Воскобойников и Хорь поползли за ним. Остальная группа, человек семь, задержалась.
— Подождите пять минут, потом ползите, — сказал Воскобойников.
В окопчике перед пулеметом под натянутой плащ-палаткой сидели двое солдат. Дзурилло и Хорь рванулись одновременно, перемахнули бруствер и упали прямо на плащ-палатку, накрыв ею обеих солдат. Хорь несколько раз ударил их автоматом по головам, и те затихли. Отвернув край палатки, Хорь быстро обшарил карманы, выудил две полупустые пачки «Беломора», спрятал за пазуху.
— Это зачем? — зло спросил Дзурилло.
— А ты красноперых пожалел? — оскалился Хорь. — С паршивой овцы хоть шерсти клок.
Вытащили ремни из солдатских штанов, связали особистам руки, рты заткнули тряпками.
Хорь выглянул из окопчика, тихо позвал:
— Э-э, давай за нами.
Семь человек с кастрюлями в мешках поползли к брустверу. Впереди были три блиндажа, расположенных недалеко друг от друга.
— Какой из них кухонный, ч-черт, не пойму… — щурясь от дождя, бормотал Хорь.
— Наверное, вон тот, — указал рукой Дзурилло.
— С чего ты решил?
— А за ним две полевые кухни стоят!
— Где? Не вижу ни черта.
— Да вон же… левее чернеют, видишь?
— Ну у тебя и зенки, Дзурилло-дурило, как у совы. — И Хорь первым пополз к блиндажу, за ним тронулись остальные.
Из ближнего блиндажа вышла темная фигура, посветила вокруг фонариком, остановилась. До штрафников донеслось журчание. Затем фигура встряхнулась и зашагала к тому блиндажу, куда ползли штрафники. Дверь отворилась, и в полосе света можно было разглядеть, что это офицер — в малиновых петлицах сверкнули рубиновые кубики.
Штрафники замерли, ждали. Через минуту дверь снова отворилась, и показался тот же самый офицер. В руке у него поблескивала бутылка. Он прошел совсем близко от Дзуриллы и Хоря. Громко хлопнула навесная дверь.
Штрафники поползли вперед. Перед блиндажом замерли. Шелестел дождь, лица штрафников блестели от воды, словно смазанные маслом.
— Если что, стрелять будем? — тихо спросил Хорь.
— Ты что, чокнулся? Ни в коем случае! — испугался Дзурилло.
— А если они первые начнут? — не отставал Хорь.
— Пошли, там видно будет… — уклонился от ответа Дзурилло и обернулся, сделал знак рукой.
Воскобойников и остальные семеро зашевелились, поползли к блиндажу.
Двое поваров, здоровенные парни в нательных белых рубахах, смачно ели тушенку с хлебом, выковыривая мясо ножами. На столе стояли бутылки водки — початая и пустая. В углу громоздились ящики с тушенкой, мешки с буханками хлеба.
— Когда штрафникам-то жратву подвезут? — с набитым ртом прошамкал один.
— Подождут — не сдохнут, — ответил второй.
От удара ноги дверь распахнулась, и в блиндаж влетел Хорь. Направил автомат на поваров, гаркнул:
— Хенде хох!
Тушенка застряла во рту у едоков. Они медленно подняли руки, завороженно глядя, как в блиндаж ввалились еще семеро солдат в немецких мундирах, стали торопливо бросать в мешки банки с тушенкой и буханки хлеба. Наполнив мешок, тут же выносили его из блиндажа. Один держал поваров на прицеле, потом для верности их связали ремнями.
— В кухнях каша есть? — спросил Хорь на ломаном русском языке, но повара все равно вздрогнули, словно их ударило током.
— Есть… — ответил один заикаясь.
Хорь заткнул ему рот тряпкой и последним вышел из блиндажа, прихватив с собой два больших деревянных черпака.
Дождь продолжал сыпать. Возле полевых кухонь уже суетились черные фигуры штрафников. Черпаками они быстро наполнили кастрюли пшенной кашей.
По двое ухватили кастрюли с пшенкой, остальные вскинули за спины вещмешки, набитые тушенкой и хлебом, и повернули назад. Рысью миновали блиндажи, добрались до пулеметных брустверов. Дождь не кончался.
Когда до своих окопов осталось совсем немного, Хорь вдруг повалился на землю.
— Ты чего? — испуганно спросил Григорий Дзурилло.
