.’I Л. Кешокоя
взгрустнул. Как бы хорошо хоть еще один раз в жизни побывать в Долине белых ягнят, вдохнуть горный воздух, распрямить плечи. Не дано.
К школьникам вышла Ирина Федоровна. Ну и Хабиба тут как тут. Без нее разве бы обошлось. Старик передал Ирине своих питомцев, наказал им последний раз слушаться нового руководителя, вести себя, как подобает тимуровцам, и, не дожидаясь, когда отряд тронется, заковылял к школе. Там его ждали другие дела и заботы.
Светловолосая женщина со вздернутым носом и добрыми серыми глазами никак не походила на строгого боевого командира и тем самым сразу же не понравилась ребятам. Приходилось утешать себя только тем, что как-никак она из Москвы. Может быть, она знакома даже со Сталиным. Нашелся даже такой тимуровец, который шепнул своему соседу, будто эта собирательница трав приехала сюда по приказу Ворошилова. Это походило на правду. Ведь сам Василий Захарович привел к ней ребят.
Ирина работала в школе, поэтому умела обращаться с детьми. Она ловко построила их попарно и повела. Тимуровцы снова запели свою военную песню.
Встревоженные песней аульские псы выскакивали на улицу, громко лаяли, стараясь внушить страх дерзким мальчишкам. Высыпали на улицу и мальчишки-малыши. Они с завистью глядели на тимуровцев, марширующих посредине улицы, думали, что отряд уходит прямо на войну, и готовы были присоединиться к счастливчикам.
Хабиба, сложив на животе худые натруженные руки, долго глядела вслед Ирине. Теперь все прошло и загладилось, но временами что-то похожее на угрызение совести подкрадывалось к сердцу старой женщины. Немало боли причинила она на первых порах этой доброй и ни в чем не виноватой москвичке. К тому же Апчара напугала тогда молодую невестку кабардинскими обычаями. Получилось, по словам Апчары, что мать и сестра г могут помимо брата выдворить нежелательную сноху из дома и привести другую, по сердцу. Но, конечно, Апчара никогда бы не посмела наговорить Ирине таких вещей, если бы не знала настроения матери.
Однажды она случайно подслушала разговор Хабибы с соседкой Данизат. Обе вспоминали, как выходили замуж.
— Скажи на милость,— Хабиба высыпала на кошму горсть фасолей, но, вместо того чтобы посмотреть на их расположение, взглянула в лицо соседки,— разве у русской женщины губы мягче, чем у какой-нибудь кабардинки? Почему мой сын женился на москвичке? Как нам с ней объясняться и разговаривать? Не дай мне бог свалиться в постель. Попросишь сноху подать чашку воды, а она протянет тебе веник. Я ее языка не знаю, она моего. Как нам быть?
— Пусть моим врагом станет аллах,— охотно подхватила Данизат,— если я пущу иноплеменную сноху через порог, я иноязычную и видеть не захочу. Мой Чока еще не набрался ума, хоть выглядит взрослым. За него буду думать я. Он женится на той, на ком я скажу. Разве Альбиян поступил бы так, если бы был жив Темир-кан? Ты дала ему много воли.
При упоминании Темиркана Хабиба и совсем забыла о фасолях.
— Здоровьем пышат твои слова, дорогая Данизат. Сколько раз Темиркан, да будет земля над ним белым облаком, говорил: ослабишь родительские поводья, переступит сын через все запреты, как через конский помет на дороге. Ну да теперь ничего не сделаешь. Теперь поздно. Даночка, дай бог ей дождаться девичьего счастья, как звонкий ручеек между родительских берегов... Твой Чока хоть и не живет под материнской крышей, в начальство вышел и перед всем районом стоит на виду, а слушается тебя.
После этого подслушанного разговора Апчаре взбрело на ум напугать Ирину. Пришелся случай, и она рассказала доверчивой москвичке притчу—не притчу, быль — не быль, историю, которую придумала сама тогда же, во время разговора Хабибы с Данизат.
Привез кабардинец молодую жену и сказал матери: «Вот твоя сноха. Передай ей права в доме, пусть будет она держательиицей огня в твоем очаге».
