Тройка «мессеров» взмыла вверх и ушла в голубые небеса, и через несколько минут уже не слышно было даже гула моторов.
Тогда водитель, молодой сержант, и усатый старшина лет сорока, вытащили из кабины мертвого Толика и Савелия Цукермана. Савелий тихо стонал. На груди расплылось темное кровавое пятно.
— Этот живой, — сказал усатый старшина. — Откуда он взялся-то?
— Гляди, у него и ноги перебиты… вон кровища видна. Не дотянет, наверное. Ладно, потащили, — сказал сержант. Они подняли стонущего Савелия за руки и за ноги, понесли к стоящей в поле машине.
Майор Харченко с интересом разглядывал цветную этикетку на бутылке рома, потом достал из ящика стола стакан, налил, понюхал.
— И много там этого добра? — спросил Харченко Олега Булыгу, сидевшего напротив.
— Я там не был. Видел только, как они мешки притащили, яму выкопали… А вчера к вечеру они уже вчетвером туда ходили. Четыре здоровенных мешка приволокли. Солдатам тушенку выдавали, банки с сосисками, с фасолью… Галеты еще… ну, печенье такое… вкусное…
— С сосисками? С фасолью? Галеты? — Харченко еще раз понюхал, выпил махом и задохнулся. — Крепкий какой, сволочь…
Нашарил в ящике сухарь, захрустел. Потом закурил папиросу, откинулся на спинку стула, проговорил:
— Хорош напиток… забирает… От сучьи выродки! Нашли и — молчок!
— Говорят, они там немцев встретили, — сказал Булыга.
— Как это встретили? — вскинулся Харченко. — И что?
— Не знаю. Леха Стира рассказывал. Говорит, ротный Глымов выпил с ними, и разошлись. Врет, наверное…
— Так, так, так… — забормотал Харченко. — Немцев встретили? Так они, наверное, тоже за продуктами туда наведывались… Выпили, значит? Задружились… так, так, так… Ротный командир Красной Армии с заклятым врагом выпивает, с оккупантом… так, так, так… Вот ты, милок, и сел на крючок… Э-эх, хорош ром, мать его! — Харченко налил еще. — На-ка, выпей, Булыга. Небось уже попробовал?
— Попробовал.
— Все равно выпей — заслужил. Ценная информация. — Харченко подвинул стакан к краю стола. — А потом сядешь и все подробно напишешь. С немцами выпивали! С фашистами! Ишь ты, какие шустрые, ну-ну…
Булыга взял стакан, тоже понюхал ром и выпил.
— А документы на тебя завтра же направлю в особый отдел армии. Вернут тебе погоны и звание, и пойдешь дальше воевать, как нормальный советский человек. Уразумел?
— Уразумел… Можно папироску?
— Закуривай.
Медсестра Галя влетела в ординаторскую, где Света отбирала в коробку шприцы и скальпели.
— Светка, твоего хахаля привезли!
— Какого хахаля? — вздрогнула Света, сразу поняв, о ком идет речь.
— Ну, этого… Савелия! Весь в кровище! Ноги, грудь!
Света выронила коробку, инструменты со звоном разлетелись по полу, и бросилась в операционную.
В операционной высокий, сутулый хирург с мощными волосатыми руками извлекал пули из располосованной груди Савелия. Со звонким стуком упала в никелированную чашку одна… вторая… третья…
— Хорошо его нашпиговали… — сказал хирург. — Сердце цело — будет жить солдат.
Света и Галя заняли свои места возле операционного стола. Галя промокала марлей мокрый лоб хирурга, Света подавала ему инструменты.
— Ладно, будем зашивать героя… Галя, бинты приготовь.
Галя торопливо вышла из операционной.
— Чего глаза мокрые? — бросил на Свету короткий взгляд хирург. — Жених, что ли?
— Только утром расстались… — всхлипнула Света.
— А вечером снова встретились. Радуйся, что жить будет.
— Я радуюсь… — Света шмыгнула носом под марлевой повязкой, из глаз потекли крупные слезы…
Майор Харченко закончил свой доклад и выжидательно посмотрел на генерала Лыкова.
— Склад, говоришь? — с интересом переспросил генерал, глядя на карту, расстеленную на столе. — Где ж он находится?
Начальник штаба Телятников привстал со стула и тоже наклонился над картой.
