— Саша, говорят, что ты… это… забыты… это… забыла слово. Ну, навроде золотой рыбки.
— Кто говорит? — заинтересовался Дюк.
Путь распространения славы был для него небезразличен.
— В школе говорят.
Дюк догадался, что Виталька сказал Маше. Маша — Лариске. Лариска — тёте Зине. А той только скажи. Разнесёт теперь по всей стране. В «Вечерке» напечатает, как объявление.
Дюку льстило, что его имя муссировали в кругах, где лучшие мальчики катаются на катке с лучшими девочками, под музыку, скрестив руки перед собой.
— Ко мне знакомые приехали из Прибалтики, — сообщила тётя Зина почему-то жалостливым голосом. — Мы у них летом дачу снимаем. Они хотят финскую мебель купить «Тауэр». А достать не могут.
— Английскую, — поправил Дюк.
— Почему английскую? — удивилась тётя Зина.
— Тауэр — это английская тюрьма. Там королева Елизавета Стюарт сидела.
— А ты откуда знаешь?
— Это все знают.
— Может быть, — согласилась тётя Зина. — Там стенка в металлических решётках.
— А зачем тюремные решётки в квартиру покупать? — стал отговаривать Дюк.
— Помоги им, Саша. А? Я обещала. Лариска говорит, что ты благородный.
Дюк не знал про себя — благородный он или нет. Но раз Лариска говорит, со стороны виднее.
Согласиться и пообещать было заманчиво, но рискованно. Вряд ли директора мебельного магазина может устроить пояс с пряжкой «Рэнглер». Да и пояса нет. Сказать тёте Зине: «Нет, не могу», — сильно сократить радиус славы. А слава — единственный верный и самый короткий путь к Маше Архангельской. Когда она убедится, что Виталька — гарантное несчастье, а Дюк — благородный и выдающийся, то неизвестно, как повернётся дело.
— Они бы сунули, — доверительно шепнула тётя Зина. — Но говорят: мы не знаем, кому надо дать и сколько. Они очень порядочные люди, Саша. Интеллигентные. Садом пользоваться разрешают. Огородом. Мы у них смородину рвали. Укроп.
Струйка из пакета иссякла и теперь капала редкими каплями. Дюк вернул руку в прежнее состояние.
— Я попробую, — сказал он. — Но не обещаю.
Операцию «Тауэр — Талисман» следовало подготовить заранее.
Кабинет директора располагался в глубине магазина, рядом с мебельным складом.
Директор салона мебели сидел за своим столом, сгорбившись, приоткрыв рот, и походил на ёжика, который хотел пить. Жёсткие волосы стояли на голове торчком, как иголки. Не хватало только иголок на спине. Его голова составляла треть туловища и переходила в него сразу, без шеи. Ручки были короткие, как лапки, и лежали на столе навстречу друг другу.
— Здравствуйте, — поздоровался Дюк, входя.
Ёжик что-то вякнул безо всякого вдохновения. Длинное слово «здравствуйте» ему произносить не хотелось. Да и некому особенно. Подумаешь, мальчик пришёл. Заблудился, должно быть. Маму потерял.
Дюк стоял в нерешительности и молчал.
— Чего тебе? — спросил Ёжик. Говорил он через силу, как будто его немножко придушили и держали за горло.
— Гарнитур «Тауэр», — отозвался Дюк.
— Импорта сейчас нет… А кому надо?
— Знакомым.
— Чьим? — директора, видимо, беспокоило: не явился ли Дюк гонцом от важного лица.
— Тёти Зининым.
— А тебя Зина кто?
— Соседка.
— А что же это она тебя за мебелью посылает? Совсем уж с ума посходили… Ребёнка за мебелью… — директор фыркнул абсолютно как ёж.
— Я не ребёнок.
— А кто же ты?
— Талисман.
— Чего?
— Талисман — это человек, который приносит счастье.
Директор впервые за время разговора воспрял и посмотрел на Дюка, как ёжик, который увидел что-то для себя интересное. Гриб, например.
— Ты приносишь счастье? — переспросил он.
— Сам по себе нет. Но если человек что-то хочет и берет меня с собой, то у него все получается, что он хочет.
— А ты не врёшь? — проверил Ёж. Так гарнитуров все равно ведь нет, — уклонился Дюк.
— Если ты мне поможешь, я тебе тоже помогу, — пообещал Ёж. — Съезди со мной на час-другой.
— Куда? — спросил Дюк.
— В одно место, — не ответил Ёж. — Какая тебе разница?
— Да в общем никакой, — согласился Дюк.
Ёж встал из-за стола, поднялся на задние лапки, но выше не стал. Голова его осталась на прежнем уровне. Дюк понял, что он встал, по расположению рук на столе. Прежде они располагались навстречу друг другу, а теперь ладонями вперёд. Как у стоящего человека.
