— В чем дело, Алеша?
— Телеграмма из Москвы…
Приняв легкий пакет, Иван Наумович повертел его и раскрыл с явной опаской.
«Ну что?» — молчаливо вопрошал всем видом Алексей.
— Ничего страшного. Пишут о совещании нефтяников в Баку. Приглашают и вас. Вероятно, большой разговор предстоит.
Детство Алеши Груздева, сына бурильщика, прошло в Баку, возле черного леса нефтяных вышек. Тут вышки, теснясь друг к другу, стояли до старости. Когда поднимался штормовой каспийский норд-ост, они точно оживали, и чумазые толпы их поднимали шум — оханье усталого дерева. Оглушительно хлопали отставшие доски, скрипели лестницы, шатаясь и роняя выпавшие ступени; стремительно несущийся воздух завывал в крестовинах креплений, со свистом раскачивая канаты — чудо какой оркестр получался!
Не придумаешь занятнее дела для мальчишек, чем взбираться на высоту по крутым лестницам, иногда повисая на руках, чтобы перемахнуть оголенные пролеты. Это было так же весело и жутко, как игра в прятушки в черных колодцах — устьях скважин. Заглянешь туда — кажется, если бы не темень, увидел бы преисподнюю, но совсем близко вдруг блеснет маслянистая, неподвижно стоящая жидкость или голубой пятак неба, а на нем вместо герба — кудлатая мальчишеская головенка.
Смелый Алешка, не чуя беды, спускался в трубу; цепляясь за железный ее край, упираясь коленками и локтями, повисал над пустотой. Но однажды такой же удалец слетел вниз, не успев даже вскрикнуть. Долго после той памятной игры у Алешки ныли уши, надранные отцом — Матвеем Груздевым.
Все в Баку пахло нефтью. Черная сажа хлопьями сыпалась на рабочий поселок из труб нефтеперегонного завода; ни деревца, ни кустика на рыжей земле, только пропыленные колючки серели на диких пустырях. Горячее солнце изо дня в день калило зноем синеву неба и голые бугристые горы, и сияющее голубизной бескрайнее зеркало Каспия дышало в летние дни на побережье не прохладой, а теплым, душным паром.
Грязные, точно чертенята, ребятишки бегали отмываться к морю, но и в море плавала радужно отсвечивающая нефть, а на берегу везде пятна пролитого мазута и растопленного битума, которым смолили суда и лодки. Если какой-нибудь сорванец наступал на тягучую эту смолу, то ходить ему с черными липкими подошвами, пока добрый сердцем матрос не бросит кусок ветоши, смоченной керосином. Часто ребятишки наблюдали с барж, как в воде возникали пенистые грязные буруны и вдруг остро начинало пахнуть газом. Дети с малых лет привыкли уважать нефть — ведь это она кормила целый город.
Время шло, комсомолец Алеша Груздев поступил в Грозненский нефтяной институт.
И вот он, совсем возмужавший, снова на перроне бакинского вокзала — по виду не отличишь от азербайджанца, — идет и смотрит радостно на родной город.
По-прежнему палит солнце, а море и небо светятся синевою, но зелени заметно прибавилось, особенно в центре, где высятся прекрасные дома, принадлежавшие раньше бакинским богатеям. Мягко колышутся в старых садах кроны длиннохвойных эльдарских сосен, легко переносящих здешние засухи. Там бульвар с посадками молодых маслин, там — на недавно разбитом сквере — пышно цветут кусты красных и розовых олеандров, а в Башкирии еще зима, и ветер студеный гонит поземку по степным сугробам.
Груздеву не хотелось ехать ни трамваем, ни автобусом, и он направился в свой район пешком с чемоданчиком в руке, нарочно петляя по улицам, отмечая по пути все перемены, которые произошли без него. Прошел он и по Старому городу. Здесь слепые стены домов образуют такие узкие ущелья, что лежащий верблюд занимает всю мостовую, загораживая всю улицу. На холме развалины дворца Ширваншахов, перенесших сюда в XV веке столицу сказочного Шемаханского царства. Дворец разбит с моря артиллерией Петра Первого, взявшего Баку в 1723 году. Среди развалин сохранились каменные мешки — сырые колодцы, в которых в старину томились узники. А вон всегда кипучий рынок: рис, сушеные фрукты, халва, орехи, чеснок… Грудами навалена муравленая посуда, в глянце которой полыхают отсветы солнца.