— Прибуду в батальон — все выясню, товарищ генерал. В особом отделе фронта я слышал разговоры, что где-то в этих местах находится, по данным разведки, стратегический склад продуктов для наступающих войск группы «Центр». Но где он находится, никто толком не знал.
— Интересно, интересно… — Лыков курил и смотрел на карту. — А он, значит, на нейтральной полосе?
— Его можно спокойно захватить, товарищ генерал. Штрафники туда два раза сходили, отоварились и спокойно вернулись, значит, он не охраняется. Вполне вероятно, что немецкое командование на этом участке фронта и не знает о существовании этого склада. Ведь его оборудовали, когда они наступали, значит, где-то осенью сорок первого. А теперь осень сорок третьего, и они отступают, и начальство у них здесь другое — вполне могут не знать.
— Интересно рассуждаешь, майор… логично… — сказал Телятников. — С продовольствием у нас шибко хреново. Для дивизии — просто манна небесная.
— Если это стратегический склад, думаю, там продовольствия не на одну дивизию хватит.
— Как мыслишь, Илья Григорьевич? — спросил начштаба.
— А что, майор дело говорит. Захватить склад можно.
— Надо согласовать со штабом и командующим армии, — сказал Телятников.
— Можно и согласовать. Операция местного значения. Управимся своими силами, — ответил Лыков.
— Штрафники внезапно захватывают склад, удерживают в течение нескольких суток, и за это время вывозим все запасы продовольствия, — предложил Харченко.
— Думаешь? — Начштаба все же в чем-то сомневался.
— Штрафники справятся. Там комбат новый — Головачев, разжалованный подполковник. Из кожи полезет, чтобы отличиться, — уверенно ответил майор.
— Держи в курсе. — Генерал Лыков строго посмотрел на Харченко. — Твоя инициатива — ты и командуй операцией.
— Все будет в полном ажуре, товарищ генерал, — улыбнулся майор. — Будем ром пить и сосисками закусывать.
Из штаба комдива майор, не задерживаясь, отправился на позиции штрафников.
— Ты почему, блядь, сразу мне не доложил о складе?! — заорал он с порога на Головачева. — Под трибунал еще раз захотел?! Для тебя это будет последний раз, не понимаешь?!
Головачев вскочил из-за стола, молча стоял. Больше в блиндаже никого не было.
— Давай карту! — потребовал Харченко.
Головачев достал из планшетки сложенную вчетверо шестиверстку, расправил ее, разложил на столе.
— Где этот склад?
— Примерно вот здесь… — Карандаш комбата остановился между двумя линиями обороны.
— Большой склад?
— Я там не был. Ротный Глымов говорит — огромный подземный бункер. Эвакуировать немцы его не успели. А может, не захотели — рассчитывают вернуться.
— Это ротному Глымову сами немцы сообщили? Когда он с ними ром распивал? Ладно, с этим делом еще разберемся! Значит, так… — Харченко посмотрел на часы. — Через час собери всех, кто ходил на этот склад. Я с ними туда пойду. И два десятка моих ребят. Склад этот мы заберем себе! Выставим посты, пулеметные точки оборудуем. Сколько туда идти?
— Глымов говорил — примерно часа полтора.
— Давай, собирай этих гавриков, — приказал Харченко, — как начнет темнеть, выходим.
— Ясно, гражданин майор. Разрешите выполнять?
И через четверть часа Твердохлебов, Глымов, Балясин, Чудилин и Леха Стира уже стояли в блиндаже перед майором Харченко.
Чуть в стороне стоял комбат Головачев.
— Слушайте боевую задачу, граждане штрафники, — отчетливо выговаривал майор Харченко. — Немецкий продовольственный склад захватить. Мы с вами выходим как группа захвата. Здесь главное — внезапность. Если немцев там не будет — хорошо, до их появления можно будет организовать оборону. После этого подойдет рота бойцов и закрепится на складе и вокруг. Если немцы начнут атаковать — держаться до утра. Утром я договорюсь с генералом Лыковым, и к складу будут переброшены еще две роты. И будем держать оборону, пока не вывезем оттуда все до последней пачки сигарет. Задача ясна?
— Так точно, — после паузы ответил Твердохлебов.
