В центре Северной столицы России есть короткая улочка, названная в честь человека, бросившего бомбу в московского генерал-губернатора.
В шестом доме по улице Каляева, во втором дворе, размещается хмурое заведение: внутренняя тюрьма МВД – место, где томился Ося и куда доставили Олю. На первом этаже, отрезанные от мира холодными стенами, разместились две просторные клети-накопители со ржавыми надписями «Мужчины» и «Женщины». Из-за толстых прутьев решетки доносился забористый мат…
После накопителя Олю повели на второй этаж, в камеру. Две сокамерницы с одинаковыми синими физиономиями с удивлением оглядели светловолосую фею, неизвестно как очутившуюся в этом смрадном мусорном баке, в камере с расколотым черным унитазом, на котором сидела еще одна заключенная. Мужчина-охранник, что привел Олю, не внес никакого изменения в ландшафт. Указал Оле ее нары и объявил, что на сегодня ей пайка не положена – она не поставлена на довольствие. Оля молчала. Вид камеры и ее обитателей подавил Олю. Заключенная, сидевшая на унитазе, лениво сползла со своего трона и, белея ягодицами в сизом мареве камеры, дернула веревку бачка, подождала и проговорила беззлобно: «Во, бля, опять слив не работает», затем натянула штаны и добавила: «Хорошо еще срать нечем…»
Оля, подавляя тошноту, сказала, глядя в сонные гляделки охранника, что она вообще отказывается от пайки, объявляет голодовку и требует бумагу, чтобы письменно об этом заявить. Охранник пожал плечами и вышел…
Честно говоря, Оля о голодовке не помышляла, помнила наказ Оси, но вид камеры, а главное, уверенность в том, что отсюда ни до какого начальства не докричишься, в какой-то момент подсказали ей выход…
Вскоре Олю увели в кабинет начальника тюрьмы: объявление голодовки, тем более «политической заключенной», за делом которой следят зарубежные журналисты, – факт малоприятный. Начальник принялся популярно объяснять – заключенный, объявивший голодовку, не выходит на работу. Невыход на работу – нарушение дисциплины. Нарушение дисциплины – наказание в штрафном изоляторе, в просторечии – ШИЗО. Так что начальство имеет право отправить Олю в ШИЗО.
– Вы на все имеете право, – ответила Оля, борясь со страхом. – А мое право – есть вашу пайку или нет. И написать об этом официальное заявление. Буду сидеть в вашем противном ШИЗО.
– Противном ШИЗО, – повторил начальник и приказал отвести заключенную в штрафной изолятор.
По дороге охранник, добродушный с виду украинец, говорил сокрушенно:
– Така гарна дивчина, и что тобы в том ШИЗЕ. Ты ж там таки хвори соберешь, жизнь будешь маяться. Снидай их баланду, закрой глаза и снидай.
Пришли. Дверь тяжко и длинно скрежетала, словно не хотела оставлять Олю в этом ШИЗО, наконец захлопнулась. Несколько минут, пока глаза привыкали к полумраку, Оля стояла, оглушенная тишиной. Наконец проявились контуры узкого – в три шага – каменного мешка. Стены склизлые от каких-то испарений. Нар нет. На уровне груди железное сиденье, на которое надо еще как-то взобраться. В углу дыра-параша. И, о ужас, на полу что-то копошилось – крысы, тараканы?! «Боже мой, неужели Ося здесь сидел?» – подумала Оля. Она прислонилась к стене. Острый холод проник под одежду, обжег спину. Так она будет стоять весь день. На ночь, как предупредил конвоир, ее будут отводить в соседнюю камеру спать на нарах. А в пять утра вернут сюда – до десяти вечера. И так пятнадцать суток!..
Дверь ШИЗО отворилась. Олю вновь повели в кабинет начальника, приказывая всем встречным отвернуться лицом к стене, чтобы никто не видел, какого опасного преступника ведут по коридору.
В кабинете, кроме начальника, находился его помощник, лощеный красавчик, и пожилой врач.
– Меня все устраивает, – проговорила Оля. – Буду сидеть в ШИЗО.
Тюремщики насупились.
– Я ознакомился с вашим анамнезом, – сказал врач. – При вашем состоянии здоровья голодать, а тем более сидеть в ШИЗО означает получить неминуемые осложнения. Подумайте!
Оля молчала.