В такси Ёж сидел возле шофёра и все время молчал, утопив голову в плечах.
Один только раз он обернулся и сказал:
— Если они хотят, чтобы не было взяточничества, пусть не создают условия.
Дюк ничего не понял.
— Создают дефицит. Создают очередь, — продолжал обижаться Ёж. — И на что они надеются? На высокую нравственность? Я так и скажу.
— Кому? — спросил Дюк.
Ёж махнул рукой и обернулся к таксисту:
— Здесь.
Таксист притормозил возле большого, внушительного здания.
Ёж расплатился. Вышел. Открыл дверцу Дюку.
Они разделись в гардеробе, прохладном и мраморном, как собор.
Поднялись по просторной лестнице, вошли в комнату, обшитую деревом. По бокам комнаты были две массивных двери с табличками, и возле каждой сидело по секретарше.
— Стой здесь, — велел Ёж, а сам пошёл направо. Но, прежде чем кануть за дверью, бросил Дюку взгляд, как бросают конец верёвки, перед тем как прыгнуть в кратер вулкана. Или нырнуть в морскую глубину. Или выйти из ракеты в открытый космос, когда не знаешь, что тебя ждёт и сможешь ли ты вернуться обратно. Дюк поймал глазами конец верёвки и кивнул.
Ёж скрылся за дверью, подстрахованный Дюком.
Дюк остался стоять как столбик. Хотелось есть. Он ничего толком не понимал, что происходит, однако сообразил, что кто-то создал условия для взятки и Ёж, не обладая высокой нравственностью, загрёб взятку в норку своими куцыми лапками. Теперь его вызывают и требуют объяснения, и Ёж сильно расстроен, поскольку придётся снимать с иголок чужие деньги, которые успели стать его собственными.
Секретарша справа сосредоточенно копалась в бумагах. Потом достала то, что искала, и вышла из комнаты.
Вторая секретарша держала возле уха трубку и время от времени произносила одну и ту же фразу: «Ты совершенно права». Пауза, и снова: «Ты совершенно права».
Дюку стало скучно. Он прислонился спиной к правому дверному косяку и съехал вниз, скользя по косяку спиной.
Он рассчитывал посидеть на корточках для разнообразия жизни. Но не удержался, повалился спиной на дверь.
Дверь поехала, Дюк поехал вместе с дверью, и в результате получилось, что его голова и туловище оказались лежащими в кабинете, а ноги остались в приёмной, и он был похож на труп, вывалившийся из чулана.
В этом лежачем положении Дюк сумел рассмотреть, что в кабинете двое: Ёж и ещё один, похожий на бывшего спортсмена, вышедшего в тираж по возрасту.
— Что это? — испугался спортсмен.
— Это моё, — смутился Ёж.
Дюк тем временем поднялся на ноги, и спортсмен получил возможность рассмотреть Дюка в вертикальном положении — узкого в кости, с круглыми перепуганными глазами, с вихром на макушке. Спортсмен смотрел на мальчика дольше, чем принято в таких случаях. Потом почему-то расстроился и сказал Ежу:
— Ну вот что! Пишите заявление по собственному желанию, и чтобы в торговле я вас больше не видел. Чтобы вами не пахло. Ясно вам?
Говорил он грубо, но Ёж почему-то обрадовался, у него даже глаза вытаращились от счастья.
— Спасибо! — с чувством вякнул Ёж.
— Меня благодарить не надо! — запретил спортсмен. — Мне вас не жалко. Мне детей ваших жалко. Хочется думать, что яблоко от яблони далеко падает. Идите!
Ёж стоял, парализованный счастьем. Дюк тоже не двигался.
— Иди, иди, — мягко предложил спортсмен Дюку. — И папашу своего забирай…
Спустились по лестнице, не глядя друг на друга. Молча взяли пальто у гардеробщика.
Вышли на улицу.
— "Не пахло"… — обиженно передразнил Ёж. — Да я и сам к этим магазинам на пушечный выстрел не подойду. Плевал я на них с высокой колокольни! А ещё лучше — с низкой, чтобы плевок быстрее долетел. На этой мебели посидишь, людей начинаешь ненавидеть. Стая… Да и то в стае свои законы. Вот волки, например… Да что мы здесь стоим? — спохватился Ёж. — Пойдём выпьем!
Они перешли дорогу, влекомые вывеской «Гриль-бар».
В баре почти пусто. За столиками в пальто сидели редкие пары. Играла тихая музыка.
— Есть хочешь? — спросил Ёж.
— Сейчас нет, — ответил Дюк.
Он хотел, потом перехотел и только чувствовал в теле общую нудность.