Теперь уже целый отряд двигался по ходу сообщения — пятеро штрафников, майор Харченко и двадцать солдат-особистов. На спинах несли станины и стволы двух «максимов». Чтобы легче было идти, полы шинелей заткнули за пояс. Впереди шли Глымов, Твердохлебов и Харченко. Дорога уже была знакома — шли быстро.
Дошли до ямы. Влево уходил полузасыпанный окоп.
— Этот куда ведет? — спросил Харченко.
— К немцам, — ответил Глымов.
— Пять бойцов — ко мне! — скомандовал Харченко. — С пулеметом!
Пятеро особистов протиснулись к майору. Один держал на спине станину, другой — ствол «максима». Двое несли коробки с патронными лентами.
— Занять позицию вон там, — указал майор на ход сообщения. — Окопаться. Установить пулемет. Быть готовым к бою.
Балясин первым спустился в яму, прошел к железной двери, надавил плечом. Дверь подалась с протяжным скрипом.
— Н-да-а, капитально оборудовали, — оглядываясь по сторонам, проговорил Харченко. — А где второй вход?
— Там… — указал в противоположную сторону Глымов.
— Немцы оттуда приходят?
— Вроде оттуда…
— Где ты их встретил? — спрашивал Харченко.
— Там и встретил.
— Ну, пошли туда… — Харченко глянул на своих особистов, скомандовал: — Пятеро со мной пошли! Оружие к бою. Глымов, Твердохлебов, Балясин — со мной. Остальным всем быть готовыми!
— Гражданин майор, разрешите, я один пойду, — вдруг сказал Глымов.
Харченко резко обернулся:
— Почему один?
— Ну, если там знакомец мой, то… дождусь, пока они уйдут, и сразу вас кликну. Чего стрельбу без толку поднимать? Займем склад по-тихому…
— Знакомец, говоришь? Давно у тебя среди врагов знакомцы завелись?
— Да я так сказал, к слову. Мы ж с ним уже раз видались, значит, и сейчас он стрелять не будет… Ну, в самом деле, гражданин майор, зачем на пальбу нарываться?
— Он дело говорит, — сказал Твердохлебов. — Если они там — надо подождать, пока уйдут.
— Ждать времени нет! — Харченко был непреклонен. — Ладно, иди вперед, Глымов. Мы — за тобой.
— На расстоянии. Чтоб они увидеть вас не могли.
— На расстоянии, на расстоянии, — перебил Харченко. — Шагай давай.
Комбат Головачев не сводил глаз с циферблата часов. В окоп набились штрафники — около сотни бойцов. Ждали команды.
Глава десятая
Глымов вышел к тому месту, где прошлый раз встретил немцев. Он поднял руку, и шедшие сзади остановились. Глымов завернул за штабель и увидел «своего» немца. Тот стоял к нему боком, складывал в рюкзак консервные банки с тушенкой. Уловив чье-то движение, повернул голову, увидел Глымова и с улыбкой помахал рукой. За его спиной Глымов увидел фигуры солдат, нагружавших продуктами рюкзаки.
Немец вынул из ящика бутылку рома, приглашающе показал ее Глымову.
И в эту секунду из-за спины Глымова выскочил майор Харченко. Он вскинул автомат и дал короткую прицельную очередь. Выстрелы гулко прозвучали под сводами подвала.
Прошитый сразу несколькими пулями, немец рухнул на пол. Бутылка разлетелась вдребезги, лужа темно-красного рома, похожего на кровь, растеклась по грязному бетону.
В ответ ударило сразу несколько очередей. И первые пули принял на себя не успевший отскочить майор Харченко. Он опрокинулся навзничь, головой к ногам Глымова. А вот Глымов не медлил — упал на живот и, прикрываясь телом Харченко, открыл огонь.
Уже бежали на выстрелы особисты; Балясин, Чудилин, Леха и Твердохлебов, прячась за штабели ящиков и коробок, били из автоматов по немцам. Звенели осколки бутылок в ящиках с ромом, лужи крепкого пахучего напитка разливались ручьями по бетонному полу. Балясин подскользнулся и растянулся во весь рост. Грохот выстрелов отражался от сводов, множился многократно, и от этого грохота закладывало уши, люди не слышали криков друг друга.
Кто-то из особистов швырнул гранату — рванул оглушительный взрыв, штабель обрушился, с треском раскалывались ящики, катились банки с тушенкой и фасолью.
