Жизнь в порубежном городе, покуда татары или еще какие лихоимцы не набегут, сонная.
Солнце печет, а тени никакой. Тополей понавтыкали, да годок и для тополя не срок.
Домовитые стрельцы и стрельчихи на новые поселения привозили закутанные в рогожи корни яблонь, слив, груш. Кругом черноземы. Воткни костыль да полей - зацветет!
Саженцы принимались зеленеть, приживались, и, глядя на будущее богатство, на зеленую завтрашнюю благодать, ой как не хотелось войны, которая дана на голову человека, но которая и дерево не забудет и цветок не обойдет.
Ратный человек и одному спокойному дню радуется, а тут, ладно бы чужие, от своих двери запирай.
По делу бунта в Офремовом городище был прислан с двумя сотнями стрельцов основатель города Чернавска, егопервый воевода, дворянин Иван Бунин. Бунина прислал князь Иван Борисович Черкасский - командующий всеми силами украйных городов и начальник всех засечных работ.
Исполнительный, лютый до службы дворянин Иван Бунин, отличившийся на строительстве города Чернавска, был спешно прислан сюда не ради сыска беглых, не ради дворянина Ивана Тургенева, которого пора было приструнить, а ради большого царского дела. Предстояло сельцо Офремово записать за государя и велено было объявить: жители сельца отныне не крестьяне, а вольные казаки. И село Офремово отныне не село, а город Ефремов.
Иван Юрьевич как услыхал новости, так перво-наперво кликнул Ивашку Немчина, приказчика своего, и велел истопить баню. У Ивана Юрьевича так уж повелось - думать после бани. Прежде чем варить головой, голову надобно было, по его разумению, сначала помыть, выпарить из нее да вычесать всю муть, какая успела нарасти в суете жизни.
Пока Тургеневу ясно было одно - с Буниным воевать куда ни шло - повоевали бы, а вот с государем? Ну так ведь и смириться надо с умом. От разного смирения разный толк. За одно смирение наградят, за другое - выпорют.
- Натопить баню так, чтобы крыша трещала! - крикнул Иван Юрьевич вдогонку.
Горевать, конечно, было о чем. Ну да ведь пожили в свое! Опять же не с одним Тургеневым этак обошлись. Усерд и Яблонов вот уже почти как полгода городами объявлены, стрельцами заселены.
Перед баней у Ивана Юрьевича был выкопан пруд с ледяными ключами. Прежде чем войти в баню, Иван Юрьевич раздевался под кустом на пруду догола и, тонко повизгивая, лез в пруд и ложился в воду, на самые ключи, погружая и голову. Лежал он под водой с минуту, потом вставал и, подрагивая спиной, как замерзшая собака, цепляя косолапой правой ступней за левую, семенил к бане, врывался в нее, без роздыху и оглядки плюхался на подловку и издавал жуткий торжественный звук: “Бу!” И затихал. И потел.
А напотевшись, сваливался с подловки в медвяный сноп соломы, и тут к нему приползал на четвереньках - головы- то поднять было нельзя, волосы дымились - Ивашка Немчин и мелко щипал жирную спину Ивана Юрьевича, будто у него из спины, как у гуся, перья росли. Больно щипал, а Ивану Юрьевичу нравилось, по-бабъи хихикал. Ну и потом Иван Юрьевич влазил в лохань с ледяной водой и выскакивал из нее молодец молодцом.
На этот раз Иван Юрьевич в лохань сесть не успел и даже не пощипался. Ивашка Немчин в баню-то вполз да как закричит:
- Татаре!
Забился в угол, дрожит и крика своего унять не может. Иван Юрьевич зачерпнул ковшиком квасу да и шваркнул на Ивашку. Затих.
А сам в предбанник! Дверь потихоньку на задвижку - никогда не запирал, кто ж в баню сунется, когда там Иван Юрьевич, а тут задвижкой - тук! И в щелочку глядит.