– Ах, с такой бы женщиной куда-нибудь на танцы, в ресторан, – прогнусавил красавчик зам. – Ольга Викторовна, вы такая нежная, красивая…
Оля подняла глаза. О чем он говорит, этот обалдуй?!
– Лучше сидеть в ШИЗО, – произнесла она злобно, – чем с вами в ресторане!
Начальник предложил подчиненным покинуть кабинет.
Несколько минут он молчал, разглядывая тоненькую Олю, сидевшую на краю стула.
– Послушайте, Оля, по закону мы обязаны тем, кто сидит в ШИЗО, выдать арестантскую одежду. С вас снимут все теплые вещи, даже, простите, колготки, чтобы избежать суицида. Самый страшный враг ШИЗО – холод. Люди после нескольких дней в ШИЗО попадают на больничную койку. А после пятнадцати суток вам обеспечена психиатрическая больница. И это в лучшем случае. Поверьте. Я вам не угрожаю, Оля. У меня дочь такая, как вы. Между нами говоря, я вам сочувствую. И понимаю ваши проблемы, дочка, но как вы будете бороться за свои права, если попадете в психушку? Вам по закону во всем откажут. – Оля вслушивалась в слова начальника, в интонацию его голоса. – Сейчас возвращайтесь в камеру, подумайте. Встретимся завтра.
Олю увели в камеру, где ее ждало новое мучение – общение с сокамерницами. Но как раз это испытание оказалось на удивление легким и даже увлекательным. Женщины с теплотой отнеслись к злоключениям Оли, не вникая в тонкости и детали. Им достаточно было понятие «политическая». Как?! Хрупкая, тонкая, с белой нежной кожей, бросается в бой с системой, что их, таких здоровенных баб, превратила в алкоголиков, бомжей, проституток. «Слушай, Ольга, выйдем из тюряги, я тебе – помощница! – заявила одна. – А пока вот возьми мой узел под голову, вместо подушки».
Женщины дружно справили на нарах что-то вроде постели… Сам факт, что Оля должна отмотать пятнадцать суток, внушал им почтение. Их срока «тянули» максимум на 5–8 суток. Рассказы сокамерниц об их злоключениях, в свою очередь, нагоняли на Олю ужас. Страшной, унизительной, незнакомой была жизнь этих женщин. Бросившие детей, битые мужьями, любовниками, изнасилованные милиционерами… Воровство, наркомания, болезни… Оля, цепенея, слушала их истории. И сердце сжималось от жалости и сострадания… А женщины слушали рассказы Оли о какой-то другой, инопланетной жизни необыкновенных, смелых, умных и красивых людей. И дружно уговаривали Олю отказаться от голодовки, от ШИЗО, где одна из них просидела денек… Оля и сама уже сомневалась. Слова начальника относительно психушки ее и впрямь сразили – как же она будет продолжать свое дело, бороться с родителями, выступать за права «отказников», руководить «Бедными родственниками», если ее официально объявят умалишенной – подобного статуса больше всего опасаются в этой стране все правозащитники. Оля и в голову не брала, что она и в самом деле может тронуться в ШИЗО… если вообще выживет…
Отбыв свои пятнадцать суток, Оля вышла из тюрьмы и уже через неделю руководила демонстрацией «Бедных родственников» в Москве, у Библиотеки имени Ленина. На демонстрацию она вышла «подготовленной» – с мылом, зубной щеткой и прочими необходимыми вещами на случай нового ареста. Однако в Москве «родственников» не тронули. Простояв полчаса под телекамерами и блицами фотожурналистов, демонстранты разошлись. 1989 год. Лед тронулся. «Бедных родственников», «режимников» и прочих «отказников» начали выпускать. То ли помог визит президента Рейгана, то ли «новый курс» Горбачева, но брешь пробили…
Однако семейство Латинских продолжало сидеть «в отказе». Иностранные юристы, зачастившие в их квартиру, опускали руки. Они готовы были бесплатно отстаивать права Латинских на эмиграцию, но перед российской Фемидой терялись – здесь международные юридические нормы были пустым звуком.
Последующие визиты к родителям по-прежнему оканчивались для Оли ничем. Страх сковал этих людей, они были уверены в случайности либеральных послаблений – в стране, где они жили, нет и не может быть никаких свобод.