— О-ой, а этот-то… повар — вертухай… обоссался со страху! О-ой, не могу!.. Я ему руки связываю, слышу — журчит чего-то! Глянул, а под ним лужа… Вояка, туды т-твою… — Хорь лежал на земле, раскинув руки, и хохотал во все горло. И по-прежнему сыпал дождь…
— Давай, давай, ноги в руки — побежали…
Штрафники пировали. В большие кастрюли с пшенкой вываливали тушенку и перемешивали черпаками. Глымов накладывал полные миски, мужики жадно ели, торопились, давясь полными ложками. Многие зачерпывали кашу пятернями. Сопели, вздыхали, чавкали. Те, кому не хватило места в блиндажах, ели под дождем, укрываясь плащ-палатками. И все поминали добрым словом добытчиков:
— Ну, мужики, от общества вам всем спасибо. Уважили.
— С до войны так хорошо не ел… прям душа поет — как вкусно!
Добытчики чувствовали себя героями.
— Эй, Дзурилло-дурило, добавки не требуется? Кому еще добавки? — командовал Воскобойников.
— Мужики, к утру все слопать надо — чтоб кастрюли чистые были!
— Тушенку закопать надоть, — советовал кто-то. — Всю не съедим — животы скрутит!
Толкнув дверь, в блиндаж по ступенькам спустился Твердохлебов. Штрафники разом прекратили есть, смотрели на командира с полуоткрытыми ртами.
— Василь Степаныч, любушка, отведай кулеша с мясом, — пробасил Воскобойников.
— Вы что же творите, бандиты? — глухо проговорил Твердохлебов. — Кто разбой учинил? Кто придумал?
Штрафники молчали.
— Или вам лишь бы нажраться, а там трава не расти?
— Нам лишь бы нажраться, комбат, — серьезно ответил ротный Глымов. — А там трава не расти.
— Вы хоть понимаете, что теперь будет?
— А что будет, то и будет, — отозвался Воскобойников.
— Хуже не будет, — добавил Дзурилло.
Утром дождь прекратился, засияло умытое солнце, и в расположение штрафников нагрянули два «виллиса» и полуторка с десятью красноармейцами. Предупрежденный Твердохлебов встречал гостей перед окопами.
Из первого «виллиса» выпрыгнул майор НКВД Харченко, за ним выбрались два повара, в гимнастерках с несколькими медалями, в пилотках, в начищенных сапогах. Из второго «виллиса» вылез начштаба дивизии полковник Телятников. Из полуторки выгружались красноармейцы, становились в строй, забросив винтовки за плечи.
— Построить батальон, — приказал Харченко Твердохлебову.
Тот козырнул, побежал к окопам. Майор глянул на поваров, растерянно топтавшихся возле машины, поморщился, как от зубной боли, пробормотал:
— Уроды недоделанные…
Батальон выстроился в четыре шеренги, замер. Добытчиков спрятали в середину, в третью шеренгу. Только Хорь оказался в первой, стоял рядом с Лехой Старой, и оба постреливали по сторонам шустрыми вороватыми глазами.
— Гражданин полковник, — отрапортовал Твердохлебов начальнику штаба, — штрафной батальон по вашему приказанию построен.
— Ну и вид у твоих бойцов… — вздохнул Телятников, окинув взглядом строй штрафников. — Махновцы… бандиты — одно слово.
— Не все ж бандиты, — вставил Твердохлебов. — У нас политических почти половина.
— Враги народа, — поправил его полковник Телятников.
— Ну да, конечно, враги народа. Еще махинаторы разные есть, хозяйственники, бухгалтерия… убийства из-за ревности, неудачные любовники, есть аферисты и даже фальшивомонетчиков двое. У нас каждой твари по паре, гражданин полковник.
— Да я не о том, — сморщился начштаба. — Во что они одеты? Ведь не разберешь, наши это или немцы…
— Так ведь не от хорошей жизни, гражданин полковник, не дают обмундировку, — наклонившись к Телятникову, вполголоса сказал Твердохлебов. — Я комдиву два раза писал. Что им, голыми воевать, что ли?
Майор Харченко подошел к красноармейцам, о чем-то коротко переговорил с лейтенантом. Тот козырнул, обернулся к солдатам и негромко скомандовал:
— За мной, — и первым направился к блиндажу у самых окопов.