Поглядела мать на сноху, и не понравилась ей молодая сноха. Дождалась, когда сын уехал зачем-то из аула, в попросила в колхозе подводу, будто на мельницу. А сама вместо кукурузы положила на телегу чемоданы снохи, да и саму ее посадила сверху. Привезла в город, купила билет до Прохладной и сказала:
— Дальше сама дорогу найдешь. Поезжай домой. Если дома спросят, скажи: дым в очаге слишком едкий. Не дураки родители, так сами поймут. Вот как у нас делают,— добавила Апчара словно бы от себя.
— А что это значит — дым едкий?— притворилась Ирина, будто не понимает.
— Не принял, значит, дом сноху. И одна ей дорога — назад к родителям.
Апчара помолчала, довольная тем, что ее рассказ произвел свое действие, и вдруг огорошила Ирину:
— А тебе и билет можно не покупать. Ты же незаконная жена нашего Альбияна.
— Как незаконная?
— А так. Мулла не скрепил ваш брак. И не скрепит. Потому что ты не мусульманка, а православная.
Потрясенная Ирина обо всем рассказала мужу. Аль-биян сгоряча чуть не ударил сестру, но потом сдержался и лишь пригрозил, нарочно в присутствии матери:
— Если услышу еще раз что-нибудь подобное, обрею наголо, будешь как репа.
Ирина не поняла, почему так испугалась Апчара этой смешной угрозы. Она не знала еще, что нет большего позора для девушки, чем если ей отрежут волосы, а для мужчины — за трусость обреют усы.
Альбиян заставил сестру извиниться перед Ириной, но все равно москвичка и до сих пор боится как огня кабардинских обычаев.
Уже далеко ушли тимуровцы, уже и песни их стало не слышно, а Хабиба все еще глядела вдоль улицы, по которой увела кабардинских ребят ее сноха, москвичка Ирина Федоровна, мать ее внучки Даночки.
Тут и Даночка подала свой голос из дома, проснулась. Хабиба заторопилась на голосок внучки. Опять с вечера уж был приготовлен каймак.
Между тем Ирина вела ребяг в горы. Чтобы сберечь их силы, она запрещала им разбегаться по сторонам, карабкаться на скалы, дурачиться.
— Не на прогулку идем,— говорила Ирина.— Сколько раненых лежат в госпиталях в ожидании излечения. Наши травы помогут им встать на ноги и снова драться с врагом.
Устроив привал, Ирина решила познакомить юных сборщиков с некоторыми травами. Образцов у нее не было. Приходилось показывать картинки, нарисованные в книжке. По этим картинкам дети учились распознавать растения.
Ребятам очень понравилось название «пастушья сумка». На стебельке расположены длинной белой кистью белые цветочки. Верхние еще цветут, а нижние уже отцвели. Из них образовались зеленые лепешечки с семенами. В середине вздутые, а по краям словно сшитые. В самом деле — пастушьи сумки.
Немало удивились дети, когда Ирина Федоровна назвала очень полезной травой обыкновенную наперстянку. Этих цветов сколько угодно растет вокруг аула, не надо бы ходить за ней в горы. Множество розовых колокольчиков повисло на стебле. Сверху самые мелкие колокольчики, чем ниже — тем крупнее. Кажется, если бы звенели колокольчики, то у каждого был бы свой звон, но все вместе они издавали бы слаженную музыку. Рассмешил детей куст дурмана. Кто из них не срывал белые мешочки его цветов, чтобы хлопнуть ими по лбу себя или зазевавшегося товарища. Раздается щелчок, что твой выстрел.
— Будем его собирать там, где пасется скот, около хлевов, загонов, около куч навоза. Он любит жирную почву.
Урок оказался увлекательным, и Ирина Федоровна окончательно завоевала расположение ребят. Они и не заметили, что уже подошли к Долине белых ягнят.
Но тут произошло интересное событие. В безоблачном небе над снежными горами показался маленький самолет. Ребята замерли на месте. «Военный» — нашлись знатоки. Ни у кого не было сомнений, что это свой самолет летит с задания или вылетел для тренировки. Самолет над горами летел высоко, и опознавательных знаков не было видно.
Вдруг в синем небе появился рой белых точек, словно кто-то высыпал горсть тех самых белых цветочков пастушьей сумки. За самолетом образовался белый след вроде облачка, которое быстро редело и расплывалось. Вскоре белые точки стали похожи на голубей. Они росли, летели и трепетали.
— Листовки,— сообразила Ирина.— Но для чего разбрасывать их на заоблачных лугах? Кругом одни табунщики, чабаны, пастухи.