Ёж принёс бутылку коньяка с большим количеством звёздочек и лимон, нарезанный кружками.
Разлил коньяк по стаканам, себе полный, Дюку — половину.
— Тебя как зовут? — спросил Ёж.
— Саша, — вспомнил Дюк.
— Ну, Саша, — Ёж поднял стакан. — За успех мероприятия!
Дюк широко глотнул. Закусил. Ему стало пронзительно от коньяка и кисло от лимона.
Ёж выпил. Скрючил лицо, как резиновая кукла, сбив нос и рот в одну кучу. Потом вернул все на свои места.
— Жаль, что меня не посадили, — сказал он.
— Куда? — не понял Дюк.
— В тюрьму, — просто ответил Ёж, размыкая лимонное кольцо в лимонную прямую. — Скрыться бы от них ото всех. Поменять обстановку. В тюрьме, если хочешь знать, тоже жить можно. Главное, знаешь что?
— Нет, не знаю.
— Главное — остаться человеком. Я помню, после войны пленные немцы дома строили. На совесть. Я спрашиваю одного: «Ты чего стараешься?» А он мне: «Хочу домой вернуться немцем». Понимаешь?
Дюк внимательно слушал Ежа, но проблемы немца были далеки от его собственных проблем.
— Вы мне «Тауэр» обещали, — намекнул Дюк.
— Приходи и бери, — согласился Ёж.
— Так нету же, — растерялся Дюк.
— На базе нету, а у меня на складе есть. Один. Бракованный. Стекло треснуло. Но стекло заменить — пара пустяков. Мои ребята и заменят.
Ёж посмотрел на часы и сказал:
— Сегодня я уже не вернусь. Давай завтра. С утра. Ты сам придёшь? Или пришлёшь?
— Пришлю, — важно ответил Дюк.
— Я его грузину одному обещал. Но отдам тебе.
— Спасибо, — поблагодарил Дюк.
— Тебе спасибо. То, что ты сделал, дороже денег. Ты в самом деле счастье приносишь?
— Всем, кроме себя, — сказал Дюк.
— Это понятно, — поверил Ёж.
— Почему понятно?
— Или себе за счёт других, или другим за счёт себя, — объяснил Ёж.
— А вместе не бывает?
— Может быть, бывает. Но у меня не получается.
— А вы — себе за счёт других? — поинтересовался Дюк.
— Я не себе. В том-то и дело. Что мне надо? — Ёж прижал к груди обе лапки. — Мне ничего не надо. Я старый человек. Все для них! И хоть бы раз они спросили: «Папа, как ты себя чувствуешь?» Я не стал бы жаловаться. Но спросить-то можно… Поинтересоваться отцом родным…
Дюку стало обидно за Ежа, и он спросил:
— А как вы себя чувствуете?
— Плохо! — Ёж подпёр усечённой лапкой свою крупную голову и устремил грустный умный взгляд в лесное пространство. — Из меня азарт ушёл. Скучно мне! Скучно!
Смысла не нахожу. В чем смысл?
— Не знаю, — сказал Дюк.
— И я не знаю, — сознался Ёж. — Раньше думал: дети растут. Для них. Теперь выросли, и я вижу: это вовсе не мои дети. Просто отдельные люди. Сами по себе. Я — отдельный человек. Сам по себе. Я для них интересен только как источник дохода. И больше ничего.
Дюк вспомнил маму и сказал:
— Это нехорошо со стороны ваших детей.
— Нормально, — грустно возразил Ёж. — Если бы дети исполняли все надежды, которые на них возлагают родители, мир стал бы идеален… А он как был несовершенным со времён Христа, так и остался.
— А что же делать? — насторожённо спросил Дюк.
— Ничего не делать. Жить. Во всех обстоятельствах оставаться человеком. Как пленный немец. Все мы, в общем, в плену: у денег, у болезней, у желаний, у возраста, у любви и смерти. А… — Ёж махнул рукой. — Пойдём, я тебя домой отвезу.
— Я сам доберусь. Спасибо, — поблагодарил Дюк.
Он устал от Ежа так, будто бесконечно долго ехал с ним в одном лифте. Хотелось остаться одному и думать о чем захочется. А если не захочется, то не думать вообще.
Добирался он три часа. Как до другого города.
В метро Дюк заснул и проснулся на станции «Преображенская» оттого, что женщина, работник метро, постучала его по плечу.
Дюк вышел из вагона, пересел в поезд, идущий в противоположном направлении, и его понесло через весь город до следующей пересадки. Дюк сидел, свесив голову, которая почему-то не держалась на шее, а моталась по груди, как футбольный мяч по полю. И ему казалось: он никогда не доберется до цели, а всегда теперь будет грохотать в трубах.