Харченко подошел к поварам, облил их ледяным взглядом, приказал:
— Ну, идите, смотрите… уроды… Хорошо смотрите — или рядом с ними встанете. И вы идите! — глянул Харченко на двоих солдат, которые были в окопе у пулемета. — Что стоите, как бараны?
И те медленно пошли вдоль строя штрафников, вглядываясь в лица, и глаза их при этом были испуганными и затравленными. Штрафники, напротив, смотрели весело, многие подмигивали поварам, улыбались, корчили рожи.
— Ну и хлеборезки у вас, ребятки, — сказал Воскобойников. — Народ худеет, а вы толстеете.
Тихий смешок прошелестел по шеренгам.
Повара — один рыжий, другой брюнет — разом отшатнулись от Воскобойникова и пошли дальше. Молоденькие деревенские ребята, они пучили глаза и старательно осматривали каждого штрафника, но припомнить ничего не могли.
Твердохлебов стоял в нескольких шагах от строя штрафников, смолил цигарку, чтобы скрыть волнение, смотрел куда-то в сторону.
Вдруг рыжий остановился, и нечто похожее на радость блеснуло у него в глазах — он узнал Хоря.
— Заложишь — тебе не жить, — едва шевеля губами, процедил Хорь.
— Ходи дальше, чего встал? — прошептал другой штрафник.
— Что? — встрепенулся Харченко, шедший в трех шагах сзади. — Ты узнал его? Узнал, да? — Он быстро подошел к Хорю, ткнул его пальцем в грудь. — Это он? Ну, говори же, черт бы тебя забрал! Че ты глазами хлопаешь?
— Одна гильза горела… плохо видно было, — пробормотал рыжий повар.
— А ты получше посмотри! Получше! Это он?
— Никак нет, товарищ майор… — испуганно ответил повар.
— Ладно… — вздохнул Харченко. — Смотри дальше.
Рыжий и брюнет двинулись дальше. За ними шли красноармейцы, и замыкал шествие майор Харченко. Так они дошли до конца шеренги.
— Первая шеренга, три шага вперед! — скомандовал Харченко.
Шеренга сделала три шага. Теперь повара могли осмотреть вторую шеренгу, двигаясь по узкому проходу между первым и вторым рядом.
И вновь — напряженные переглядки. И уже темноволосый повар остановился, узнал Григория Дзуриллу.
Дзурилло посмотрел брюнету прямо в глаза, хотел было что-то сказать, как майор заметил, кинулся вперед:
— Это он, да? Ну, говори, пень с глазами! Это он? Ну, говори же, ну!
Твердохлебов и полковник Телятников стояли возле «виллиса», смотрели на сцену опознания и тихо переговаривались.
— Видите, не узнают никого, гражданин полковник.
— Твоих головорезов боятся.
— А может, это соседи к вам за провиантом наведались? — нашептывал Твердохлебов.
— Кто?
— А из полка Белянова. Их третий батальон — наши соседи, по ходам сообщений пятьдесят метров до них, не больше.
— Не ерунди, Твердохлебов, не вали с больной головы на здоровую.
И вдруг до них донесся крик майора Харченко:
— Ограбили склад и думаете, с рук сойдет?! Думаете, на фронте, в Красной Армии бандитизм процветать будет? Ошибаетесь! Каленым железом выжгем! Фамилия?
— Чья? Моя?
— Твоя, твоя.
— Ну, Яковенко. Андрей Федорыч.
— Три шага вперед. Фамилия?
— Бабаян Ашот.
— Три шага вперед! Фамилия?
— Филимонов Сергей.
— Три шага вперед. Фамилия?
— Микеладзе Вахтанг.
— Что он делает? — встревожился Твердохлебов и быстро зашагал к строю штрафников. — Гражданин майор!
Харченко обернулся, лицо его нервно подергивалось в приступе злобы:
— Может, ты назовешь преступников, комбат?
— Я-то откуда знаю? Я же у вас в штабе за полночь сидел.
В это время из окопов выбрались красноармейцы во главе с лейтенантом. Они подошли к майору, и лейтенат коротко доложил:
— Обыскали все. В трех блиндажах, в окопах… везде смотрели… Не нашли ничего. Никаких следов, товарищ майор.
— Спрятали, понятное дело, — покивал Харченко. Вдруг вскинул голову, гаркнул, указав на штрафников, которых вызвал из строя, семь человек и среди них — Хорь и Воскобойников:
— Арестовать! И погрузить в машину!
Лейтенант оторопело заморгал глазами, потом спохватился, повернулся к солдатам:
— За мной! Арестовать этих!