Ребята обрадовались происшествию. Они с криком бросились навстречу листовкам, подпрыгивали, чтобы скорее достать и схватить. Легкие листки относило в сторону, а те, которые падали на землю, подхватывал ветер, и они улетали снова. Тимуровцы гонялись за ними. В азарте ребята вышли из подчинения Ирине и, не обращая внимания на ее окрики, носились по склонам гор. Кому-то пришло в голову, будто это летчики указывают тимуровцам, где надо собирать лекарственные растения.
Ирина тоже поймала одну листовку и вздрогнула от неожиданности, увидев на листке фашистскую свастику. Пробежала глазами.
— Это нам летчики салам шлют, да, Ирина Федоровна?— спросил сероглазый Нашхо, ученик пятого класса, озорник и выдумщик.
— Скорей соберите мне все листовки! Слышите? Кто не отдаст — вернется в аул. Того не возьму с собой!— Руки у Ирины дрожали.— Это фашистские листовки! Их бросили немцы. Соберите их и несите ко мне.
— Устроим костер!—обрадовался Нашхо.— У кого есть спички?— Курильщики не хотели разоблачать себя, поэтому мальчишки долго рылись в карманах, но все же кто-то извлек из-под шапки спичечку и кусочек от коробка.
Листовки бросали в кучу. Дети не так хорошо владели русским языком, чтобы понять, что это за бумаги, но слово «фашистские» они понимали. Ирина не стала им рассказывать, что немецкий генерал Руфф объявляет о взятии немецкими войсками Харькова и о предстоящем наступлении на Кавказ. Он предлагает горцам распахнуть ворота перед победоносными германскими войсками. Он обратился к народам Северного Кавказа со словами: «Германские войска несут всем освобождение от коммунистов и евреев, а малочисленным народам Кавказа — от векового ига России. Оказывайте им всяческое содействие».
Самолет между тем, сделав свое дело, исчез за облаками.
Нашхо поджег кучу листовок. Ветерок раздувал огонь. Но тут двое мальчишек, бегавших за листовками чуть ли не до самого гребня горы, вернулись и, запыхавшись, наперебой рассказали о двух парашютах, на которых спустилось что-то черное и тяжелое. Парашюты упали в лес в излучине Чопрака. У Ирины оборвалось сердце. Ей хотелось повернуться и убежать в аул, увести детей. Но до фермы теперь было ближе. Низкие и длинные коровники уже виднелись у подножия горы. Каких-нибудь тридцать минут ходьбы. На ферме живые люди, десятки девушек, там Апчара, а она боевее иного пария.
Ребята теперь уже не бегали и не резвились. Дыханье войны коснулось их, они присмирели. Шли торопливо, молча, гурьбой. Догадками и предположениями делились шепотом.
Апчара, вопреки ожиданиям Ирины, встретила отряд радостными возгласами, словно пришли не тимуровцы, а настоящее войско, спасители. Она обняла свою сноху и доверительно зашептала:
— Знаешь, у меня гости. Парашютисты... Не знаю, кто они, а спросить боюсь.
Ирина чуть не упала со страху. Значит, мальчишки были правы.
Оказывается, Апчара видела тимуровцев, когда они шли сюда. Видели ребят и парашютисты. Они озабоченно спросили, что это за люди, но, узнав, что идут школьники собирать лекарственные травы, успокоились. Вошли в дом и завалились спать, как видно, устали. Не попросили даже поесть.
— У меня уже есть план,— шептала Ирине Апчара.— Пошлю тайком гонцов к Чоке Мутаеву. Пусть придет и проверит у них документы. А ты оставь при мне двух ребят.
— Надо оставить всех ребят,— дрожа, советовала Ирина.— При детях не будут нападать. А останешься одна, мигом убьют. Будем все вместе.
— Нет. Приедет Чока, вдруг начнется перестрелка. Пойдут в ход гранаты. Попадут в детишек...
— Ну хорошо, оставлю тебе Каса и Нашхо. Очень смышленые мальчишки.
Остальных детей Ирина повела подальше от фермы собирать целебные травы. Она понимала, что главные события и волнения еще впереди.
НЕПРОШЕНЫЕ ГОСТИ
Апчара давно разбила свой будильник, но тем вернее научилась она определять время и ошибалась не больше, чем на пять минут. Ей помогали горы, окружавшие Долину белых ягнят. Они стали для Апчары циферблатом часов, гигантским и прекрасным. Таких часов наверняка не было ни у кого в целом свете.
