Отец Аслануко был упрямым и молчаливым человеком. Погиб он глупо, из-за своего же упрямства. На кирпичный завод привезли новый двигатель, который заводился ручкой. Надо было долго и сильно крутить, прежде чем мотор «схватывал» и начинал тарахтеть. Отцу Аслануко поручили освоить двигатель. Он крутил минуту, другую, двадцать, сорок Аминут и... упал замертво. Врачи определили разрыв сердца.
Аслануко пошел в мать — веселую и говорливую Ку-рацу.
Апчара тоже не лезла в карман за словом. Она уже рассказала, что заведует молодежной молочнотоварной фермой, что ее выбрали в бюро райкома комсомола, что она руководит на ферме военным кружком. Не утаила и того, как опростоволосилась с рукопашным боем. Аслануко, слушая ее, весело хохотал.
— Зато на деревянные минометы Альбияна огромный спрос. Возят из аула в аул. Изучают.
Аслануко хохотал еще пуще.
Пока они разговаривали и смеялись, на грузовике выросла гора посылок. Хатали старался, чтобы этим первым рейсом увезли лучшие посылки. Он знал, где что лежит, и, выбрав ящик, подписывал его тому, кому хотел. Апчара тоже выбрала из целой горы посылку для Аслануко, кроме той, что ему послала мать. От обоих ящиков — от материнского и от общего — вкусно пахло вяленой бараниной, жареной курицей, сыром. Известно было, что там есть и вино. Парню очень хотелось сейчас же открыть хоть одну посылку, но он отложил это удовольствие до той минуты, когда в полку станут выкладывать содержимое ящиков и хвастаться друг перед другом. Торжественная и веселая будет минута!
— Ну вот. А мы поедем назад и ничего этого не увидим,— загрустила Апчара.— Ты расскажи хоть нашим, как нам хотелось самим раздавать посылки и письма, как нам хотелось встретиться с ними.
— А ты не уезжай.
— Как?
— Поедем со мной. Довезем посылки до нашего полка. Машуковцы все там. Посылки мигом разберут. Это все равно, что курам насыпать горсть зерна. Тук-тук! И — ни одного зернышка. Все подобрано. Я обещаю доставить тебя до этой станции раньше, чем произойдет вечерняя смена караула.
— А это возможно?
— Машина! Мотор новый. Только газуй!
Прислушавшись к разговору Апчары и Аслануко,
Хатали помрачнел.
— Ты забываешь, что я отвечаю за тебя не только перед твоей матерью, но и перед руководством, которое нас сюда послало. Ты не имеешь права распоряжаться собой. Тебе хочется повидать брата? А разве Узизе не хочется увидать своего мужа — комиссара полка? Чем ты лучше ее?
— Я обещаю привезти ее до вечера! Вы же не уедете сегодня?! — взмолился Аслануко.— Раздать посылки — минутное дело. Дорогу я знаю. Два раза ездил...
Узизу опять уколола совесть: из-за меня не пускает.
— Пусть едет. Пусть хоть она увидит моего комиссара. Он узнает, что я здесь, и улучит момент, хоть на минуту приедет ко мне.
— Знал бы, что вы за женщины,— никого бы не взял. Или не поехал бы совсем,— не на шутку рассердился Хатали.— Я думал, хоть чуть есть ума: как слепой теленок тычется в горящую головешку, а думает, что кукурузный початок, так и вы... Это же война! Части вступили в бой...
Аслануко сдался, затих. От вина за едой отказался. Никто и не настаивал. Хатали решил, что подавил этот небольшой бунт. Машина с посылками была готова к отправке. Бойцы туго перетянули весь воз веревками, чтобы ни один ящик не потерялся в пути.
И вдруг Апчара решительно заявила:
— А я все равно поеду.
Хатали кусок не донес до рта.
— Я снимаю с себя всякую ответственность. Узи-за — свидетель. Учти, я сам доложу все твоей матери. И еще кое-кому. Я имею в виду организацию, пославшую тебя...
— Я сама себе хозяйка. Есть же в полку девушки. В случае чего и я даром хлеб есть не буду. Не маленькая. Есть у вас девушки, Аслануко?
Аслануко замялся. Он рядовой, а Чоров получается вроде командира, нельзя вступать в пререкание. С другой стороны, почему не сказать, что в полку, правда, мало, но есть и девушки: связистки, медицинские
сестры. Однако он избрал третий путь.