Груздеву стало жарко, он снял шапку, чтобы сильнее ощутить свежее дыхание морского ветра, пахнущего солью и нефтью. Море шумело рядом: улицы города окружали подковой сверкающий на солнце голубой простор бухты. С благоговейным чувством Груздев зашел в сад имени Шаумяна, где похоронены бакинские комиссары, перевезенные в двадцатом году из-под Красноводска. Сад с аллеей черных кипарисов был красив и торжественно печален. Горел над братской могилой вечный огонь, как кровь краснели на темной зелени розы.
Постояв у могилы, нефтяник направился в сторону набережной, где на недавно вскопанной земле покачивались похожие на былинки, тоненькие саженцы ив, индийской сирени и пышные клубки эльдарских сосенок. Прошлое и будущее встретились на древней земле огнепоклонников, сожженной вечной засухой, и в город все щедрее входила зеленая прохлада садов. На Приморском бульваре Алексей сел в автобус…
Сердце его забилось сильнее, когда впереди показался знакомый лес вышек. Сразу бросилось в глаза новое — повсюду работали качалки: значит, насосы пошли в ход, а раньше нефть тартали. Алексей и его брат Серега работали и тартальщиками: черпали нефть из скважины желонкой — отрезком трубы с клапаном внизу. Угоришь за день на такой работе, к вечеру только глаза да зубы светятся на лице. Богатые скважины под напором давления в нефтяном пласте фонтанировали, это приносило большой доход хозяевам промыслов, но из-за попутного газа возникали взрывы и грандиозные пожары. Тушить их было очень трудно…
На улицах рабочего поселка, как в пору Алешиного детства, носились босоногие ребятишки (славились бакинцы многодетными семьями), висела на заборах и перилах крылечек промазученная одежда, и невольная зависть шевельнулась в душе Алексея; когда же вот так прочно осядут нефтяники в Башкирии?!
Пройдя среди невысоких домов с плоскими крышами и железными решетками на окнах, Алексей подошел к бараку, в котором жил его отец. Бурильщик Матвей Груздев по гроб жизни был влюблен в вышки, а все остальные профессии считал как бы прикладными к нефтяному делу. Он и свой поселок любил так, что даже слышать не хотел о лучших местах. Дома ли он сейчас или на вахте? Долго гадать не пришлось: усатая голова его с проплешинами над рыжеватыми висками мелькнула за оградой палисадника, увитой виноградными лозами.
Вместе с Сергеем, теперь тоже бурильщиком, отец сажал молодые деревца под своими окнами; барак был длинный, двухэтажный, густо заселенный народом.
— С поливкой беда, а то бы… — громко говорил отец.
Алексей поставил чемоданчик, неожиданно подойдя сзади, крепко сжал плечи брата.
— У нас волки на сугробах воют, а у вас редиска уже поспела!
Сергей, веснушчатый, рыжий, завертелся, пытаясь оглянуться, по улыбке отца и силе больших смуглых рук угадал, кто его схватил:
— Явился, чертолом! Ваше инженерное сиятельство… Пусти уж! Если бы вся интеллигенция такая была, плохо жилось бы рабочему классу.
— Это отчего же? — спросил Алексей, целуясь с отцом.
— Оттого… — Брат пошевелил высвобожденными, словно из тисков, плечами. — Вы бы нас походя затолкали, зубры этакие. Как бы тогда рабочий класс руководил вами?
— Вопросы руководства не на кулачках решаются, — важно сказал отец, не терпевший пустословия в вопросах политики, но сразу сорвался на другой тон: — Серега, сбегай в лавку, а я насчет самоварчика соображу. — И снова повернулся к дорогому гостю. — Жену почему не привез? Что это ты, сынок, на старухе-то женился?
— Я вам фотокарточку посылал, — сдержанно напомнил Алексей.
Отец вздохнул.
— На карточке она, точно… По карточке судить — красавица женщина. Но ежели ей пятый десяток, а тебе двадцать…
Смуглое лицо Алексея медленно залилось румянцем, глаза посуровели.
— Ей только тридцать восемь, а мне двадцать три, папаня.
— Эх, Алеша! Тридцать восемь лет, конечно, не так уж много. Не совсем еще старая женщина, может, даже как розан в самом цвету. Но дунет ветер — и облетит вся красота. Тебе под пару лет на двадцать бы моложе ее.
— Я люблю Елену Артемьевну.