Самая левая вершина, похожая на свадебный венец или даже на царскую корону, считалась у Апчары цифрой пять. Как только лучи солнца ударят из-за нее подобно сиянью от золотого венца, надо хватать подойник и доить коров. Первая утренняя дойка. Дальше по порядку пойдет двугорбая гора Мамат. Когда солнце коснется левого горба, молоковозу пора везти молоко на сыроваренный завод. Когда солнце передвинется к правому горбу, надо собирать девчат, выстраивать их в две шеренги и проводить занятия по программе военного кружка. Гора Кабля означает полдень. Дневная дойка. Пастух знает это время и гонит коров на ферму. Если же солнце подкрадется к горе Тещины зубы и наденет на самый правый зуб золотую коронку, считай, что рабочий день окончился.
Посылая в штаб своих секретных гонцов, Апчара взглянула на солнце так же привычно, как люди смотрят на ручные часы. Оно подплывало к Кабле, то есть к полдню.
Оставшись на кухне с двумя тимуровцами, она разговаривала громко, чтобы неизвестные люди, свалившиеся с неба, не думали, что она одна.
Мальчики оказались послушными. Они с полуслова понимали Апчару, все исполняли быстро, бегали бегом. Они все умели делать, что ни заставь, даже просеивали через сито муку.
Отсюда, от фермы, было видно, как недалеко от сенокоса, где девушки копнили сено, рассыпались и тимуровцы с Ириной Федоровной во главе. На зеленом альпийском ковре дети казались яркими пятнышками, среди которых выделялись те, что были в белых войлочных шляпах.
Мужчины за стеной не подавали никаких признаков жизни, но их присутствие Апчара чувствует каждую секунду. Иногда украдкой она взглядывает в дырочку, образовавшуюся в старой саманной перегородке. Сквозь эту щелку девочки обычно спрашивали у поварихи Азизы, скоро ли будет готова еда. Азиза сердилась и не раз замазывала дырку глиной, чтобы проголодавшиеся нетерпеливые доярки не надоедали ей. А теперь вот дырочка пригодилась.
Апчара видит двух мужчин, развалившихся на девичьих кроватях. Рядом с ними на полу мычат больные телята. «Как бы не разбудили гостей прежде времени». А может быть, Апчара зря послала мальчишек в штаб. Вдруг эти парашютисты — добрые люди, слушатели курсов ПВО, на которые хотела поехать и сама Апчара. Но — нет, не ошибается Апчара. Она видела, как парашютисты, ложась спать, спрятали под подушки пистолеты. Рядом с кроватью у изголовья стоят тяжелые ранцы из телячьей кожи. Один из «гостей» сказал: «Хъачабз, дай напиться».
Котел уже закипал. Ребята кололи дрова. За перегородкой замычала Чернушка, пытаясь встать. Сейчас разбудит!
Но с горы, поднимая рыжую пыль и скрипя тормозами на крутых поворотах, уже мчался автомобиль начальника штаба. По этой машине Апчара всегда узнавала Чоку. Когда его назначили начальником штаба пастбищ, ему передали и эту машину из гаража обкома партии, как бы подчеркнув этим важность дела, которое ему поручили.
Спящие проснулись, стремглав вскочили. Один из них, тот, кто давеча сказал Апчаре «хъачабз», метнулся к окну. По серпантину горной дороги мчался грузовичок с пятью пассажирами. Но куда он мчится, пока сказать трудно.
Апчара затолкала мальчишек под кухонный стол, а сама зачерпнула целое ведро огненного бульона и встала наготове около двери. Дети, поняв опасность, заскулили, но Апчара шикнула на них, и они умолкли. Шум машины приближался. В дверь с той стороны ударили прикладом.
— Хъачабз!
Послышалась матерная брань. Апчара не чувствовала, что ведро обжигает ей пальцы. Звонко и оглушительно раскатилась автоматная очередь. От стен посыпалась глина, а в двери как бы сами собой возникли черные дырочки. Сладковато запахло пороховым дымом.
Но пришельцам было уже не до девчонки, спрятавшейся за перегородкой. Заметив, что машина поворачивает на ферму, они выскочили в окно и побежали к реке, видимо, к тому месту, где у них были спрятаны оружие, патроны, радиостанция и листовки.