.
— С Резолюта, — уточняет Мартин.
Сюсанна молча кивает. Мужчина рядом с ней щелчком выбивает сигарету из пачки и протягивает ей, жестом из рекламы времен шестидесятых — и Сюсанна видит, как ее рука тянется за этой сигаретой и берет ее. В теле щекотно от удовольствия, сотни тысяч, нет, миллионы нейронов сладко потягиваются и озираются спросонок — никотин? Что, правда никотин? — пока она вставляет сигарету в рот и позволяет этому безымянному рядом с ней поднести ей зажигалку.
Оо!
Наслаждение веером расходится по телу. Сюсанна закрывает глаза. Надо же, как ей на самом деле хотелось курить! Восемь долгих лет она ходила с этой жаждой и даже не подозревала о ней.
— Решительный, — произносит мужчина рядом с ней.
— Что?
София, это должна быть София, это она, хоть Сюсанна ее и не видит. Надо затянуться еще раз с закрытыми глазами. А потом она возьмет в баре бокал вина.
— Резолют. Это значит «Решительный».
Мартин. Сюсанна открывает глаза и смотрит на него. Он красив. Оливковая кожа. Карие глаза. София перехватывает ее взгляд:
— Что с вами?
— Ничего. Просто я восемь лет не курила.
Она закрывает глаза и затягивается в третий раз. Ощущение меняется: наслаждение глубже, но от вкуса табака во рту ощущается легкая тошнота и тут же перемещается в желудок. Ладно, ничего страшного.
— Правда?
Мужчина рядом с ней кладет руку на диванную спинку у нее за спиной. Пусть. Почему бы и нет?
— Правда.
— Господи, если бы я знал, то…
Она открывает глаза и чуть улыбается ему:
— Не беспокойтесь. Я эту выкурю — и все.
— Точно?
— Точно. Ну, может, еще одну.
Он посмеивается и покачивает головой. Сюсанна улыбается шире. Где-то в глубине души крошечная женщина, сидящая на корточках, уже поднимается в знак протеста. Курение убивает!Сюсанна дает ей пинка, так что та летит вверх тормашками. Ну убивает, и что с того? Мы ведь идем навстречу смерти, как и шли, и если от единственной сигареты чувствуешь такую легкость и такое счастье, забываешь самое себя и собственную жизнь, то насколько счастливее можно стать, выкурив двадцать?