Татары по двору шныряют. Из дома тащат кто что может, у кого какой хапок. А один к бане подъехал, дернул дверь на себя - заперто. Затаился. Он с той стороны. Иван Юрьевич - с этой. И оба на попятную, на хитрость пошли. Татарину небось подумалось, что в бане-то девки, он тихонечко кликнул своего, а сам взял кол и под дверь, чтоб с петель ее стряхнуть. А Иван Юрьевич назад пятками, бадью дубовую в руки. Бадью в котел с кипятком - и к двери. Татаре вдвоем на кол налегли - аах! Дверь долой - и предстал на мгновение перед ними в клубах пара розовый от негодования Иван Юрьевич с дымящейся бадьей. В следующий миг Иван Юрьевич ухнул весь кипяток на изумившихся татар и, не выпуская бадью из рук, прыгнул на татарского коня и поехал было, но тут же вернулся, выхватил из бани приказчика своего Ивашку Немчина, смазал ему по лицу ладошкой, чтоб очухался, и крикнул ему в ухо:
- За стремя держись!
И тогда только поехали от запылавшего своего дома.
Ошпаренные татары воют, прислуга орет, татары голому человеку наперерез скачут. А Иван Юрьевич раскрутил над головой бадью, а в ней, дубовой, пуда никак два с гаком - и так угостил перехватчика по башке, - всмятку.
Прискакал-таки Иван Юрьевич к Ефремову, и Немчин, хоть и без памяти, а добежал до своего спасения.
Глава пятая
Татары собирались ворваться в Ефремов с ходу, на плечах беглецов, но из-за хлипкого тына ахнули пушки, и ворота не закрылись, наоборот, - нараспашку. Из ворот вышли стрельцы, развернулись и приготовили пищали. После-то на Бунина в Ефремове как на спасителя глядели, так ведь и вправду спас от татарского аркана.
Ширин-бей рвался в бой, но Абдул настиг его и указал на восточные ворота Ефремова. Из ворот легкой цепочкой, как у факира изо рта, вытягивалась необрывная лента казачьей конницы. Казаки хитрили, цепочка была реденькая, но в отряде у Ширин-бея много молодых, неопытных воинов.
- В степь! - приказал Ширин-бей.
Татары повернули, но, чтобы уйти в степь, нужно было сразиться с казаками.
Первым кинулся в битву юный Амет Эрен.
Наконец-то он видел перед собой врага.
Не пленника, не сладчайшую грезу детских снов - врага поверженного, а казака наяву. Пахнущего чужим, гадким потом, вооруженного, жаждущего его, Амета Эрена, крови. Но он, Амет Эрен, тоже хотел видеть чужую кровь. Он хотел этого серьезно, без горячки. И потому среди многих врагов видел одного. Других он тоже видел, но только для того, чтобы не позволить им убить себя, а этого он хотел убить сам. Они уже схлестнулись саблями, и Амет Эрен едва удержался в седле. Он не испугался, хотя рука, вцепившаяся в рукоять сабли, опустилась и заныла, все равно он не испугался, он только понял: враг силен, и это очень хорошо: убить такого врага - святое дело.
Лошади унесли их друг от друга, но Амет Эрен поднял свою на дыбы и развернул скорее, чем казак - чубатый, усатый, краснолицый, краснощекий. Эту красную шею Амет Эрен и увидел теперь. Он заставил коня скакнуть и одновременно взмахнул саблей. Казак в тот миг повернул голову - поглядеть, где татарчонок. И надо же - глянул через левое плечо и увидел над собой зависшую молнию и понял, что его сейчас зарубят, потому что правой рукой с саблей он уже не мог снизу отвести удар.
Голова покатилась в бурьян.
Видно, Амет Эрен срезал не простого казака.
- Гей! Гей! - завопили у русских, и сразу двое пустили коней на татарчонка. Они летели к нему с двух сторон: проскочить, развернуться - не успеешь. И Амет Эрен остался на месте, и, когда казачьи сабли взметнулись, чтобы пасть ему на голову, он нырнул под седло. Сабли свистнули по воздуху, а мальчишка точно так же, как в первый раз, развернул коня и снес голову еще одному казаку. Третий пустился наутек, но Амет Эрен догнал и срубил третью голову.
Отряд младшего Ширин-бея собирался улепетывать, но бешеный татарчонок вдруг повернул ход боя. Троих убил, разошелся. Встал на стременах и помчался на русских без страха. А за ним и все татары.
- Аллах! - кричит.
А у мальчишки голос как флейта:
- Алл-аааа-х!
Бросились казаки назад, под защиту пушек.
Амет Эрен еще две головы срубил. Сами татары на него глядят чуть ли не с ужасом. Собрали головы, что он посру- бал, засолили и в мешок к его седлу.
К городу Ширин-бей больше не подступался. Ушел в степи. По дороге на село набежал. По-татарски, ночью. Отряд большой, но порубежные мужики лютые, один десятерых стоит, рисковать Ширин-бей не захотел.
