- Я тебя хочу оставить в монастыре. В ратном деле ты смекалист, храбр и удачлив. Мне такие люди нужны. Отвечай не тая. Кто ты есть, откуда, куда путь держишь?
Георгий ответил прямо:
- Зовут Георгий. Сам из крестьянской подмосковной слободы патриаршего Троице-Нерльского монастыря. На отходе был, в Москве. Учился варить мыло и лить свечи. Четыре года учиться должен был, да скучно… Потянуло на волю.
- На Дон, значит, пробирался, в казаки?
- А где ж еще воля?
- Казак - это воин. Казак без коня не казак. Казак, не владеющий саблей, не казак вдвойне. Хотел в походы ходить, а пришлось бы волам под хвост глядеть.
- Я бы своего добился! - воскликнул Георгий,
Игумен улыбнулся.
- У тебя открытое сердце, мне подавно лгать нельзя. В монастыре тебя будут учить грамоте, языкам, ратному искусству. Нам нужны молодые, бесстрашные и проворные люди. Для чего - узнаешь после. А теперь говори: останешься или уйдешь?
- Останусь! Я готов учиться ратному делу.
- Прими же благословение мое!
*
Началась для Георгия новая, странная, непонятная жизнь.
А тем временем в Москву из монастыря мчался гонец.
- Ждите из Крыма незваных гостей.
Глава вторая
Был канун праздников святых апостолов Петра и Павла. Вечером большой колокол главной церкви монастыря возвестил всей округе о начале службы. Тотчас откликнулись зову большие и малые церкви окрестных сел.
Монахи собрались возле крошечной монастырской церковки Петра и Павла. Настоятель отслужил здесь великое повечерие.
Георгий службу знал плохо. В детстве пас лошадей. Подрос - бортничал, помогал монастырскому пасечнику. Пасечник, старик монах, был большой любитель книг, но человек суровый да. вспыльчивый. Поначалу он бил своего помощника за то, что тот не пожелал было учиться чтению. Потом бил за нерадение и мозговую тяжесть, а под конец, наоборот, за излишнюю ретивость и неумеренных! пыл, с каким Георгий, познав тайну грамоты, набросился на книги, забывая о пчелах и хлебе насущном.
Кончилось тем, что парня отправили на рубку леса. Был он к тому времени сильным и ловким. За год накопил деньжонок, заплатил монастырю целых три рубля откупу и ушел в Москву учиться доходному мастерству: варить мыло и лить свечи.
Хозяин мыловарни, хоть и занимался литьем свеч, в молитве был неусерден. И от учеников усердия не требовал.
Вот и получилось: монастырский крестьянин Георгий мог бы сосчитать все свои церковные службы по пальцам.
Дивился Георгий пышности облачения священников, обилию свечей, ароматическим курениям кадильниц, золоту иконных риз, ангельскому пению церковных гимнов, священному действу.
По окончании великого повечерия священник, дьякон и кадиловозжигатель подошли к митрополиту взять у него благословение. Митрополит благословил их, и тогда монастырь зазвонил во все свои колокола, и звон этот был велик, ибо один только язык большого колокола весил три пуда, а колокол с трудом раскачивали восемь глухих звонарей. Голос этого колокола был слышен за двадцать верст, а всего в монастыре колоколов было тридцать.
Закончилась служба рано утром.
Засыпал Георгий трудно: ломило спину от бессчетных поклонов, горели ноги от всенощного стояния, кружилась голова - душно было в церкви по причине многолюдности и обильпого благовонного курения, в глазах чудно сияли золотые образа, вертелось колесо огненного роя больших и малых свеч, уши были полны сладостным напевом и громоподобными раскатами дьяконовского баса. И все-таки Георгий заснул и проспал бы, может быть, сутки кряду, но его опять подняли, теперь к обедне.
А потом была трапеза. Такая трапеза, о которой в прежней своей жизни Георгий и мечтать не мог. И страшно ему было, как бы не раздумал игумен, как бы не погнал за ворота пришельца, вся ценность которого - четыре пальца в рот и дуй, пока не лопнешь.
В честь большого праздника угощались монахи обильно и тонко. Сначала подали варенье из зеленых сладких грецких орехов, потом обильно вишневое варенье и хлеб с медом. Потом была водка. А после того, когда выпили, принесли суп с яйцами и пряностями. На второе икру из сушеных грибов, блины с маслом, рыбу с миндальным молоком, все соусы на чистом шафране. К еде питье обильное: мед, пиво, красное виноградное вино.