Голос сына прозвучал жестко, брови над высоким переносьем сошлись, как тугой персидский лук, и старый бурильщик понял: разговор напрасный — Алеша с детства был тверд и упорен.
«В мать уродился! — Матвей с грустью вспомнил покойную жену и уже молчком повел сына домой. — Женился бы на молодой, называл бы я ее дочкой, а к Елене Артемьевне — ученому-хирургу — и подступиться боязно, — думал он, наливая в самовар кипяток из бака на общей кухне (с огнем на промыслах строго: тут даже земля могла загореться). — Алеше-то, конечно, дела нет, как я себя чувствовать при ней буду, да и вряд ли придется вместе жить! Вот так и Петро через жену отбился от дома, а Серега все тянет с женитьбой. Неужто мне самому придется новую хозяйку искать?»
Петро — старший сын в семье, у него дача и сад в пригороде, работает по торговой линии и с родней почти не встречается.
На стол отец накрыл быстро, умело, но труды его, как и Серегины хлопоты, пропали впустую: Алексей только прошелся по двум комнатам, опустевшим после смерти матери, оставил чемоданчик и ушел. Бурильщики постарались не подать вида соседям, как это было обидно им, выпили сами по стопочке-другой, закусили копченой рыбой.
— В «Азнефть», должно быть, побежал. Командировочный, ясно, — сказал Матвей Груздев.
— Директор разведочной конторы, как же! — пробурчал Сергей, макая в солонку зеленое луковое перо. — Все ищут! А нефти — умыться нечем.
Ночью на соседнем промысле в Лег-Батане ударил фонтан невероятной мощности. Все ближние скважины, товарный парк и дома рабочего поселка оказались там под угрозой пожара. Алексей и Серега Груздевы попали в первые отряды горожан, мобилизованных на ликвидацию этой аварии. Ехали в грузовиках по тряскому шоссе вдоль голой береговой гряды, по гребню которой, похожему на хребет дракона, чернели каменные зубцы. Слева за вышками шумело в полутьме море, сверкая далекими огоньками: не то суда шли, не то костры горели на затерянных среди волн островах. Промелькнула пустынная серая долина, протащился стороной, как золотая цепь, поезд из Тифлиса. Где-то здесь был древний путь на Иран, куда проходили по каспийскому побережью войска Александра Македонского. Лег-Батан (значит «Верблюд утонет») — гиблые, топкие места. И вдруг нефть…
Гигантский фонтан, черневший над равниной, на грязно-голубом предрассветном небе, завиднелся издалека.
— Говорят, эта скважина даст до двадцати тысяч тонн в сутки! Сила! — с гордостью и восторгом крикнул Серега. — Трубы бурильные повыбрасывало и скрючило, будто макароны. Ежели случится взрыв, взлетим под самое небушко. Будем лететь через Каспий аж до Красноводска.
Людей ссаживали с грузовиков, отбирая у всех спички и табак, и под липким черным дождем спешно разводили по местам: одних к самому фонтану, других — на рытье канав и огромных ям — «амбаров». Алексей и Серега оказались на товарном парке, где увеличивали обваловку резервуаров.
Редкие в Баку дожди не создавали угрозы затопления, а сейчас по низинам бурными потоками шла… нефть, из которой белесыми облачками выделялся попутный газ. Колонны грузовиков доставляли все новые отряды горожан и солдат, спецодежду, питание, бидоны с молоком для тех, кто работал на самых угарных участках.
Местность напоминала разворошенный муравейник. Под рыжей землей, покрытой солончаками, пыльными колючками да кое-где тощей, жесткой травой — пищей легконогих джейранов, — таились сказочные сокровища, но неосторожно выпущенные на волю, они превратились в разбушевавшуюся стихию.
Сильно пахло газом, и по радио то и дело объявляли:
— Не зажигать огня!
— Не курить!
— Вспыхнет — спасаться негде, — сказал Сергей. — И наши резервуарчики начнут взрываться подряд. А ежели обойдется благополучно, то упустить в море такие нефтяные реки тоже нельзя, — пропадет Каспий.
Поглядев на то, как легко и споро работал брат, Сергей вспомнил вчерашнюю обиду:
— Жалко, что ты от нас отбился. Далась тебе эта Башкирия!
Алексей промолчал. Зависть одолевала его при виде того, как кружились воронки на масляной поверхности бурных потоков, как пенился и пузырился в них газ, — нефть играла, словно шампанское! Хотя бы тысячную часть этого увидели они с Иваном Наумовичем на скважине, недавно так жестоко обманувшей их надежды!
Когда по цепи прокатилась команда сменяться, солнце стояло уже высоко, зажигая радуги в брызгах черного дождя, сверкая в разливах нефти, и в заполненных до краев канавах, разносивших по всем направлениям живую кровь земли. Блестели неузнаваемо темные лица людей, их промасленная одежда, черенки лопат и острова промокшей сверху земли. Повсюду курилась белесая коварная дымка, и погода, словно нарочно, стояла тихая, ветер не развеивал угара.
Разыскивая Серегу, Алексей ступил на вал, за которым грозно сейчас высились десятки окольцованных насыпями резервуаров, заполненных горючей жидкостью. Падавший на них нефтяной дождь стекал по металлическим станкам, образуя глубокие лужи, отсвечивавшие черным лаком в тени.
«Зальет все равно!» — От газа у Алексея кружилась голова, а уши будто ватой заложило, он провел по лицу мокрой ладонью и вдруг увидел, что люди, работавшие поблизости, дружно обернулись в его сторону.
Следуя за их взглядами, он тоже обернулся: неподалеку стоял рабочий и вынимал из коробки спичку, не слыша угрожающих криков и свистков, в зубах у него была папироса. Груздев не успел даже испугаться, а сразу, словно подброшенный тугой пружиной, сделал такой прыжок, что подмял человека, который мог бы взорвать весь промысел.
Войдя в громадный, роскошно обставленный кабинет Меджафарова, Алексей остановился смущенный, но в квадратах окон виднелись на фоне рыжих гор часто поставленные вышки — и точно заявляли: нефть здесь главное.
Сидевший за просторным столом Меджафаров, крепко сколоченный, плотный в плечах, поднялся навстречу разведчику из Башкирии и в упор посмотрел на него коричневыми с хитринкой глазами. Он был не стар; по загорелому лицу, по властной прямой осанке никто не дал бы ему больше сорока лет.
— Ну, как чувствуешь себя в родных местах? — спросил он звучным голосом человека, привыкшего выступать с трибуны. — Пьянит, наверно, здешний воздух? А? Нефтью у нас пахнет! И газком иногда. Как вчера на Лег-Батане-то? — Меджафаров прикрыл глаза тяжелыми складками век, будто залюбовался возникшей перед ним картиной схватки со стихией, ноздри его крупного носа хищно раздулись. — Инженеры говорят: редкий случай в мировой практике… Закрыть такой фонтан нам вряд ли удастся, пока скважина не обвалится и не заглохнет сама. Зато все ближние промыслы перевыполнят план за счет сбора этой нефти. Вот что значит наш старик Баку! — Меджафаров хохотнул, затем добавил серьезно: — Молодец, товарищ Груздев! Но, знаешь, утверждают, для любого спортсмена твой прыжок — мировой рекорд. Ты что, спортом занимаешься?
— Нет. Просто так прыгнул.
— Просто? Это, дорогой друг, совсем не просто: стоит человек на месте — и вдруг прыгает, словно барс. Орден тебе дадим за такую штуку.
— Что вы! — сконфуженно запротестовал Груздев. — Смеяться будут: прыгнул — и на тебе, получил орден!
— Смеяться? — В глазах Меджафарова вспыхнули искорки не то гнева, не то обиды, но он сдержался. — Ради спасения человеческой жизни смельчак прыгает в огонь, прыгает в воду… Разве смешно? Если твой прыжок предотвратил катастрофу, которая принесла бы миллионные убытки и тысячи человеческих жертв, как это оценить? Сколько времени ты работаешь в Башкирии?
— Третий год.
— Только-то! И уже директор конторы? Еще раз молодец. А бурильщиком работал?
— Две скважины бурил: одну — когда был на практике пятого курса, другую — после получения диплома. Я в институт шестнадцати лет поступил.
— Ну, садись, дружок, закуривай. Здесь можно. — Меджафаров поощрительно усмехнулся. — Тебе у нас, на большой нефти, работать надо, а не крохоборством заниматься на ваших пологих структурах. Квартиру предоставим хорошую, условия для роста создадим. Опять не согласен? — с легкой иронией спросил он, заметив быстрое движение Груздева, которому эти слова напомнили спор Ивана Наумовича с Безродным. — Какие у вас там открытия? Чуть брызнуло в Уртазах — и только. Пустая трата средств и времени. Что? Неверно я говорю?