За штабелями, оказывается, стояла заляпанная разноцветными красками «эмка». Она повезла их по колдобинам проселочной дороги, поднимая за собой клубы рыжей пыли. У каждой ямы, когда шофер тормозил, пыль догоняла «эмку», обволакивала ее, и в машине не хватало воздуха. Апчару так и распирало узнать, где полк, в котором служит ее брат, когда она увидит его, но спросить не решалась.
— Как же нам не сообщили, что дивизия выступает?—Хатали не знал, кого теперь упрекать.
— Сообщили. Но боевой приказ мы получили вместе с телеграммой о вашем выезде. Можно сказать, мы с вами тронулись с места одновременно, только вы —поездом, а мы на конях. Вы проделали за это время шестьсот километров, а наши части — сто пятьдесят.
Нас бомбили, а вас нет еще?
— Градобитие у нас каждый день. Вам лучше не задерживаться здесь. Такая обстановка... Все может быть...
— Нет! Пока не раздадим посылочки, не уедем. Как, Апчара, я верно говорю?— Хатали обратился к спутнице, сидевшей рядом с шофером. Напрасно она старалась сквозь пыль рассмотреть безлюдные казачьи хутора, через которые шла дорога.
— Аллах свидетель,— обернулась Апчара,— меня не пустят домой, если я не передам письма и посылки моих аульчан «в собственные руки» земляков. Я должна разыскать их...
— Не пришлось бы для этого остаться здесь насовсем...
— Почему?
— Люди в разных полках. А завтра бой...
Комдив с нетерпением ждал гостей. Его машина стояла у крыльца в тени тополей. Шофер дремал за рулем. Видно, и ему достается. Штаб, около которого всегда суетились люди, опустел. Уже снимали щит с обозначением полевой почты. Заметив подъезжающую машину, адъютант поспешил доложить, и полковник, увешанный биноклем, саблей, полевой сумкой, пистолетом, звеня серебряными шпорами, вышел на крыльцо.
Нет, и он не встретил гостей торжественными словами. Только покачал головой:
— Как не вовремя, как не вовремя, дорогие мои! Хотя бы на три дня раньше. Ну, что ж поделаешь — война. Здравствуйте! С благополучным прибытием! Да посмотрите, кто приехал! Та самая девушка, которая выступала на проводах. Позволь, вспомню имя... Апчара!
Чоров подтвердил:
— Совершенно точно, товарищ полковник. Апчара Казанокова. Доложу еще: она поймала двух диверсантов.
— Не может быть...
— Точно.
— А у нас тут за двумя парашютистами эскадрон два дня гонялся. Насилу поймали. Апчара, дорогие гости, зайдемте ко мне. Поговорим. Но как не вовремя, как не вовремя...
— Как условились, товарищ полковник.— Чоров не принимал упрека.— Приехали в назначенный срок.
Вошли в бывшую классную комнату начальной школы. Парты сложены в углу. На классной доске —школьная географическая карта. Штабные документы уже спрятаны в железные ящики. На маленьком столике, за которым сидел когда-то учитель, полковник развернул потрепанную карту. Все уставились на нее.
— Верно. В назначенный срок. Но обстановка резко изменилась. Садитесь за парты. Я расскажу вам обстановку, и все будет ясно.— Комдив, как ученик, приготовившийся отвечать урок географии, не ожидая, когда гости рассядутся, стал рассказывать:
— Вот Ростов. С запада и с северо-запада он прикрывался оборонительными линиями. Одна, другая,— кончик указки, которую он вытащил из-за голенища хромового сапога, бегал по карте.— Люди, знающие люди, полагали: немец пойдет вот сюда, на Ростов, и тут он обломает свои клыки. Намнут ему бока и отбросят назад. А он пошел не по старой дороге, где зимой ему дали по морде, а в обход. И не на Ростов, а сюда, на Миллерово, в излучину Дона. Цель — одна колонна на Сталинград, другая на юг, на Кавказ. Гитлеру нужна нефть. До зарезу нужна. Без горючего вся его военная техника мертва. Не зря он бросил на юг все силы. Он играет ва-банк. Силенок, чтобы идти в наступление по всем фронтам, ему уже не хватает. Теперь он придумал новую авантюру: проверить прочность братских уз народов Кавказа. Опасность на нынешний день очень велика. Ростов, который мы называли воротами на Кавказ, он обходит стороной. Мы получили район обороны на южном берегу Дона. Третий день части в пути. Наша дивизия входит в кавалерийский корпус, который, в свою очередь, влился в Пятьдесят первую армию, потрепанную в боях на Керченском полуострове. Задача — нс дать противнику переправиться на южный берег Дона, то есть перекрыть дорогу на Кавказ.