*
Жил Георгий до того непривычно, что и удивляться перестал. Ходил он в монашеском одеянии, хотя это было не по правилам, но никто ему не выговаривал, да и кто бы посмел. Георгия кормили то в общей трапезной, а то у самого игумена, приучая к заморскому столу, к тонким винам и легким яствам.
Помещен Георгий был к брату Варлааму в келью, монаху, в бороде которого была проседь, но нешибкая. Брат Вар- лаам обучал Георгия языкам: татарскому, польскому, валашскому.
Голова у парня была еще ничем не забита, потому-то чужие слова ложились легко и прочно. Да и то! Как было не перенять у брата Варлаама его познаний, коль не отходил он от Георгия ни на шаг.
В сентябре отправили Георгия с Варлаамом в табун объезжать лошадей. Нападался Георгий вволю, но, слава богу,
костей не поломал, а ездить научился как черт.
*
Отец Варлаам вошел к нему в келью и сказал, что игумен ждет его в саду.
Вид игумена ошеломил Георгия. Святой отец был в кольчуге, кожаных штанах и сапогах, в руках он держал кривую татарскую саблю.
- Здравствуй, сын мой! - приветствовал он Георгия. - Не удивляйся виду моему. Я не всегда был монахом. Я сам обучу тебя ремеслу, каким владел я в совершенстве. Это ремесло не раз сослужит тебе верную службу, если ты будешь настойчив, старателен и зорок.
И святой отец рассек воздух саблей крест-накрест. - Бери, сын мой, оружие. Начнем урок.
ХАН И МУДРЕЦ
Глава первая
На последнем привале, перед Бахчисараем, младший Ши- рин-бей приказал соорудить нелепые пятирожковые вилы, этакую растопыренную пятерню. Младший Ширин-бей был достойным отпрыском рода. Проиграл дело - ищи героя. За героем как за стеной. Турки любят говорить: “И без петуха день наступит”, - но если ночью ты заимел петуха, то он в конце концов накричит тебе утро.
В Бахчисарай, сделав крюк, заходили через южное предместье Азиз. В этом предместье возле могилы мелек104 Аджидара жил шейх - хранитель святынь. У него был серебряный сосуд с волосами из бороды Магомета и пергамент, на котором рукой пророка была начертана молитва от всех болезней. Получить благословение такого шейха - все равно что удостоиться благодати.
Младший Ширин-бей ехал первым, а вторым с вилами в руках - на каждом рожке казачья голова - юный и свирепый Амет Эрен. Вдоль дороги, словно зайцы, бегали мальчишки, тыча пальцем в сторону казачьих голов. Давно ли Амет Эрен был среди мальчишек, года не минуло!
Татарки с младенцами глядели на шествие, поднявшись на крыши саклей. Глядели на Амет Эрена, на его ужасные вилы. Опустив головы, а глазами так и тянутся - рыск туда же, к вилам, - замирают на месте, сжимаются застигнутые врасплох рабы. Родственничка боятся углядеть?
А вот и шейх. Ширин-бей остановил коня. Шейх подошел к Амет Эрену. Лицо белое, мертвое, а глаза сияют, мечутся.
- О слава тебе, юноша! Наконец-то я вижу воина. Я не зря прожил жизнь. Дух великих батыров Крыма вновь осенил нас крылами победы. Дни царства хана Бегадыра будут благословенными. Радуйтесь, татары. Аллах послал нам великого царя и великого воина.
Приведи Ширин-бей сто человек полону - забылось бы. Иные приводили тысячи и тьмы, а вот пророчество - неугасимая молния души. Не беда, что вся слава досталась Амет Эрену, придет время, и во дворце вспомнят - младший Ширин-бей въехал в Бахчисарай через южное предместье, и только благодаря этому в первые же дни правления хана Бегадыра были произнесены устами святого слова великодушного пророчества.
Набег закончился. Отряд младшего Ширин-бея перестал существовать. Ширин-бей роздал воинам скудные деньги за участие в походе, и все разъехались по домам.