А вот ночью! Налетели. В каждую крышу, в каждый овин по факелу. И как волки - окружили пожарище и ждали зарю и добычу.
Смельчаки, однако, нахватали двадцать человек полона. И хорошо сделали, что зари не ждали. На заре в степи показались казаки. Сунулись татары в деревню, а жители в церкви заперлись. Церковь каменная, казаки близко. Ушли татары, увели с собой двадцать несчастных: пять мужиков, семь мальчиков, четыре девочки и четыре женщины.
Для трехсот воинов добыча невелика.
Высокомерный младший Ширин-бей решил монастырь захватить. Этот монастырь давно уже татарам глаза мозолил. Только монастырь не село.
Ночью монастырь на запоре. Стены крепкие. Монахи в дозор ходят. Осаждать монастырь - дело долгое. Татары городов брать не умеют, а вот хитрости им не занимать. С одной стороны от монастыря - река, с другой - овраг. Овраг огромный, верст на тридцать, и возле монастыря засажен лесом: монахи постарались - дай оврагу волю, он и под монастырь подберется, без осады окружит и проглотит, аки сатанинский змий.
Этим оврагом и крались в монастырь воины Ширин-бея.
ГЕОРГИЙ
Глава первая
Подогнув под себя острые колени, сиганула в речку голенькая молния, а другая молния, поперечная, разбилась о крест колокольни, а третья ткнулась, как перст, в дубраву, и так уж тут хрястнуло, будто переломили хребет большому зверю лосю, и тотчас оплакано было: потекло с неба сильно и ровно.
Спаленная долгим зноем земля поднялась грудью, вздохнула, и сразу же наступила ночь и запахло липами, которые все не цвели, не цвели, да вдруг опомнились.
Небо, смиренное благоуханием, рокотало уже не грозно, а как взыгрывающий гривастый дьякон, хоть и громко, да не страшно, ради рыка и удовольствия.
Чем спокойнее ухали небеса, тем жестче, ожесточеннее бил мокрый человек онемелым кулаком в кованую дверцу белокаменного монастыря.
- Ну погоди ж ты, ирод! - взъярился донятый сторож и отправился к игумену.
Отец Борис возмутился: потревожить из-за какого-то шутолома, бродяги - совсем распустились! Сторож хотел было просить соизволения стрельнуть пугаючи по упрямому отучалыцику, но понял, что прогневал святого отца, и упал на колени.
- Прости, отче!.. Человек тот говорит, что ему за воротами страшно. В овраге, мол, татары притаились. Я на пускаю, а он стучит и стучит.
- Человек конный? - спросил игумен.
- Пеший.
- На лицо?
- Да ничего! Молодой, кажись…
- Русский, спрашиваю, лицом?
- Русский, русский! - Сторож закрестился.
- Один?
- Один.
- Точно один?
- Один.
- Собери людей к дверце, стучалыцика втащите. Ко мне его.
Сторож исчез. Отец Борис потянулся к серебряному колокольчику, помедлил, но позвонил все-таки. Вошедшему послушнику сказал:
- Без шума подними людей, нужных для ратного дела.
Привели человека. Будто из воды достали, где встал, там озеро. Роста среднего, босой. Отец Борис поднял на него глаза. На переносице морщинка вдруг. Оплошавшие монахи бросились стаскивать с человека размокшую шапку. Сам-то человек скинуть не мог, за руки его держали.
Молоденький он был совсем, этот упрямый стучалыцик. Голова одуванчиком. Волосы белые, тонкие, вспорхнуть норовят. А глазами темен. Верхняя часть лица ангельская, а рот, как замок, маленький, стиснутый, силой не откроешь. Для такого ключ надобен.
- Татар много? - спросил отец Борис.
- Больше двух сотен.
Сказал ясно. Непуглив малый.
- Ты знаешь счет?
- Знаю.
- Татары далеко?
- В овраге. Версты до них три-четыре.
- Бог тебя не забудет. Зовут как?
- Георгий!
Губы у Бориса дрогнули, улыбнулся. С гордыней стучаль- щик-то.
- Дайте ему одежду, накормите. Дайте вина, не застудился чтоб…
Георгия увели.
Отец Борис поднялся с лавки.
- Разбудите людей, раздайте оружие! Доспехи мне!
Подошел к образам, зажег лампаду против иконы Дмитрия Солунского, прочитал молитву.