Но, оказывается, есть вещи посильнее страха – деньги! Оля решила выкупить себя у родителей. Как эта простая мысль не пришла ей в голову раньше?! Она явилась к матери и сказала: «Как вы ни скрывали, я знаю – папа ушел от тебя к другой женщине. Тебе трудно. Я тебе дам денег взамен справки. Определись с суммой…»
Отец на предложение дочери заявил, что честь советского офицера неподкупна, на что Ося ему сказал: «У, крыса!» – но бить не стал, не хотелось возвращаться в тюрьму… А через неделю отец позвал Олю на разговор: «Приходи. Есть о чем поговорить». Возможно, его допекли «Информационные бюллетени», что в машинописном варианте выпускала Оля тиражом в двести экземпляров. В бюллетенях подробно описывалась жизнь полковника во всех подробностях, известных только близким, – благо у человека всегда есть что скрывать, даже у полковника. Кроме «дела Латинских», бюллетени широко освещали многие правовые вопросы, связанные с эмиграцией, конфликты в семьях «отказников» и т. п. А возможно, полковника вызвали в соответствующую организацию и сказали: «Хватит валять дурака. Кончилось твое время. Скоро дочери не понадобится твое разрешение. Спеши хватануть свой кусок, полковник…»
Словом, отец пригласил к себе дочь. Сам, впервые за десять лет. Ему хотелось выторговать одно условие – чтобы Оля в своем очередном бюллетене написала, что… понимает его отцовские чувства, чувства настоящего патриота своей Родины.
– Черт с ним, – решил Ося. – Пиши, что он хочет. Иначе помрет от страха… Ну а старуха что?
– Старуха, – сказала Оля, – требует деньгами. Из расчета двадцать рублей в месяц на двадцать лет вперед. Четыре тысячи восемьсот рублей!
– Нехило! – ответил Ося. – Ладно. Соберем как-нибудь. Квартиру продадим… Пусть живет старушка!
Так закончилась эпопея семьи Латинских.
Виктор Федорович – человек из Ташкента
Когда я проснулся, поезд стоял. Солнце жирно текло в щели оконной шторки. Раздвинув полоски жалюзи, я прочитал на фронтоне неказистого здания вокзала: «Ламар, штат Колорадо»… Доброе утро, Колорадо! Помнится, на факультетских вечерах в моем бакинском институте мы пели под гитару песню со словами: «Девушка из штата Колорадо – та-та-ти-та. Девушка из Колорадо-Спрингс»… Где же тот знаменитый Колорадо-Спрингс, столица зимних всемирных Олимпийских игр? Вероятно, там, где даль морщат ломаные контуры Скалистых гор. А здесь, на Великих равнинах, где притулился убогий городишко Ламар, унылая для глаз скучища. Тот же безликий пейзаж, который я проспал, пересекая Канзас…
Наскоро приведя себя в порядок, я отправился завтракать. Официантка с обольстительными бедрами, обтянутыми эластиком брюк, встретила меня улыбкой. Не старайтесь, пани, на этот раз я не дам вам провести себя за нос – выужу из меню только то, что оплачивает фирма… Кофе, омлет с сыром, булочку с джемом. Заказал и отвернулся к окну. Вероятно, мой вчерашний дружок, мессенджер Боб, еще дрыхнет. Да и вообще в ресторане пока было пустовато.
Завершив трапезу, я расписался на счете, тем самым подтвердив законность своего завтрака, и, поднявшись, направился к заветной двери, что вела на смотровую площадку…
Вау! Так это я оказался самым соней – салон был заполнен пассажирами, усердно глазеющими на штат Колорадо сквозь стеклянные стены смотровой площадки. И впрямь американцы не упустят то, за что уплачено… Виновато улыбаясь, я разыскал свободное кресло и торопливо нырнул в его податливые кожаные объятия.
За прозрачной стеной, словно меха гармони, растягивались хмурые февральские поля, точно как где-нибудь в средней полосе России. Вот тянется низкое белое строение, огражденное кольями с перекладинами, наподобие кошары. Блеснула спина реки. Появилось небольшое озерцо с какой-то игрушечной с виду плотиной… Степь, степь. И вновь участок, огороженный проволокой, со сторожевыми вышками по углам, в центре участка – глухое строение, возможно тюрьма. А может, что-нибудь по военной части?