— Раз нельзя — порядочек. У нас как? Командир сказал — точка. Если я сказал: к вечеру Апчара будет здесь — это тоже слово бойца. Другое дело — верить этому или нет.
— Где же точка? Одна болтовня!
— Есть болтовня! Разрешите ехать?
Хатали заколебался. Хуламбаев обещал вернуться с места новой дислокации завтра и просил подождать его здесь. Значит, так или иначе, придется сидеть сутки. Может быть, даже двое. Не лучше ли разрешить Апчаре поехать, если шофер клянется, что доставит ее сюда к вечеру? Пусть даже к утру...
— Вот что, товарищ ефрейтор. Ты — военный, слов на ветер бросать нельзя. Клянешься мне, что ты к вечеру или ночью доставишь сюда Апчару?
— Да, если...
— Никаких «если». Она должна стоять на этом месте не позднее утра. Ясно?
— Ясно.
Апчара не дослушала разговора мужчин. Она пулей влетела в кабину грузовика.
Гора ящиков заколыхалась на трехтонке, и все окуталось облаком пыли.
ПЕСЕНКА АСЛАНУКО
Аслануко от радости не мог прийти в себя. Он как увидел Апчару, так и не закрывал еще рта: говорил, говорил, пересыпая разговор шутками, песенками, словно боялся, что, стоит ему замолчать, сразу исчезнет Апчара. Если бы он во сне увидел ее, и то целый день пел бы потом от радости, а тут — вот она, живая, красивая, теплая, в его кабине, бок о бок с ним, даже не надо протягивать руку, шевельни только локтем и невольно дотронешься до нее. Сидит радостная, взволнованная, как и он, скользит глазами по широким степным полям.
Аслануко боялся дотрагиваться до Апчары, словно она была под током, но, опустив руку на сиденье, он попадал ладонью на край ее платья, и этого ему уж было довольно.
Эх чарочка —
Вино красное,
Апчарочка
Огнеопасная!
Так он пел вслух, а про себя повторял и еще одни слова;
К Аслануко попадешь,
От объятий не уйдешь.
— А ты мечтала ли попасть к Аслануко в машину?
Апчара рассмеялась. Она была счастлива, и не существовало для нее никаких тревог, никакого фронта, н жаркий июльский день не сулил ничего, кроме все того же огромного неожиданного счастья.
Небо впереди чистое, как будто его ополоснули хорошим ливнем, только кое-где на горизонте проступали странные желтоватые подтеки, а над станцией железной дороги (впрочем, Апчара не знала, что это станция) низко стлался черный дым.
— Как мне было мечтать! Еще пять минут, и Хатали увез бы нас домой. Его напугали до смерти, сказали, что за Доном уже гуляет немец. Неужели правда?
Аслануко не хотелось говорить о немцах. Черт с ними. Лучше говорить о матери, о школе, о школьных днях, об ауле. Когда выпадет еще такой случай? Он даже поехал тише, чтобы продлить эту радость. Он уже снова любил Апчару, как раньше, в те мальчишечьи годы.
Обстановка постепенно стала меняться. Тяжелые грузовые машины стали все чаще попадаться на дороге. Некоторых обгоняли они, но чаще обгоняли их, заволакивая весь мир душной пылью. Апчара хотела закрыть боковое стекло, но стекла не оказалось. Вместо него дребезжал в дверце кусок фанеры, который не поднимался.
— Кто его знает, где теперь немец. Везде. И на небе тоже. Бомбит, не знаешь, куда уклюнет. Да ну его. Пусть его съест моя собака. Так когда ты мою маму видела?
— Посылочку-то она сама принесла. На заводе живет. Здорова. Я расскажу ей, как ты хорошо устроился, будет рада. Шофер! Это не то, что сидеть в окопах и палить из миномета...
— В окопах опаснее. Это точно! Я знал, что делал. Помнишь, отговаривали меня: не ходи на курсы шоферов. Не бросай школу. А я не послушался. И в школу ходил, и на курсы бегал. Совсем как мальчишки, которые в одной и той же сумке носили и коран и учебники, потому что утром ходили в школу, а вечером — в медресе. Вот и я совмещал. А я помню, когда тебя привели в первый класс...
**— A-а! Мне до сих пор совестно...
ш
— А что? Разве ты поступила неправильно? Обещала — давай.
Вспомнила Апчара тот забавный случай. Чтобы записать Апчару в первый класс, к Хабибе пришла молодая учительница. В руках у нее была красная сумка на золотистой цепочке. Апчаре в школу ходить не хотелось. Не знали, как с ней быть. Вдруг учительница заметила, что девочка не сводит глаз с ее красной сумочки.
— Хорошо, девочка,— сказала она,— если ты придешь в школу, я тебе эту сумочку подарю.
Апчару посадили за первую парту. Учительница начала объяснять урок. Вдруг Апчара поднялась, подошла к столу, взяла сумочку и спокойно направилась к дверям.
— Ты куда, девочка? Урок еще не кончился.
— Я за сумкой пришла, а не учиться!
Долго еще потом учителя повторяли нерадивым, не выучившим уроков ученицам: «Ты что, учиться пришла или за сумкой?»
— А я, по правде говоря, жалею, что бросил школу.
— Почему?
— Кто знает, может быть, теперь я не баранку бы крутил, а командовал эскадроном. Смотрю я, наши командиры — все мои одногодки. Есть даже моложе меня. Трон брат мне ровесник, а уже командир, взвод под его началом.
— Ах, скорей бы его увидеть!
— Не волнуйся — увидим. А как Чока? Как он пишется: Мутаез или Диданов?
— Чока что! Его чаша на верхней полке — как у нас говорят... Тебе его не достать... Начальник штаба пастбищ. Командует дивизией из девушек и мальчишек.
— Вот кому повезло. Видно, он пловец отменный. Он не секретарь ли райкома?
— Секретарь.
— Ты смотри! Два поста. Какой незаменимый! Кругом ему везет.
— А еще в чем?
Аслануко улыбнулся, посмотрел на Апчару. Но машина попала в яму. Оба подскочили. Апчара ударилась головой о крышку кабины. Схватилась руками за ушибленное место.
— Эх, дорожка фронтовая...— процедил Аслануко, со злостью нажимая на слово «фронтовая», будто оно бранное, нецензурное...
Апчара поправила волосы.
— Так в чем еще везет Мутаеву?
— Как в чем? Ты — его невеста. Ну ничего, кончится война, тогда...
— Что же тогда?
— Пересмотрим.
— Что пересмотрим?
— Женихов. Кто упадет в цене, а кто повысится. Фронтовики свое возьмут.
— А ты уже фронтовик? Почему же кругом так тихо? Честное комсомольское, я не вижу, чего тут бояться. Хатали говорил: мы в действующей армии, а вот мы едем как у себя в колхозе на прополку кукурузы. Посмотри на поля. Урожай пшеницы будет на редкость.
В радиаторе закипела вода. Пар выбивался из-под пробки, брызги летели на ветровое стекло, спекалась пыль, и стекло делалось неприглядным. Аслануко остановил машину, отвернул пробку, и кипяток, ударив фонтаном, чуть не ошпарил его. Мокрой тряпкой Аслануко долго тер ветровое стекло, особенно ту его половину, где сидит Апчара. И тут в небе послышалось пение жаворонка.
Апчара подивилась ему и вспомнила, что рассказывает о жаворонке кабардинская сказка. Выпорхнет жаворонок из травы, поднимаясь все выше и выше, а сам поет травам, из которых только что вылетел: «Я лечу в небо. Я лечу к богу. Я лечу за волами. Бог мне их обещал. Пригоню я на землю волов, вспашу поле и луга, чтобы земля была мягкой и доброй, чтобы круглый год зеленела на ней трава».
Так летит жаворонок все выше и вдруг камнем падает вниз. Что случилось? В чем дело? Оказывается, он забыл поводок, а без поводка не приведешь и волов. Отдохнет птичка в густой траве, снова поднимается вверх, снова поет ту же песню. И все повторяется сначала.
Апчара подумала: не пора ли и мне, как жаворонку, вернуться в свою траву? Не дождутся моих волов ни Чока, ни мама.
— Порядок! — Аслануко долил в радиатор воды, закрутил пробку и снова сел за баранку:— «Эх, чарочка — вино красное...» На этот раз Апчара сама продолжила, шутливо переиначив:— «К Аслануко попадешь и домой не попадешь».
Потом сразу перешла на серьезное, будничное, надвигающееся, как гроза:
— Смотри, как безлюдно вокруг. Село, а ни души. Словно вымерли все. Ставни закрыты, даже кур нет. Хорошо бы отдохнуть в тенечке, в саду.
Аслануко не отозвался. Проехали безлюдную станицу, и дорога стала шире. Машинам теперь не было ни конца ни края. Мчались грузовики с орудиями на прицепах. Рессоры прогибались под тяжестью, образуя оборотную дугу. Колонны бойцов шли по обочинам дороги.
— Почта, давай посылку! — кричали красноармейцы, думая, что машина почтовая.
Красноармейцы шли в запыленных гимнастерках, в полной боевой выкладке. На их спинах, словно нетаю-щий иней, лежала соль. Они несли на себе разобранные пулеметы и минометы. Высоко торчали длинные противотанковые ружья. Руки оттягивали коробки с пулеметными лентами. На боку — противогазы, гранаты.
Апчаре стало жалко их. Будь ее воля, она раздала бы им все посылки, пусть поедят, подкрепятся.
Впереди темнел горизонт.
— Дождь будет или гроза.
Аслануко беспокойно заерзал на сиденье:
— Это не дождь. Это — фрицы...
Апчара не поняла, взглянула на шофера. Тот все чаще высовывался из кабины, поглядывая на небо. Конечно, благоразумные шоферы пассажиров сажают в кузов, чтобы те следили за «воздухом». Но разве мог Аслануко послать на гору ящиков Апчару, одно прикосновение к которой бьет его, все равно как искра зажигания.
— Ну и что они, фрицы?
— Бомбят. Видать, подожгли нефтехранилище. Не дорога — дымовая завеса.
Вдруг Апчара ткнулась лбом в ветровое стекло. Только потом уж она услышала вокруг себя взрывы, взрывы, взрывы. Она метнулась было в сторону Аслануко, но тот, в свою очередь, метнулся и выскочил из кабины. Все смешалось с дымом и пылью. Держась за дверцу кабины, Аслануко прислушался к гулу и сообщил: «Рама» — разведчик. А ягодки впереди».
Действительно, когда пыль рассеялась, Апчара увидела одинокий самолет, похожий на дверную коробку.
— Надо торопиться. На след наводит...
— Почему вокруг столько пыли?
— Кавалерия идет широким фронтом. Только боевая техника и обоз двигаются по дороге. Конники же идут через поля, сады, огороды — напрямик, воздушного прп-крытия-то нет. Но с воздуха все хорошо видно. Сейчас бросил бомбы разведчик, который обнаружил цель. Наверняка он уже вызывает большую авиацию. Жди бомбежки.
Аслануко стал чаще выглядывать из кабины, хотя все вокруг — и земля и небо — было затянуто пеленой серой пыли. Легко наткнуться на повозку или на пушку на конной тяге. Веселость Аслануко как рукой сияло. Надо еще сдержать слово и доставить Апчару к ночи на станцию.
На дороге оживление перерастало в тревожный беспорядок. Ездовые хлестали мокрых, взмыленных лошадей. То и дело попадались опрокинутые повозки. Конница, сторонясь дороги, шла через пшеницу. Апчара поняла наконец, что она в действующей армии. Действительно, войска приведены в действие. Что из того, что нет еще боя, каким Апчара привыкла видеть его в кино? Однако навстречу попадаются санитарные машины, а то просто грузовики, которые везут раненых. Значит, где-то близко идет бой. Иногда дорогу загораживают огромные гурты скота, вереницы телег с домашним скарбом. На телегах сидят детишки. Усталые женщины идут рядом, держась одной рукой за телегу. Не меньше людей усталые волы тянут по пыльной дороге белые нити слюней.
Повеяло дыханием войны.
Между тем выехали на шоссе. Аслануко спросил у всадников, не из Баксанского ли они полка? Оказалось, баксанцы двигаются правее. Пришлось повернуть на другую дорогу — проселочную или, может быть, просто полевую. Хорошо бы полк сейчас сделал привал, тогда Аслануко догнал бы его. Пора подумать об отдыхе. Солнце в зените,
Аслануко не ошибся. «Рама» действительно привела боевые самолеты. Первой это заметила Апчара, которая то и дело высовывалась из кабины. Было душно. Она никак не могла привыкнуть к выхлопным газам, проникающим в кабину, и старалась чаще подставлять лицо под упругие струи встречного ветра. Все мысли ее были о предстоящей встрече с братом. Посылочку, которую сунула ей Ирина, она держала на коленях, чтобы сразу отдать ему. Послание Даночки лежало у нее в сумке. Скорее бы...
Но впереди что-то случилось: машины и повозки быстро сворачивают с дороги, люди разбегаются в разные стороны, всадники галопом скачут по полям пшеницы.