Апчара взглянула на полковника. Под кажущейся бодростью старого кавалериста она увидела смертельную усталость, тревогу и беспокойство. Апчара вспомнила обещание комдива «добиться победы малой кровью». А как ему выполнить свое обещание, если дивизия вступает в бой, не имея достаточного вооружения, если кавалерия должна сражаться против танков?
Комдив свой рассказ закончил неожиданно:
— Позвольте, у нас же есть Казаноков. Напомни-ка мне, начподив.
— Лейтенант Казаноков, минометчик.
— Совершенно точно. Так это — твой брат?
Щеки Апчары выбросили два флажка.
— Да.
— Значит, он не отстает от сестры. Я послал его за мат-частью на артсклады, а он два боекомплекта прихватил вместо одного. Жаль, не встретит сестра своего брата!
Апчара закусила губу, чтобы не заплакать. Комиссар попробовал смягчить категорический вывод комдива.
— Ну, как сказать?.. Война полна неожиданностей. Они не хотят уезжать отсюда, пока не раздадут все подарки. А их четыре вагона, да еще куча писем.
Полковник сделался строгим.
— Полагаю, все-таки придется поворачивать оглобли назад. Не вижу никакой возможности. Кто разрешит остановить части, идущие в бой, для раздачи посылок? За это — военный трибунал. Нет, нет. Это исключено. Обидно, конечно, но придется нам самим раздавать посылки, когда позволит боевая обстановка. Не будет ваших теплых слов, торжественности, но посылки дойдут. Бойцы их получат.
У Апчары слезы покатились по зардевшимся щекам. Видно, не придется передать слова матери: «Твоя мать довольна сыном, так и аллах пусть будет доволен тобой». А письма односельчан, их слова? Нет, Апчара не может возвратиться ни с чем. Неужели никто не даст ей машину, чтобы она могла догнать брата?
Солтан Хуламбаев словно поглядел в душу Апчары. Он сказал:
— Товарищ полковник, разрешите сделать так: я беру самое необходимое в свою «эмку» и еду. А политотдельскую грузовую на один день отдам в распоряжение делегации. Прикомандирую к ним Якуба Бештоева. Он ничем не занят. Пусть грузят посылки и догоняют полки. Думаю, они смогут сделать два-три рейса, если будут оборачиваться оперативно. Раздадут посылки в часы привала. А что они не успеют — на склад. Потом раздадим сами...
— А твой груз?
— Имущество политотдела я та*к или иначе не подниму сразу. Мне понадобится еще рейса два. Придется с места новой дислокации возвращаться сюда за моим хозяйством. Я не смогу — приедут другие.
Глаза комдива сузились, губы плотно сжались, рука машинально сунула указку за голенище. Ему явно не нравилось предложение батальонного комиссара. Солтан не учитывал, что немцы могут оказаться на южном берегу Дона в любой день, и тогда сразу все будет перепутано. Пусть лучше немцам достанутся посылки, чем хозяйство политотдела, С другой стороны, кто знает? Может, все обойдется — делегация встретится с бойцами, раздаст посылки. Это, конечно, поднимет боевой дух, приободрит ребят перед боем. Полковник взглянул на Апчару, перевел взгляд на Хатали и сказал:
— Самое верное решение командира какое? То, которое принимается немедленно и реализуется также немедленно. Так учит устав. Действуй. Я не стану тебе мешать.
Комдив попрощался со всеми, и тут же его «эмка» помчалась на северо-восток, вслед ушедшим войскам.
Солтан Хуламбаев принял все-таки слишком быстрое решение. Его грузовой машины на месте не оказалось. Она не успела вернуться из района новой дислокации войск.
Договорились так: Чоров и Апчара возвращаются на станцию к поезду и пока отдыхают. Якуб Бештоев или пришлет за ними обещанную политотдельскую машину, или разыщет другую. Солтан Хуламбаев догонит войска, оценит обстановку и возвратится. Завтра они так или иначе встретятся вновь...
АПЧАРА ПОЕХАЛА ДАЛЬШЕ
Происходила непонятная суета. Апчара по-другому думала о военных, о военной дисциплине, о военной четкости. Отдан приказ — выполняй. Прозвучала команда — действуй без промедлений. Но вот, оказывается, комиссар отдал распоряжение, а выполнить его никто не может. Машины не оказалось на месте. Якуб Бештоев, которому поручили все исполнить, бегал, кричал, грозился, но толку от его беготни было мало.
