В своей предыдущей жизни Роман, читая о градостроительных традициях предков, сомневался в эффективности деревянных укреплений - то ли дело рыцарские замки из камня и кирпича. Теперь же, не в первый раз рассматривая городские "фортеции", мнение свое изменил. Городники знали свое дело, пополняя копилку опыта от войны к войне. Среди них немало было опытных воинов, не раз искавших удачи со своим князем под чужими стенами. Что касалось фортификационного дела, они подмечали с пользой для родного города.
Ко рву перед земляным городским валом теснились посады, обнесенные частоколами с крепкими башнями и воротами с надежной охраной. Подобно маленьким городкам, они прижимались к более сильному, но не только в поисках защиты: посады-пригороды много крови попортят врагу, вздумай он штурмовать Курск с этой стороны:
Сейчас войны не было, городские сторожа мерзли только на одной, приворотной веже, нечасто поглядывая в положенную сторону - на Княжью дорогу.
- Не пущай, не пущай его, - крикнул со смехом сторож-вежник приворотнему кметю, указывая на Людоту. - А то он копоти да гари кузнечной в город нанесет - не продохнешь.
- К тебе если копоть и долетит, так своя - из-под зипуна, - не остался в долгу кузнец:
Вошли в город. За воротами, перегораживая дорогу, стояла еще одна короткая стена - "поперечня" с бойницами - на случай, если неприятель прорвется через ворота.
Жили в городе куда теснее, чем в слободах. Дома, амбары, лавки, церквушки жались друг к другу на узких извилистых улицах. Ворота и калитки из толстых дубовых плах - и сокол* стенобитный не возьмет. Лютые собаки мрачно поглядывали из подворотен - проходи, дескать, не тронем, но без спросу в дом не суйся.
Репищ возле жилья не держали. Если была у кого в том нужда - заводили за городом.
У "центральной" улицы требования к своим обитателям особые. Недаром она, как и дорога, ведущая к городу, звалась Княжьей. Почти каждый дом красовался затейливой резьбой, а то и яркой росписью: коньки-охлупни на крышах, огнива, ажурные причалины*. Хочешь жить у князя и у его ближних на глазах - жилье свое блюди, даже если в животе пусто.
Топились в основном по-черному но ближе к крепости-детинцу, попадалось жилье с печными трубами. Маленькие волоковые оконца-отдушины надежно законопачены на зиму - оконное стекло на Руси появилось недавно и мало кому было по карману. Да и надежнее по старинке-то. Но вот поодаль весело блеснули богатые окна, отражая неровным стеклом низкое зимнее солнышко. Хоромина знатная: в два жилья*, с затейливым крыльцом и резным всходом*. Сразу видно, что кто-то из ближних княжьих людей обосновался. Двор просторный, огорожен высоким частоколом, но ворота нараспашку - княжьему человеку таиться не от кого.
Улица заполнялась людьми. У каждого свое дело: позевывая, протопала бригада плотников-городников с топорами за поясом и прочим инструментом; пересмеиваясь и приглядываясь к встречным девкам да молодухам, неторопливо проехали верхами двое молодых дружинников; купец, почесываясь, отворяет скрипучие ставни своей лавки: А вот старенький дьячок, подтягивая латаную рясу, семенит по рыхлому снегу к церкви. А там сани-розвальни, влекомые лохматой лошаденкой, в санях поверх поклажи развалился мужик в тулупе:Пахло дымком и свежеиспеченным хлебом. Город начинал будний день:
Дошли до "старой" городской стены. Когда и кто ставил эту стену, уж никто и не скажет. Время и непогода свое взяли: осевший земляной вал, видавший виды частокол со следами старых пожаров и горячей смолы, пролитой когда-то на головы неприятелей. Ржавый наконечник стрелы торчит в ветхом бревне - не с руки достать. Но службу свою "старая" стена еще не отслужила - не дай Бог за первую стену противник прорвется, так вторая поможет, а потому долго еще куряне будут поддерживать ее в исправности. И вообще, чем больше в городе стен, заборов и частоколов - тем спокойнее.
Над воротами в "старый город" прибиты выбеленные солнцем и дождями развесистые оленьи рога. Не одно поколение горожан оберегали они от сглаза и нечисти - по древней прадедовской вере. Должно быть, на эти рога во времена Перуновы вешали черепа врагов. Память о том хранилась в былинах и в сказках, пусть и переиначенная в угоду красному словцу:
Самые богатые хоромы расположились возле северной стены городского детинца, перед глубоким крепостным рвом-оврагом. Они кичились друг перед другом добротностью, высотой и затейливостью. Здесь жил сам посадник и другие бояре. Случайных прохожих тут мало - надо будет, так тебя позовут.
По бревенчатому мосту перешли ров и вошли в ворота. Людоту здесь знали, и потому без вопросов пропустили. Перед крыльцом самого богатого строения кузнец остановил Романа:
- Погодь, Ромша, кликнут тебя, - сказал он и, сняв шапку, поднялся по ступеням.
Стены курского детинца устроены были не так, как городская "новая". Нижняя часть крепостной стены - ряд дубовых срубов-городен, поставленных вплотную один к другому. Как Роман выяснил позже, большинство этих срубов заполнены землей и камнями, в других находились конюшни, сеновалы, амбары. Это был первый этаж. Наружная сторона срубов переходила в стену-забрало, завершавшуюся двускатной крышей над помостом для стрельбы. Бойницы в стенах, как и помосты, тянулись в два этажа от башни к башне - их в детинце было семь.
В плане крепость представляла собой почти равностороннюю трапецию, меньшее основание которой, увенчанное самыми высокими смотровыми башнями, ориентировано было в сторону наибольшей опасности - на юг. На месте одной из смотровых башен через восемьсот лет поставят памятный знак Знаменской иконе Божьей Матери, следы другой покроет фундамент Дворянского собрания (ныне Дом офицеров).
Впрочем, только безумцу пришло бы в голову штурмовать крепость с юга или с юго-востока. Со стороны Тускари хорошую службу курянам сослужил почти отвесный обрыв. Мыс, образуемый при слиянии двух курских рек, который с севера замыкала крепость, был сплошь изрезан большими и малыми оврагами, искусно защищенными от осыпания и размывания, что многократно усиливало оборонительную мощь детинца. Это потом, когда природная твердыня потеряет свою ценность, обрывы осыплют, спланируют, на их месте проложат улицы:
- Ты кто таков? - Вопрос исходил от плечистого, примерно одного возраста с Романом, парня, одетого небогато, но добротно. - Тебя кто пустил? - продолжил он, важно уперев руки в широкий пояс турьей кожи, которого ему ни по возрасту, ни по положению носить не полагалось.
- Тебя, глуздырь*, забыли спросить, когда пропускали, - ответил Роман, рассудив, что такой тон с его стороны будет в самый раз.
- Это Ромша-Немой, приемыш Людоты, - услужливо пояснил из-за плеча товарища второй парень, одетый, как и первый, но ниже ростом и без воинского пояса.
- Какой такой приемыш? - недобро усмехнулся первый. - Холоп он, а не приемыш! А холопам тут не место.
Парень явно искал ссоры. Можно было промолчать и, наверное, избежать её. Но тогда унижение легло бы не только на Романа, но и на всю кузнецкую слободу, а главное - на Людоту.
- Слышь-ка, паря, - начал Роман. - Ты пояс-то распусти чуток. А то, неровен час, с натуги в штаны наложишь - уж больно пыжишься.
Роман рассчитывал на долгую разговорную прелюдию к драке - так было принято. А там, глядишь, появится Людота и потасовки удастся избежать, сохранив честь и свою, и слободы. Но "собеседник" был явно не силен в словесах и, очевидно, поэтому незамедлительно ударил.
Роман счел полезным слегка посторониться. Кулак в обшитой сыромятными накладками рукавице прошелестел над головой. За такими накладками вполне могли быть вшиты свинцовые пластинки - для весу. Да и без них мало не показалось бы.
От неожиданного промаха забияка поскользнулся на утоптанном снегу и упал.
- Не расшибся ли, болезный? - участливо спросил Роман. - А ты попроси приятеля, пусть соломки принесет подстелить.
Парень вскочил и ринулся в атаку, но после очередного промаха опять оказался на снегу, теперь уже от подножки.
В представлении Романа схватка выглядела не совсем честной именно с его стороны - за плечами забияки не было многовекового опыта восточных единоборств, в чем сам Роман кое-что понимал. Впрочем, в конце двенадцатого века таких навыков еще не было и на Востоке.
...- Вот опять промахнулся, - подзадоривал Роман противника. - Ты пошел бы с забором подрался - может, попадешь.
Драка привлекла внимание. Приворотные дружинники, с интересом наблюдавшие за стычкой, громко смеялись, довольные не только увиденным, но и услышанным:
- Вот тебе и немой.
Из разных концов крепостного двора подходил народ. Разнимать драчунов никто и не думал. Наоборот -советовали:
- Слышь-ка, Нелюб, - так звали парня-задиру, - ты его кулаком не возьмешь, за оглоблей сбегай - вернее будет.
- Иль за товарищами, а то твой дружок пропал куда-то. Только бери человек с десяток - меньше не сдюжат.
Подошел и стал поодаль средних лет человек, одетый не богаче других, но по тому, как остальные поспешно расступились, давая ему обзор, стало заметно, что чина он немалого.
Противник Романа после очередной неудачи, подстегиваемый насмешками, окончательно вышел из себя - рука потянулась к голенищу сапога, и в ней оказался внушительных размеров изогнутый нож-засапожник.
Роман ни разу не ударил противника, но сейчас решил изменить ход боя. Этому намерению помешал человек, стоявший поодаль:
- А ну, дай-ка нож.
Голос был негромкий, но властный. Подействовало мгновенно: Нелюб опустил засапожник, обмяк, покорно подошел и протянул оружие рукояткой вперед, даже не пытаясь оправдываться. Но, должно быть, во сто крат обиднее поражения и отобранного ножа стал приказ незнакомца:
- Пояс отцовский больше не носи, не позорь его памяти. Оденешь, как заслужишь. - После сказанного нож без усилия был отброшен в сторону. Засапожник пролетел метров десять и чуть не по рукоятку вошел между бревен на самом верху ближайшей городни. - А нож твой пусть у всех на виду покрасуется - чтобы глупость твою помнили.
Зеваки, оживленно переговариваясь, разбрелись. Роман, остывая от драки, подробнее рассмотрел того, очевидно, пользовавшегося немалым уважением, человека. Ростом и внешней крепостью он мало отличался от остальных - были здесь мужики и повыше и пошире. Но что-то мешало усомниться в его физическом превосходстве над окружающими. Одет был в волчью, мехом наружу, безрукавку поверх простой, без вышивки, холщовой рубахи. Без шапки - седеющие волосы схвачены сыромятным ремешком. Ни оружия, ни воинского пояса - и так видно, что воин немалый.
- А ты, молодец, чей будешь?
По его холодным серым глазам трудно было сообразить, как расценено его, Романа, участие в драке:
...В то, что он немой, поверили, но неизвестно, как сложилась бы его дальнейшая жизнь в этом мире, если бы Людота, видно, из благодарности за спасенного Романом сына, не взял его в свою семью - то ли пленником-холопом, то ли приемышем:
- Там видно будет.
Их речь Роман скоро стал понимать, но заговорить не решался. Боялся выдать свою чужеродность. Только месяца через два, имея уже солидный, втихомолку собранный запас слов, он осмелился заговорить.
Роман, как смог, изложил свою "легенду": единственное, что он помнит из своего прошлого, что родителей его убили тати-разбойники на киевской дороге. Сам он уцелел чудом: оглушили дубиной, отчего, наверное, потерял память и речь. Кем были его родители, где жили и были ли родственники - ничего не помнит. Еще помнит, что его зовут Романом.
- Знамо дело, - рассудил Людота, а с ним и вся кузнецкая слобода. - Вон в летошний год Вакулу-гончара ошеломили кистенем, так он тоже забыл, как его звать-величать, и молвит невразумительно.
- А имя у тебя княжье, - решил кузнец. - Не по чину. Будешь Ромша...
...Ответить на вопрос знаемого кметя* Роман не успел - на верхнее крыльцо княжьих хором вышел посадников отрок и, перегнувшись через перила, крикнул:
- Ромша, Людоты-кузнеца приемыш, посадник княжий кличет тебя к себе.
Внутри пахло разморенным от печного тепла деревом и ароматными травами. Окна цветного стекла отбрасывали на выскобленный деревянный пол веселые пятна.
Посадник - еще не старый, но уже седобородый человек - сидел в кресле, искусно сработанном из одного куска дерева. Людота расположился напротив на резной скамье, неуютно чувствуя себя на боярской мебели.
Роман остановился у порога, почтительно поклонился посаднику. Тот по-доброму улыбаясь, рассматривал его. Наконец заговорил:
- Благодетель твой Людота просит у меня разрешения передать тебе, как сыну его, все секреты ремесла, коим он владеет изряднее других. По твоему разумению, отрок, нет ли препятствия в этом? Согласен ли быть восприемником княжьего человека Людоты?
- Почту это за великую честь, - ответил Роман, невольно подстраиваясь под манеру собеседника.
Посадник одобрительно кивнул.
- Грамоте отрок обучен? - спросил он у Людоты. Тот отрицательно мотнул головой.
- Ну да ладно, обучим - не поздно еще, - сказал посадник и встал с кресла, давая понять, что разговор окончен:
В просторных сенях они столкнулись с человеком в волчьей безрукавке.
- А не хочешь ли сына своего названного по воинской стезе пустить? - спросил он у кузнеца, обращаясь к нему, как к давнему знакомому. - Может статься, и получится что из парня.
- И так навоюется, - не очень дружелюбно проворчал Людота:
Хотя Людота был большаком и слово его в кузнечной слободе звучало веско, но взаимоотношения со слободичами наладились у Романа не сразу. Уважая Людоту, те помалкивали, но недовольство и опаска были очевидны. В семье кузнеца все было в порядке, но стоило Роману выйти за ворота - не просидишь же весь век во дворе - так сразу же вокруг него образовывалась пустота: бабы поспешно окликали малышей, оказавшихся рядом с Романом, старики потихоньку сплевывали вслед и крестились. Даже сверстники сторонились его, прекращая игры и переходя в другое место, подальше от непонятного им пришлого человека. Ну еще бы: без роду-племени, как изгой*, да к тому ж безъязыкий - так и жди подвоха. Будь в ту пору в слободе хворь какая, или падеж скота - свалили бы на Романа: Одним словом, положение у нового жителя кузнечной слободы в первое время было неприятным.