Принесли кольчугу, шлем и меч. Кольчугу отец Борис надел.
- Была бы у меня добрая сотня, сей бы миг выступили и на зорьке повязали бы мы крымцев одной веревкой. А тут сиди обороняйся.
Гаркнул:
- Позвать ко мне смотрителей ворот! Караулы поставить двойные. На малой северной башне четверым быть. Остальным спать, имея оружие при себе.
Ему возразили:
- Зачем на северную башню четверых ставить? Там река, круча.
- Зато стена низка. Запомните: умный враг в города врывается в самом неприступном месте.
- Заутреня скоро, - доложили.
- Служите с сокращениями. Я не буду. У меня совет.
*
Утром, как обычно, отворились ворота монастыря. Колокола церквей позвонили будничным звоном. В монастыре началась обычная бесшумная жизнь.
Как стая стрижей, вычерчивая строгий, точный полукруг, выскочила из балки конница. В отряде было не больше двух десятков. Цель - ворота.
За передовыми растекался по всему полю главный отряд. Прозевали монахи! Промешкали длиннохвостые!
Вот они, ворота! Вот он, монастырский двор!
И тут же опустилась за ретивыми всадниками железная решетка.
Площадь пуста. Из решетчатых окон - пищали.
Невидимый голос по-татарски сказал:
- Всем лечь на землю, не то перестреляем.
Конники не шевелились.
За толстыми высокими степами вой и гомон, а на площади озеро тишины.
Стоят конники, думают. Воины опытные. Видят - попались. Врага дразнить - себе вредить. Засуетишься - конец. Медленно покинули седла - и под коней! К воротам! Под каменный свод!
Два десятка бойцов не шутка. В сторожевой башне только пятеро вратарей.
Оцепенение охватило отца Бориса и его людей. Стояли, смотрели, как, закрытые конями, движутся к воротам умелые враги.
И вдруг на монастырскую площадь выскочил вчерашний пришелец. Палки и той нет в руках. Откинулся, запрокинул голову, сунул в рот четыре пальца и засвистел, приседая на растопыренных ногах, горбясь под тяжестью пронзительного звука.
Кони - на дыбы! Шарахнулись, поволокли всадников по широкому двору. Тут и взяли крымцев в плен.
Отец Борис подбежал к Георгию, обнял, поцеловал. И своим:
- Оружие парню! Какое захочет!
- Чего-нибудь подлиннее, - попросил Георгий.
Дали ему секиру.
*
Сунулись татары на приступ, а со стен - пушки залпом. Коней побило и людей. Пошли татары на мировую. Прислали под стены человека своего. Просили за выкуп вернуть пленных и лошадей.
- Убитых и раненых будете брать? - спрашивают со стены монахи.
- За убитых дадим полцены. За раненых выкуп как за живых.
- Что ж, готовьте куш! Убитых трое. За них денег не надо. Раненых перевяжем и выдадим. Ждите.
Амет Эрен с Абдулом тоже в плен попались. Амет Эрен целехонек, а Абдулу ухо пулей рассекло. Монахи рану промыли и говорят:
-Давай заштопаем ухо. Пригодится.
Согласился.
Сшили ухо. Мазями намазали, повязку наложили. Благодарный Абдул говорит монахам:
- Отведите меня к вашему игумену.
Отвели.
- Слушаю тебя. - Отец Борис татарина в келии своей как гостя принял.
- Мы хотели ограбить твой дом, - сказал Абдул. - Мы хотели увести твоих монахов в полон. Но ты и твои люди перехитрили нас. Вы могли бы убить меня и людей моего отряда, но вы лечите получивших раны. Потому прошу выслушать меня. Скоро, не позднее сентября, новый хан пойдет на Русь войной, мстить за Азов. Войска поведет третий брат хана - нуреддин. Ждите не менее сорока тысяч сабель. И еще хочу сказать: боюсь, что отпустите нас без выкупа. Знайте, мы ведем с собой двадцать человек полону… - И сам удивился: - Нас двадцать и их двадцать.
Отец Борис вздохнул, помолился образам.
- Теперь уже не двадцать, трое убито.
Спасибо Абдулу. Выменяли монахи у татар на пленных полон, а лошадей не отдали. Хорошие кони - таких скакунов не грех на племя оставить.
Отец Борис позвал к себе Георгия. Говорил с ним наедине. Сам сидел у стены между окон, Георгий стоял на солнце. Стеснялся. Отец Борис сказал: