Оля, Ося и Анечка
Слово «Канзас» своим грубоватым и корявым звучанием вошло в мою жизнь куда раньше, чем веселое слово «Америка». В далеком детстве ребята нашего двора собирались под крутой лестницей, что вела на верхние этажи дома. Здесь, в духоте и полумраке, рассказывались занятные истории, среди которых приключения девочки Элли и ее друзей на пути к знаменитому волшебнику Гудвину, в его Изумрудный город, занимали не последнее место… А все начиналось в далекой стране под названием Канзас, во время свирепого урагана, который перенес домик со спящей девочкой Элли в волшебную страну Жевунов…
С тех подлестничных посиделок минула целая жизнь. И вот он, таинственный Канзас. Неспроста именно с урагана начались приключения девочки Элли. «Канзас» на языке индейского племени сиу означает «быстрый, дымный ветер».
В 1541 году в эти забытые Богом места занесло испанского дона Фернандо де Коронадо. Вслед за испанцем сюда потянулись французы. Уж больно хороши были меха, что добывали люди племен осагов, кикапу и шауни, охотясь на бескрайних равнинах и в долинах двух спокойных рек, названных, как и страна, – Канзас-ривер и Арканзас-ривер…
Много можно поведать о славном штате Канзас, образованном на землях бывшей французской Луизианы. И что в сельском хозяйстве Канзас достиг невиданных успехов – столько лет поставляет России пшеницу и кукурузу. И что технику производит разную – от сельскохозяйственных машин до самолетов. Кстати, по количеству частных самолетов Канзас обставил всю Америку – вероятно, толчком послужил пример девочки Элли, которая первой взмыла над плоской равниной штата во время урагана. Возможно, поэтому латинское изречение «Через тернии к звездам» и явилось девизом штата. И что при населении в два с половиной миллиона человек в Канзасе насчитывают два миллиона двести тысяч частных автомобилей. Конечно, таким примером остальную Америку не удивишь, но впечатляет. Однако не эти сведения, почерпнутые в справочнике, сейчас теснились в моей памяти.
Темные тени ночного Канзаса, скользящие по стенам купе, погружали меня в воспоминания…
В самом конце восьмидесятых, в Ленинграде, среди моих друзей-приятелей прошел слух, что наш товарищ, художник и книжный график Иосиф Латинский с семейством получил наконец разрешение и, уехав в эмиграцию, поселился в Канзасе. Именно там его приняла еврейская община под свою опеку. Вообще в Канзасе на девяносто процентов жителей, исповедующих христианство, приходится ноль целых три десятых процента тех, кто молится в синагогах своему богу Ягве. Вот община и решила пополнить Осей и его семейством этот малый процент, хотя сам Ося не верил ни в Бога, ни в черта… Одна оставалась неясность: жена Оси, Оля, – русская, и дочь, Анечка, записана русской. Неужели они приняли гиюр[2] и стали единоверцами главы семейства?! Позубоскалив на эту тему, ленинградские приятели успокоились, а вскоре и вовсе выяснилось, что Латинские проживают не в Канзасе, а в Бостоне…
История эмиграции Оси и Оли – это история любви, история «одиночества в толпе», а главное, история противостояния человеческой мерзости, что, таясь до поры, выплывает тысячетонным ледяным айсбергом, при встрече с которым разбиваются в щепки самые крепкие отношения между близкими людьми…
Итак – действующие лица. Оля, Ося и маленькая Анечка – с одной стороны. Родственники Оли и Оси – с другой. Отец Оли, кандидат географических наук, полковник в отставке, завотделом Геофизической обсерватории имени Воейкова, мать, Зоя Георгиевна, домохозяйка, старшая сестра и младший брат, студент ЛЭТИ. Родители Оси – мать, Лия Наумовна, и отец, инвалид войны; брат и сестра. Время действия – 1979 год. У власти – Брежнев и ленинский ЦК. «Железный занавес» хоть и поржавел, но еще достаточно крепок – толщиной в Берлинскую стену.
А началось все несколько раньше, со свадьбы Оли и Оси в 1975 году. В жизни часто все начинается со свадьбы. Лия Наумовна, мать Оси, женщина властолюбивая, эгоистичная, желала сыну жену-иудейку из хорошей семьи скорняка или зубного врача, а не хрупкую, белолицую и сероглазую Олю из семьи отставного полковника, наверняка антисемита… В свою очередь, мать Оли, Зоя Георгиевна, равно как и отец-отставник, желали для своей двадцатидвухлетней дочери-красавицы совсем другого мужа, а никак не тридцатичетырехлетнего художника с заметной проплешиной в черной шевелюре и длинным носом с горбинкой. Да и глаза избранника дочери, черные, овальные, с хитроватыми искорками в глубине, ничего хорошего не сулили… Словом, Монтекки и Капулетти – два равноблагородных семейства заняли боевые позиции. Стратегическая задача была такова: развалить этот брак навсегда, тактическая – оттянуть всеми силами свадьбу, и тогда, возможно, новобрачным самим надоест возня и они охладеют друг к другу. Свадьбу переносили несколько раз – с весны на осень и обратно. Но все же она состоялась. Мать Оси не пришла. Родители Оли отметились, но какие у них были кислые физиономии на фотографиях! Не свадьба – поминки…
У Латинских началась семейная жизнь. Взаимное желание родителей найти изъян в невестке и зяте переполнили чашу терпения – молодые прервали всякие отношения с «предками». Глухо! На годы… А в 1979 году Осей овладела мысль об эмиграции. Как-то он вернулся домой после очередного «отлупа» в издательстве, где грубо нарушили пункт договора, касающийся гонорара, и сказал: «Все! Не могу больше так… с родителями, с работой… Не хочу! Поехали!» А что Оля? Оля, как Ося. На свете у Оли нет никого ближе Оси и четырехлетней Анечки…
Хлопоты, связанные с эмиграцией, начинались на улице Желябова, бывшей Большой Конюшенной, в доме № 29, где некогда размещался Дом Французской реформаторской церкви Святого Павла. Сотрудники ОВИРа, люди служивые, де-юре находились в подчинении ведомства Министерства внутренних дел, а де-факто – Комитета государственной безопасности и в большинстве своем воспитали в себе стойкую любовь к «сырому мясу». Трудно представить, как может нормальный человек, видящий в течение рабочего дня столько горя, слез и разбитых судеб, сохранить в себе сострадание к людям. Личные моральные качества многих сотрудников ОВИРа, вкупе со множеством бумажно-бюрократических формальностей, превращали путь на улицу Желябова едва ли не в путь на Голгофу…
Одна из главнейших справок, которую требовал ОВИР от своих клиентов, – согласие родителей на эмиграцию детей и отсутствие к ним материальных претензий…
Сколько лет Оля не появлялась в родительском доме на улице Карпинского! Со дня свадьбы, а точнее – со времени рождения Анечки. Но ничего не изменилось – тот же сладковатый запах прокисшего теста в подъезде, те же раздолбанные почтовые ящики, сколотые ступени… Родители ее ждали, была договоренность по телефону. Просили прийти с внучкой – перемирие так перемирие. Подумали, видно, что дочь решилась пойти на мировую по причине несладкой жизни. А ведь родители это предвидели – какой может быть толк от замужества с этим брюнетом-художником? Но дочь есть дочь – родная кровь. К тому же еще и внучка.
Ликованию не было предела. Зоя Георгиевна надела свой лучший наряд, уставила стол яствами и не спускала влюбленных глаз с дочери, а особенно с Анечки. Шутка ли – впервые за четыре года увидеть внучку. И отец принарядился – в костюме-тройке, при галстуке… (Это потом Оля узнала, что отец ушел из семьи два года назад, а пришел в этот вечер потому, что Оля просила собраться всем семейством для важного разговора…) Да и брат с сестрой выглядели под стать событию – они любили Олю, а долгий разлад списывали на волю родителей…
Окруженная родными лицами, радуясь впечатлению, которое произвела на всех Анечка, Оля расслабилась. Повод, ради которого она пришла в родительский дом, отошел на второй план. Оле не давал покоя вопрос: «Зачем мне все это? Какая эмиграция? Зачем куда-то уезжать, бросать навсегда родных людей? Да и как начать разговор, когда вокруг такое расположение и любовь?» Она рассеянно отвечала на вопросы. Говорили обо всем, кроме… Оси, словно его и не существует на свете. И тут, находясь в центре всеобщего внимания, в порыве доверия к вновь обретенным родственникам, Анечка похвасталась:
– А я с папой и мамой скоро уеду жить в другое место! Замешательство, последовавшее после откровения Анечки, прервалось растерянным голосом матери:
– Вот еще! С чего это вдруг? Что ты болтаешь?! Порыв дочери вернул Олю к действительности.
– Да, – вяло призналась она. – Мы с Осей решили эмигрировать. Я пришла к вам, чтобы поговорить об этом. Получить от вас справку о вашем отношении… и что не имеете ко мне материальных претензий.
Раскат грома показался бы шорохом травы в сравнении с криком, который обрушили на голову Оли перепуганные родственники. Эмиграция?! В логово сионизма, в Израиль?! К закоренелым врагам русского человека? Как можно?! И с этим ты пожаловала в отчий дом после стольких лет разлуки, с этим пришла к самым родным людям?! Ты променяла нас на вонючего пархатого художника, понесла от него ребенка, а теперь хочешь втянуть нас, порядочных людей, преданных своей Родине, в свою авантюру! Хочешь поломать карьеру отца, перечеркнуть будущее брата и сестры, покрыть позором мать! Как нам смотреть в глаза порядочным людям?! Нет, предателями Родины они не будут! Лучше отречься от такой дочери, вычеркнуть ее из жизни!
Зажав меж колен притихшую Анечку, Оля обводила взглядом разъяренные лица матери, брата и сестры. Лишь отец молчал, забившись в угол кушетки и стиснув пальцы…
– Оля, неужели ты всерьез хочешь этого? – проговорил наконец отец.
– Да. Хочу, – тихо ответила Оля, хотя она ничего сейчас не хотела. Но затаенное упрямство, отчаяние и страх перед ненавистью родителей к ней, к ее мужу, к ее дочери за самостоятельный поступок заронили в ее душе семя того могучего дерева, что станет стержнем всей ее дальнейшей жизни, смыслом существования ближайших лет.
Отец тяжело поднялся, пересел к Оле, прижал к щеке ее холодную, как будто безжизненную, руку и сказал горестно:
– Что ж ты с нами делаешь, дочка?
И Оля почувствовала пальцами влагу его слез. Сердце ее дрогнуло, она никогда не видела отца таким беспомощным и жалким. Все притихли…
Оля пробормотала, что подумает, извинилась и стремительно покинула квартиру родителей, волоча за собой испуганную Анечку.
Так началась маленькая семилетняя война.
Ося встретил Олю на площадке, когда услышал лязг двери лифта. По выражению лица жены Ося все понял. Он, как и Оля, сегодняшний вечер провел в разговорах на ту же тему со своей матерью – отец не в счет, тот поступит так, как скажет мать…
В прихожей Ося с Олей обменялись взглядами и расхохотались: в каком зверинце им сегодня довелось побывать!
Анечка в недоумении смотрела на родителей.
Нередко ожидание неприятностей оборачивается наоборот – удачей. Так случилось в училище, где Оля преподавала математику и где ее весьма ценили за усердие в работе и профессионализм. Весть о грядущей перемене в ее жизни там встретили без истерики, по-деловому и даже с пониманием. Более того – предложили продолжать работать… пока. Злые языки утверждали, что тишь да гладь явились следствием боязни руководства училища выносить сор из избы. Однако сама Оля ничуть не сомневалась в искренности теплоты и понимания коллег. Не то что с родителями… На «том фронте» происходили чудеса: родители Оли и родители Оси, которые испытывали взаимную неприязнь со дня свадьбы, объединились, словно в старинном водевиле. Теперь и дня не могли прожить друг без друга Лия Наумовна и Зоя Георгиевна, рассчитывая на то, что их пример послужит нравственным уроком детям, отвратит их от безумного шага. Но сколько ни отмалчивайся, сколько ни вешай трубку, а сознание законопослушных граждан тревожила испуганная мысль: раз «органы» требуют справку, придется дать – с ними шутки плохи. Родители Оли составили текст: «Предательский поступок дочери не одобряем. Что касается материальных претензий – просим вернуть 700 рублей, подаренные к свадьбе на приобретение квартиры и пианино для внучки. И кроме того, пусть вернут фотографии, на которых запечатлены их родственные отношения…»
Олю пригласили в жилищную контору. Там она вручила матери конверт с семьюстами рублями, а взамен получила справку. Прежде чем мать расслабила пальцы, отдавая бумагу, заверенную председателем ЖЭКа, помещение огласил вопль Зои Георгиевны: мол, дочь ее – мерзавка, люди должны плевать ей в лицо, как предательнице Родины, и лучше бы она не рождалась вовсе на свет. А приглашенная в союзники Лия Наумовна кивала головой, порицая невестку… Клочки разорванных фотографий летели в мусорное ведро.
Ярость и унижение охватили Олю – теперь она твердо знала, что пойдет до конца.
В ОВИРе началась обычная игра. В волейбол. «Игроки» – чиновники Отдела виз и регистраций. В роли «мяча» – Оля и Ося Латинские… «Здесь неправильно проставлены данные о ребенке!» – Возврат документов, следующий визит через три месяца. «Здесь неверно заполнена графа о рабочем стаже!» – Возврат документов, следующий визит через полгода. «В справке от родителей должна быть указана причина, почему они против отъезда детей!» – «Но ведь требуется только «да» или «нет»«, – вставила Оля, сжимаясь от злости и ненависти к холеной чиновнице. «Не знаю! – отрубила та. – Надо ясно ответить на поставленный вопрос. Все! Забирайте документы. Принесите новую справку… через полгода».
Позже Оля узнала, что чиновница ОВИРа была из круга знакомых матери, и та просила чинить дочери всевозможные препятствия.
Ничего не поделаешь, надо вновь обращаться к родителям, чтобы те дописали несколько фраз. Мать объявила по телефону, что ничего больше подписывать не станет, что они с отцом узнавали: могут ли отказаться от Оли как от дочери? К сожалению – нет. Надо было это делать до восемнадцатилетнего возраста… И повесила трубку.
Страдальцы тянутся друг к другу, обмениваются опытом, советуются. Каждый день приемная ОВИРа собирала в своих стенах таких страдальцев. Там Оля получила совет: направить родителям нотариально заверенное требование. Если те не пришлют ответ, это тоже будет ответ, с которым чиновники обязаны считаться. Оля так и поступила… Наконец получены долгожданные анкеты.
И вновь год ожидания. Через год – отказ. И новая подача документов…
Между тем «второй фронт» не дремал. Лия Наумовна, по наущению Зои Георгиевны, подала на алименты от своего сына Оси. Поначалу ей не очень хотелось это делать – Ося был на редкость внимательным и щедрым. С тех пор как стал на ноги, он трепетно выполнял сыновний долг – то телевизор притащит родителям, то старый холодильник поменяет на новый, то просто деньгами поддержит стариков. Даже когда стал обременен семьей – нет-нет да и пришлет почтовый перевод… «Надо, Лия, надо! – подзуживала Олина мать. – Ради серьезного дела, чтобы дети не покидали Родину. Подай на алименты. Пусть будет суд. Может быть, суд перекроет им дорогу…»
Суд состоялся. Главным обвинителем выступила не мать Оси, а ее задушевная подруга – свидетельница. Гневная речь Зои Георгиевны повергла в изумление даже строгого судью. «Послушайте, – сказал судья, – ваш зять проходит не по уголовному делу, а по гражданскому. Вряд ли его можно будет расстрелять… На основании всех документов Иосиф Латинский должен будет выплачивать матери десять рублей в месяц, а не сотни, на которые претендует истица. К тому же суд не вправе решать вопрос об отказе выезда за границу семье ответчика».
Разгневанные на судью истица и ее подруга покинули зал заседаний.
Такие дела…
Юриста-международника Артема Николаевича знали многие клиенты заведения, что размещалось в бывшем Доме Французской реформаторской церкви Святого Павла. Репутацию Артем имел не то чтобы пробивного малого, но весьма неплохого советчика. Да и гонорары брал сравнительно скромные. А откуда у Латинских деньги? Оля год как уволилась – не могла подводить друзей-коллег своим статусом полуэмигрантки. Ося еще как-то подрабатывал – до той поры, пока Лия Наумовна не ворвалась в издательство «Просвещение», в «яслях» которого художника скромно подкармливали. Лия Наумовна пообещала наябедничать, что в издательстве занижают в отчетах Осины гонорары, чтобы меньше выплачивать алиментов… Так что с деньгами у Латинских было совсем худо. После очередного визита в ломбард Латинские направились к Артему.