И все потому, что Солтан Хуламбаев отдал поспешное и непродуманное распоряжение. Он ведь скорее партийный работник, чем военный. Недавно еще работал первым секретарем райкома. И все знали — не выносит секретарь женских слез. Чтобы разжалобить, просительница пускала слезу или даже только платок подносила к глазам, Солтан махал руками и поспешно говорил: «Ладно, ладно, будь по-твоему, только ради бога не плачь». То же самсе произошло и сегодня. Увидев слезы на глазах Апчары, Солтан уступил политотдельский грузовик под посылки.
Уступил, сам уехал, а грузовика не оказалось на месте. Только полуторка дивизионной газеты была тут, so как выгрузить из нее вмонтированную печатную машину и все шрифтовое хозяйство.
Делегаты вернулись на полустанок, где их ждала Узиза.
— Сначала позавтракаем,— предложил Хатали.
Узиза радостно начала хлопотать. На крышке чемодана, как на столе, она разложила еду и поставила даже бутылку водки. Более того, достала пластмассовые стаканчики, которые ее муж обыкновенно брал на рыбалку. Эти стаканчики Узиза захватила с собой нарочно, чтобы напомнить мужу домашнее тепло и весь уют мирного времени.
— Видели вы комдива? Что он сказал?—Узиза расставляла стаканчики и* ждала ответа.
— Велел поворачивать оглобли назад.
— Так и сказал?—Пластмассовый стаканчик выпал из рук Узизы.
Не могла Узиза вернуться, не повидав мужа. Сколько лет они ждали ребенка, но аллах не давал детей. И вот наконец Узиза забеременела. Все старухи предсказывают сына. Хотелось показаться мужу: гляди, жди наследника. Это хранило бы его в бою. А если и случится самое страшное, все же он знал бы, что род не кончается, вырастет сын...
Хатали налил водки, но пить не хотелось. Как быть? Оставаться здесь или вернуться домой? Когда Солтан предложил свое решение комдиву, тот не сказал, что это разумно. Наоборот, он внутренне как будто не согласился с ним и все оставил на совести Солтана. А ведь он, комдив, куда больше знает об истинном положении дел. Если немцев не смогли остановить на заранее укрепленных рубежах, то удержат ли их водная преграда и плохо вооруженная кавалерия? Нет, лучше, если Чоров увезет свою делегацию. Сегодня это еще возможно, а завтра... что будет завтра?
— Анчара, а сколько до Дона?
— Километров пятнадцать — двадцать.
— Танкам один час хода.
Узиза совсем сникла. Ей не хотелось ни пить, ни есть, хотя в горле пересохло. Она невольно оглянулась на полустанок. Маневровый паровозик, который час назад перетаскивал с места на место вагоны, исчез, воцарилась гнетущая тишина.
— Мое предложение...— Хатали подумал, отхлебнул водки, сморщился. Водка не шла, а женщины ждали.— Это даже не предложение, это приказ. Ехать домой. Здесь склады. Боеприпасы, продовольствие для фронта. Мы доставили подарки до складов дивизии, доложили командованию. Наша совесть чиста. Мы выполнили задание руководства республики. Не удалось увидеться с родными и близкими? Не наша вина.
— Спишем за счет войны?— чуть не плача сказала Апчара.
— Да. Спишем за счет войны.
«С другой стороны,— продолжал размышлять и колебаться Хатали,— Солтан Хуламбаев оставил здесь все свое политотдельское хозяйство и намерен вернуться за ним. Может быть, и через неделю еще не произойдет ничего страшного? Если немцы подойдут близко, то железная дорога перестанет работать. Что делать тогда с беременной Узизой? Кому она нужна? Какая машина возьмет ее, чтобы потом с ней возиться?»
Апчара вспомнила Чоку, который говорил ей на прощание, что война — не танцы и чтобы она не задерживалась, возвращалась домой. Как всегда, прав был Чока.
— Ну, что ж, если надо — вернемся.— Первой отозвалась Апчара на приказ руководителя делегации.
— Я — что? Я — платок на голове. Есть ветер — играет, нет ветра — лежит неподвижно. Я ждала ветра радости. Дай бог, чтобы не встретили мы большей печали, горшего горя. Возвращаемся не куда-нибудь, а домой...— Чтобы растопить ком, подкативший к горлу, Узиза хлебнула водки, но поперхнулась и закашлялась.
Но тут грустные размышления незадачливых делегатов прервались самым неожиданным образом. Подкатила машина за посылками. Трехтонка из Баксанского полка Нацдивизии, которую сумели где-то в степи перехватить политотдельцы. Когда машина остановилась и шофер открыл дверцу, Апчара даже и не закричала, а завизжала от изумления и восторга. Если бы в кабине
m
оказался сам Альбиян, наверное, Апчара обрадовалась бы не больше.
Шофер и сам удивился, мгновенно выскочил из кабины, и в то же мгновение Апчара бросилась ему на шею, чего, конечно, не сделала бы в ауле.
— Аслануко! Откуда ты?
— «Эх, чарочка — вино красное...» — тотчас вспомнил школьный поэт свою частушку.— Вот это встреча! А я еще не хотел ехать, ругался с политотделыциками. Даже кричали на меня. Эх, если б я знал!..
— Вот и встретились земляки.— Хатали был доволен, что наконец пришла машина.
Могла ли Апчара объяснить своему руководителю делегации, что Аслануко не просто земляк, одноаулец. Ведь он был влюблен в Апчару. Писал ей стихи. Как была бы счастлива неугомонная Кураца увидеть своего сына живым и здоровым.
Начали нагружать машину посылками, но Апчара и Аслануко не принимали в этом участия. Не до этого было им. Шутка ли. Школьные друзья встретились, и где? На фронте. Вопросы так и сыпались, но первый вопрос задала Апчара, и был этот вопрос о брате.
— Правда ты его видел? Когда? Или ты нарочно говоришь, чтобы меня успокоить?
— Вот доказательство.— Аслануко выставил напоказ ногу, и была эта нога обута в старинный хромовый сапог на высоком каблуке. Этот сапог надеть бы плясуну из ансамбля песни и пляски, так не вязался он с засаленными гимнастеркой и пилоткой фронтового шофера. Апчара сразу узнала отцовские сапоги, которые Хабиба силой всучила Альбияну в надежде, что они спасут и сохранят сына, как когда-то спасли и сохранили его отца.
— Поменялись, что ли, вы сапогами?
— Было бы что менять. Так отдал их мне Альбиян, да еще и спасибо сказал. Клянусь, не хотел я их брать. Да и к чему мне такие «модные» сапоги, если я все время в машине. На акселератор жать хорошо и в сыромятных чувяках. В таких сапогах хорошо перед начальством каблуками щелкать, но мне не приходится. Видишь, какие каблуки? В пору на бал. Увидел меня Альбиян в сыромятных чувяках, отозвал в сторону. «Что, говорит, позоришь кавалерийскую дивизию, пойдем, сапоги дам».— Повел меня к себе, вынул из мешка,
померил я — в самый раз. Так и ношу. Память от земляка.
— Рядовой, а ходишь в хромовых. Не ругают?
— Может, увидят сапоги, офицерское звание дадут,— засмеялся Аслануко и щелкнул каблуками, как это делают бравые бойцы, когда отдают рапорт своему командиру или докладывают об исполнении приказания.—. Как там наш ансамбль песни и пляски?
— Какой ансамбль! Одни девушки. Парней в ауле совсем нет, если не считать горбатого Питу Гергова. Всех забрали... Мальчишки до ансамбля еще не доросли.
Узиза с завистью поглядывала на счастливую пару.
— А мы с твоим братом ездили в артсклады. Мат-часть получали. Хотели дать нам минометы без мин. Знаешь, как Альбиян расшумелся! Лейтенант, а кричал на капитана. «Миномет без мин — это самоварная труба! Как мы в бой пойдем с самоварной трубой?» Дали...
— Два комплекта?
— Откуда знаешь?
— Комдив сказал.
— Хочешь встретиться с братом?
— Хочу ли?!
Апчара рассказала, сколько у нее поручений. Она побежала в вагон, принесла узелок и письмо для Аслануко. Кураца сама приходила к Апчаре, и Апчара теперь была счастлива выполнить хоть одну просьбу. На аульских сходках, где слово обычно предоставлялось только мужчинам, председательствующий иногда шутил: а сейчас будет говорить первая женщина среди мужчин и первый мужчина среди женщин. Все понимали, что речь идет о вдове Кураце. Вдова выходила и, шутливо, по-мужски проведя «по усам», начинала говорить. Сход ее слушал.