Сам Ширин-бей с Абдулом с утра отправились к Маметше-ага рассказать, что делается у русских, чего от них нужно ждать. И с самого же утра Амет Эрен торчал на конюшне бея. Ему никто ничего не сказал, и, значит, он мог, как другие, ехать на все четыре стороны. Но куда? Домой? Чтобы там быть на побегушках у многочисленных своих старших братьев?
В новый бы набег! Но никто не зовет… Вернется из дворца бей, увидит Амет Эрена и скажет: “А ты что здесь делаешь? Ведь я дал тебе не меньше, чем другим?”
И придется уехать… К Абдулу. Пасти его медовых рабов. Вспомнил Ивана. Рука к сабле потянулась.
Чтобы не торчать во дворе без дела, Амет Эрен принялся чистить лошадей. Вдруг ему показалось: что-то не так.
Амет Эрен повел глазами и обмер: на крышах мальчишки, как галки, понасажались, смотрят на него. Амет Эрен выронил скребок, пошарил руками по земле, словно слепой, юркнул под навес и спрятался в стойле. Почему они смотрят на него?
Во дворе шумели. До Амет Эрена стали доходить высокие, сердитые окрики Ширин-бея. Он гонял слуг. Кого-то искали.
- Вот он! - воскликнул некто, заскочив в стойло. И тотчас в конюшню вошел Ширин-бей.
Амет Эрен поднялся к нему навстречу.
- Почему ты здесь?
- Они смотрели…
- Кто они? - удивился Ширин-бей. И глянул на сакли. - Ах, они!
И улыбнулся. Ему было лестно, что он, младший Ширин- бей, создал такого героя.
- Тебя во дворце ждет Маметша-ага! - Ширин-бей особым взглядом вцепился ему в глаза: понимаешь ли ты, что я для тебя сделал, и понимаешь ли ты, как должен теперь стоять за меня? - Скачи, скачи, Амет Эрен! И не забывай того, кто первым повел тебя к славе.
- О! - только и мог вымолвить благодарный мальчик и жалобно закончил: - Еще бы в поход…
Как ступени со святого неба на грешную землю - сакли. И женщины на крышах в безмолвном ожидании. Толстые от шалей, неподвижные. Словно суслики у нор. Кто этот всадник? Властелин, летящий птицей к гнездовью? Или вестник?
О аллах! Дай силы устоять.
О аллах! Ты снова милосерден. Это конь властелина!
Абдул был скучлив. Он всегда спешил домой с любой почетной службы, из любого похода. Вот они, родные сакли. И вдруг рука невольно натянула повод, осаживая коня. На пороге сакли стояло чудовище - черная, круглая, словно казан, голова, без глаз, без ушей, без носа и рта - и в белом! Дэв! Злой дух! О аллах!
Но страшилище подняло черную руку и сдвинуло на затылок маску - Халим! Халим-пасечник! Сын!
Отец направил лошадь к сакле. Не останавливаясь, спрыгнул с коня. Конь, привыкший к хозяину, пролетел мимо крыльца и, развернувшись, встал, глядя, как люди радуются друг другу.
- Все живы? - весело спросил Абдул.
Халим опустил голову.
- Отец, русские бежали…
У Абдула захватило дыхание, на губах умер вопрос: “А Иван?” Молча прошел в саклю.
- Подай зеркало.
Халим принес бронзовое зеркало. Отец размотал почерневшую от пыли повязку. Ухо было целехонько. Струпья отпали. Шва не видно. Рану обозначает белая полоска. Спасибо монахам.
- Мед я выкачал из дупла. Иван не ошибся. Десять бочек получилось, и воску много.
Халим боится, что отец не станет слушать, но отец поднимается с ковра.
- Покажи, что осталось от пасеки?
Халим ведет Абдула на пасеку. Пасека разрослась. Молодец сын! Пять бочек меду нужно продать. Одну подарить хану, еще одну - Маметше-ага. Остальные поберечь.
- Иван говорил, надо сад развести, - тихо твердит Халим. - Плоды будут, и пчелам будет хорошо. За нектаром летать близко. Иван говорил: пчелы погибают скорей, когда им летать далеко. Крылышки у них обтрепятся, они и падают. Иван…
- Не вспоминай о нем! - крикнул Абдул. - Если его убьют - я не пожалею. Сад мы посадим. Осенью надо деревья сажать. Я знаю.
Абдул потрогал себя за ухо. “О эти русские!”