Раздались короткие команды:
— Сдать оружие. Следуйте в машину… Сдать оружие. Следуйте в машину… Сдать оружие. Следуйте в машину…
Штрафники в сопровождении красноармейцев забрались в кузов. Водитель и лейтенант сели в кабину. Подошел Твердохлебов, взглянул на штрафников. Встретил их взгляды.
— Ништяк, комбат, прорвемся, — ухмыльнулся Хорь.
— Да уладится все, Василь Степаныч, — сказал Воскобойников. — Скоро вернемся.
Твердохлебов повернулся и пошел к «виллису», в который уже садились полковник Телятников и майор-особист Харченко.
— Они ни в чем не виноваты, — сказал Твердохлебов.
— Назовите виноватых, — ответил Харченко.
— В ограблении склада продовольствия ни один из бойцов моего батальона не участвовал, — твердо выговорил Твердохлебов.
— Значит, этих расстреляем, — спокойно улыбнулся Харченко. — И сообщим обо всем в особый отдел армии. Поехали! — приказал он шоферу.
— Ты вот что, Твердохлебов, — сказал полковник Телятников, когда зарокотал двигатель, — Прибудь в штаб в восемнадцать ноль-ноль.
— Есть прибыть в штаб в восемнадцать ноль-ноль, — вытянулся Твердохлебов.
«Виллис», выбрасывая из выхлопной трубы черные облака газа, резво покатил по полю. Полуторка с красноармейцами и арестованными штрафниками тронулась следом. Подняв руку, Твердохлебов помахал штрафникам…
Еще не скрылись машины, а строй поломался. Люди сбились в кучки, нервно размахивая руками.
— Че с ними будет-то?
— А ты дите малое, не догадываешься?
— Трибунал будет. И постреляют, как зайцев…
— Как это постреляют? Там только двое виноватые, а остальные…
— Послушайте, Семен Викторович, у вас какая статья?
— Пятьдесят восьмая. Пункт Б. Террор. Я готовил покушение на товарища Сталина.
— В самом деле?
— Что значит «в самом деле»? Вы в своем уме?
— Вот видите, дорогуша, а вам двадцать лет лагерей воткнули. А еще про какую-то невиновность песни поете… Спасибо, что не расстреляли.
В другой группе те же разговоры:
— Шлепнут ребят ни за понюх табаку. Шухер небось до штаба армии уже дошел. Этому Харченке отчитаться надо. Меры принял, виновные наказаны.
— Лучше бы уж на минах подорвались, чем так-то…
— Для всех ребята старались. Нехорошо вышло — на душе свербит.
— Неужто ничего придумать нельзя?
— Ну, че ты такое придумать можешь?
— А че ты на меня орешь?
— Нет, ну че ты придумать можешь, чего я не могу? Тимирязев с Менделеевым!
— Да отвали ты от меня, понял?
— Заткнись тогда и на нервы не действуй.
До вечера перемалывали событие. Отбой загнал всех в окопы, но штрафникам не спалось.
— Тихо! Слышите? Ползет кто-то!
Какие-то смутные шорохи раздались неподалеку, позвякивания и покашливания.
Штрафники подобрались, взялись за оружие. Прислушались.
— Ну-ка, — выглянул один из окопа и дал в темноту длинную очередь из автомата.
— Эй, сдурели там, что ли? — раздался голос. — Свои!
— Свои все дома! — ответил штрафник. — Кто такие?
— Соседи ваши… сто девятый полк… — Из темноты в окоп одна за другой свалились четыре фигуры.
— Здорово, штрафные! — весело сказали незваные гости. — Табаком не богаты? Послали нас просить за Христа ради — все выкурили, хоть волком вой!
— Найдем для дорогих соседей!
— На, закуривай! Чистый «Беломор»!
— Ого, откуда добро такое?
— Неужто не слышали? Мы ж продовольственный склад гробанули! — со смехом проговорил кто-то из штрафников.
— Был такой слушок. Бают, у вас чуть не полбатальона арестовали?
— Семерых только…
— И че им теперь светит? Небось вышака влепят?
— Да нет — говорят, благодарность от Верховного главнокомандующего!
И вновь беззлобный негромкий смех.
— Ох, хорош табак! Я до войны «Пушку» курил. А по праздникам — «Северную Пальмиру». На ноябрьские стаканчик поутру пропустишь, закусишь, закуришь, и поплыла душа в небеса!