Надо заметить, что за время пребывания в Америке я ни разу не видел человека в военной форме – ни разу и нигде, кроме как в охране Белого дома и на Арлингтонском кладбище. Не видел и военной техники. Только списанный гигант-авианосец, что стоит для обозрения на Ист-ривер, в Нью-Йоркском порту. Хотя в Колорадо, возможно, военные мне наконец повстречаются. Здесь, согласно справочнику, размещается Главная академия ВВС США, Агентство по аэрокосмической обороне, Центр секретной документации, Служба национальной безопасности и множество других ведомств, сотрудников которых отмечает военная форма…
Минут двадцать поезд гнал себя вдоль «специализированных» свалок. Вначале – долгое кладбище автомобилей. Пауза. Кладбище холодильников. Пауза. Кладбище кухонных раковин и ванн. Пауза. Кладбище телевизоров… Уф! Наконец выбрались к открытому пейзажу. Степь сменилась холмами, похожими на застывшие волны океана. Где-то там, вдали, холмы переходили в гряду Скалистых гор – красоту и гордость штата Колорадо. Там, говорят, и впрямь удивительные ландшафты – каньоны, горные реки, водопады, леса и снега, снега, снега горного плато с царственной вершиной Элберт, взметнувшейся более чем на четыре тысячи метров. У самого предгорья раскинулась столица штата – Денвер, ультрасовременный город, с небоскребами, вокзалами, аэропортом, с населением в полмиллиона человек, среди которых затерялся и Лев Яковлевич Резников, некогда известный в Ленинграде врач-уролог, вернувший многим мужчинам «второе дыхание». Он уехал, не выдержав козней, которые беспрестанно чинили ему на работе. Поначалу Лев Яковлевич мыкался в этом Денвере, похоронил здесь любимую жену. Потом обжился, привык, устроился на работу к собственному сыну – тоже урологу – консультантом. Самостоятельно практиковать ему было запрещено – возраст…
За обзорным стеклом открывалась широкая панорама, точно я сидел не в салоне вагона, а на гребне одного из холмов. Движение поезда утратило резвость – состав преодолевал подъем. Профиль дороги изменился, стал извилистым. Наш тепловоз черным жучком появлялся то справа по ходу, то слева, волоча за собой серебристое туловище состава: семь грузовых вагонов, за ними – пять пассажирских, и замыкали состав еще семь грузовых… Над прозрачным потолком, в небесной сини, кругами парили две крупные птицы. Ястребы? Соколы? Или орлы? Возможно, с высоты они принимают поезд за гигантскую серебристую змею…
Так незаметно подкралась станция Ла-Джуна. Одноэтажное кирпичное строение в мавританском стиле, со стрельчатой удлиненной аркадой. Самого городка что-то не видно, только вокзал с почтой, баром и автомобилями на привокзальной площади, большинство из которых своей формой напоминали огромные корыта, – старые американские «вездеходы», мощностью в двести-триста лошадиных сил. А людей не видно – только пассажиры, вышедшие поразмяться. Пока я решал для себя, последовать ли их примеру, раздался звон колокола, и зычный голос дежурного возвестил отправление… За вокзалом, на вспомогательном пути, я наконец увидел другой состав. Те же пассажирские вагоны под конвоем грузовых. Видимо, состав дожидался нас, чтобы отправиться по однопутке в обратную сторону. И это в Америке, в сверхдержаве… Или так специально задумано для экзотики – эдакий туристский маршрут времен «золотой лихорадки», времен освоения Дикого Запада…
Проводить время на обзорной площадке можно по-разному. Одно дело – просто разглядывать через стекло пейзажи Колорадо, другое дело – набрать на поднос чипсов, кисленьких конфет, булочек с кремом или мороженого, поставить все это на откидной столик и, время от времени протягивая руку к подносу, окидывать благосклонным взором окрестности.
В проеме двери я заметил седенького мужичка, среднего роста, в черной кожанке и с клетчатым шарфом на шее. Широкие обшлага бесцветных брюк не дотягивались до щиколоток, предъявляя миру яркие носки, выступающие из сникерсов на баскетбольной подошве. Конечно, ничем особенным незнакомец не отличался – американцы одеваются как хотят, но я сразу дотумкал – свой человек, из России…
Мужчина приблизился к буфетной стойке. Деловито уложил на поднос горку булочек с кремом, кока-колу в пластмассовом стаканчике, порыскал глазами и направился к свободному креслу, что стояло подле моего. Уселся, уперся ногами о подставку и тотчас принялся уплетать булочки, разглядывая при этом свои вздыбленные колени…