БОЯРСКАЯ ДУМА
Глава первая
Ну и ну!
Ай да бояре!
Не Государственная дума базар, бабий базар: бабы продают, бабы покупают.
Беда идет на Русь. Трудно добытый мир может вновь
сорваться в бездну войны.
Государь сидит как дородная, уставшая от волнений и ничему уже не дивящаяся старая нянька, привыкшая к детской возне, к детским коротким ссорам, дракам, восторгам. Ему, государю, сорок лет, но двадцать четыре из сорока он сидит в этой Думе. Есть от чего умориться.
Шум государю не мешает. Он думает государственную думу медленно, добросовестно, оглядывая предметы думы со всех сторон, думает так, как, по его разумению, должно думать монархам.
Беду сотворили донские казаки. 18 июня 1637 года казаки через пролом в стене ворвались в Азов, и турецкая твердыня на Дону пала. Уничтожив турецкий гарнизон, казаки послали в Москву легкую станицу атамана Осипа Петрова с четырьмя товарищами: Худоложкой, Григорием Сукниным, Смиркой Мятлевым, Евтифием Гулидовым.
Атаман Осип Петров прибыл в русскую столицу 30 июля.
Татарский набег и тот бы так не переполошил Московский Кремль, как эти пятеро казаков.
“Государю царю и великому князю Михаилу Федоровичу всея Руси, холопы твои государевы, донские атаманы и казаки, Михалко Татаринов и все Войско Донское челом бьют. В нынешнем, государь, во 145 году мая в 1-й день по твоему, государеву цареву, и великого князя Михаила Федоровича всея Руси указу прислана к нам, холопам твоим, твоя государева грамота с нашею Донской станицею с атаманом Тимофеем Яковлевым со товарищи. А в твоей, государевой, грамоте писано к нам, холопам твоим: указал ты, великий государь, послать на Дон к нам, холопам твоим, для приему турского посла Фомы Кантакузина, дворянина своего Стефана Чирикова, рекою Доном, в стругах, как лед вскроется, и велети турского посла принять и в приставах у него до Москвы быть твоему государеву дворянину Стефану Чирикову…”
Издалека начинали казаки, крутили словесные колеса на одном месте, не решаясь сразу сказать главное. Фому Кантакузина, грека, турецкого посла, убили ведь! И государева совета быть с азовцами в миру не послушались. Винились казаки, незнайками прикидывались.
“Отпусти нам, государь, вины наши. Мы без твоего позволения взяли Азов и убили изменника турского посла. Еще до получения грамот твоих мы всем войском сделали приговор промышлять над басурманами сколько попустит бог. Государь! Мы - сыны России: могли ли без сокрушения смотреть, как в глазах наших лилась кровь христианская, как влеклись на позор и рабство старцы, жены с младенцами и девы? Не имея сил далее терпеть азовцев, мы начали войну правую… Твоим государским счастьем, твоя государская высокая рука возвысилась, Азов-город мы, холопы твои, взяли, ни одного человека азовского на степь и на море не упустили, всех без остатка порубили за их неправды, а православных освободили из плена”.
Таков был подарочек с тихого Дона. Знали бояре, про что шумели. Тут ведь сразу и не поймешь: то ли от радости в колокола трезвонить - согнали казаки турок с Дона, заперли татар в Крыму, к морю пробились, город большой и крепкий в казну преподносят, - а то ли плакать и молить господа бога о спасении. Город у турок взяли - война. Посла убили - война. А стоит ли он того, город Азов, чтоб из-за него всем государством горе мыкать?
Те бояре, у которых земли на юге, рады-радешеньки: теперь казаки приструнят крымцев, - а Федор Иванович Шереметев аж посерел: страшно ему за судьбу Московского царства. Давно ли поляки под стенами столицы были? Теперь с поляками мир. Королевич Владислав стал королем, от московского престола отрекся. С королем мир, но как знать, чью сторону возьмут своенравные паны, когда на Московское царство хлынет турецкая саранча. Турки малыми силами воевать не умеют, а ведь одни крымцы не меньше сотни тысяч конников по приказу султана выставят.
Споры затягивались.
Государь Михаил Федорович подозвал к себе Федора Ивановича Шереметева.
- До присылки большой станицы легкую станицу атамана Петрова задержать бы в Москве.