Твердохлебов протер глаза от едкой пыли. Трое немцев лежали на полу, прошитые пулями, двое, отстреливаясь, бежали к другому выходу. Особисты бросились вдогонку, добежали до конца подвала — железная дверь была закрыта. Видно, немцы успели задвинуть тяжелую металлическую щеколду. Солдаты отошли, спрятавшись за штабели, и один точно кинул гранату под дверь. Рвануло — дверь покорежило, но она устояла.
— Ну-ка, еще разок. — Особист бросил вторую гранату. Дверь сорвало с петель, и она с грохотом повалилась внутрь подвала.
Солдаты ринулись в проем, стреляя из автоматов, выскочили к яме, впереди темнел ход сообщения, дальше темнота сгущалась, и ничего не было видно. Постреляв для верности в разные стороны, солдаты вернулись в подвал.
У разбитой двери лежали двое особистов. Потери штрафников были меньше — ранены Балясин и Чудилин. Шепотом матерясь, Леха Стира, разорвав нижнюю рубаху Чудилина на две полосы, кое-как перевязал ему руку. Другим куском Твердохлебов перевязал плечо Балясину.
Глымов подложил под голову смертельно раненного Харченко коробку из-под галет, расстегнул ремень, шинель. Гимнастерка на груди майора была вся в крови. Он с хрипом дышал, на губах пузырилась кровавая пена. Вдруг он проговорил что-то неразборчивое. Глымов наклонился к нему.
— Что? Не слышу? Что ты сказал?
— Прес-с-след-д-дова-ать… — с трудом повторил Харченко.
— Кто про что, а вшивый все про баню, — сплюнул Глымов и добавил, с ненавистью глядя в глаза Харченко: — Ох, и сука ты, майор, ядовитая сука…
Но майор Харченко уже не понимал, что говорил ему Глымов, глаза его медленно стекленели — жизнь уходила из них. Через секунду он перестал дышать, только кровь тонкой струйкой еще стекала из уголка рта на подбородок, на шею.
— Рвем когти отсюда, братцы! — решительно сказал Леха Стира. — Щас немцы нагрянут — баня будет турецкая, официально заявляю!
— Заткнись! — рявкнул Твердохлебов. — Сейчас сюда рота бойцов подойдет!
— Че ж нам делать-то?
— К обороне готовиться!
— Какой обороне, Василь Степаныч! — заголосил Леха Стира. — Их щас тьма нагрянет, смешают нас с говном, и все дела!
— Готовиться к обороне! — громко повторил Твердохлебов и первым направился к выходу из подвала. Потом, спохватившись, обернулся. — Кто к спиртному притронется — расстреляю на месте!
— А ты нам не начальство, понял?! — крикнул Чудилин. — Ты теперь такой же, как все, понял?
— Ты меня на «понял» не бери, Чудилин? — ответил Твердохлебов. — Расстреляю на месте.
В ночной темноте штрафники остервенело работали лопатками, углубляя окопы и время от времени перебрасываясь словами с копавшими рядом особистами.
— Эй, красноперый, как тебя? Ты, что ль, покурить просил? Держи чинарик…
— Герасим, глотнуть не желаешь? Тут еще полбутылки есть.
— А Твердохлебов расстреляет?
— А мы выпьем и оживем, хи-хи-хи… Ну че, не будешь, что ль?
— Давай, хлебну… закусить нету?
— А как же! Сосисочки! Мягонькие, во рту тают…
В стороне, устанавливая пулемет, переговаривались двое солдат-особистов:
— А если они на танках попрут — мы их пулеметами остановим?
— И пара гранат — не пустяк! — весело ответил другой.
— Ты, Мишка, какой веселый, такой же и дурной…
— Жрать хочется. Пойду тушеночкой разживусь.
— И на мою долю прихвати…
Глымов копал рядом с Твердохлебовым. Намахавшись, присел на землю, воткнул лопатку, вытащил пачку немецких сигарет. Щелкнул самодельной зажигалкой, выпустил дым из ноздрей, сплюнул и проговорил в сердцах:
— Вот тварь! Заварил кашу!
— Еще какую… — Твердохлебов перестал копать, присел рядом с ним.
Глымов протянул ему сигарету, сказал:
— Все немца этого вспоминаю… Так паскудно на душе, веришь, нет? Будто продал я этого фрица, как последний фраер…