“Господи! - своего, русского бога вспомнил Федор. - Господи, мне-то зачем совать нос в эти тайны?”
А все-таки пошел, как знать, не следят ли за ним, если он следит.
Пятеро пришли к дому, стоящему напротив дворца, где жил Осман-бек. Странный разговор подслушал Федор.
- Почему Осман-бек жив? - спросила пятерка у троицы.
- Не представился удобный случай, - был дан ответ.
- Мы знаем, - отрезал главный из пятерых, - вы берете с Осман-бека плату за каяч’дый прожитый им день.
- Кому от этого плохо? Впереди такой большой путь, такая пустыня! Мы успеем позаботиться об Осман-беке.
- Нет, заботу об эфенди мы берем на себя.
И тотчас тьму пронзил истошный трехголосый вопль. Тишина, топот убегающих и опять тишина.
Замелькали огни.
Мокрый как мышь от ужаса, Порошин кинулся к дому Осман-бека.
Мехмеда разбудил хозяин дома. В доме было тихо и темно. Хозяин говорил шепотом:
- Вам надо сегодня же покинуть город.
- Почему? - громко спросил Мехмед.
Хозяин в ужасе взмахнул руками.
- Тише… Если вы не уйдете, - он замотал головой, и лицо его исказилось, - о, о, о!
Мехмед поднялся, разбудил Элиф. Приказал собираться в путь. Пошел на половину Осман-бека.
- Эфенди! Хозяин чем-то напуган. Он говорит, что нам надо уйти.
- Мы уйдем. Ступай, Мехмед, скажи нашим теням, что мы уходим.
Это было сказано тихо, но так “сказано, что Мехмед попятился к двери и побежал к дому, где остановились трое грубых людей.
Возле дома гудела толпа. Мехмед пробился к дверям. Солдаты-турки выносили тела трех убитых.
Мехмед выбрался из толпы, крадучись стал пробираться к своему дому. Вдруг его кто-то взял за рукав. Мехмед рванулся, но узнал хозяина. Тот знаком приказал молчать и повел Мехмеда в узкую улочку. На окраине Медины был готов к дороге небольшой караван. Осман-бек и Элиф были здесь. Был здесь и Порошин.
Ночь - как пропасть. То ли жив, то ли умер уя?е. Кто знает, может, душа видит звезды. Звезды громоздились на небе, вываливались слой за слоем, как убежавшее тесто.
Караван шел быстро. И вдруг звезды стали исчезать с неба. Что-то громадное пожирало их отсюда, с земли.
У Порошина озябли плечи и нос. Что это за караван? Куда он идет? Может, прямиком к черту?
Пожирателем звезд оказалась святая гора Оход. Она заслонила часть неба.
Утром, творя молитву, умывались песком. Мехмед улучил минуту, приблизился к Осман-беку и шепотом спросил:
- Кто же это сделал?
Осман-бек не ответил. Дряблые щеки его обвисли, глаза в одну точку, движения вялые.
- Осман-бек, - Мехмед попробовал растормошить эфенди, - дорогой наш Осман-бек, но ведь мы же теперь свободны от них, Их нет!
Осман-бек шевельнул бровями, губы у него покривились, и все-таки он ничего не ответил. Он устал, все в этом мире, даже он сам, стало ему безразлично!
Мукавим поднимал караван. Он спешил. Он вертел головой и словно бы принюхивался к горячему воздуху пустыни.
- Ты чего нюхаешь? - спросил мукавима Мехмед.
- Нехорошо, - коротко ответил тот.
- Чего нехорошо?
- Саам будет.
Мехмед не понял, что это такое, но мукавим гнал верблюдов. Он спешил к колодцу, к жилью.
Из пустыни дул горячий ветер.
Мехмед почувствовал, что ему нехорошо, захотелось пить. Он зачерпнул из своего бурдюка воды, отпил несколько глотков и вдруг выронил пиалушку. Вода пролилась на запястье. Мехмеду не захотелось сойти с верблюда, одолела невыносимая тоскливая лень. А тут еще заломило запястье.
“От воды, что ли? - подумал Мехмед. - Уж не этот ли ветер и есть саам?”
Мехмед спрыгнул с верблюда и подбежал к верблюду Элиф.
“Мне плохо!” - прошептала Элиф.
Мехмед растерялся, но тут мукавим остановил караван, а паломникам раздал чеснок.
- Суйте в уши и в нос и закутывайтесь.
- Закутывайся, Элиф! Скорее! - приказал Мехмед и сам помог ей превратиться в огромную куклу. Потом побежал к Осман-беку, завернул его и последним завернулся сам, натолкав в нос и уши чесноку.
Горячий ветер дул из пустыни. Урагана не было, не было смерчей. Но не было и никаких сил терпеть. Видно, сам дьявол отворил заслонку своей адовой печи, и жар вывалился на землю.
Мехмед попробовал заснуть и заснул. Во сне ему приснилось, что в глотку ему льют раскаленное масло. Проснулся. Перед ним на коленях стоял мукавим и вливал ему в рот топленое масло.
- Пей, а то умрешь.
Мехмед сел, выплюнул масло изо рта.
- Дай воды!
- Нельзя. Если выпьешь, совсем будет плохо.
Мехмед вспомнил, как ломило запястье, на которое он пролил воду.
- Не пей воды, Мехмед!
Это сказала Элиф.
- Ты здорова?
Да. А вот Осман-бек.
…Осман-бек лежал па земле неподвижный, так лежали бычья кожа с водой и куча тряпья, в которое завертывались от саама.
- Он умер?
- Нет, - сказал мукавим. - Пошли, поможешь мне.
За барханом горел костер. Мукавим подбросил в него последние веточки.
- Как прогорит, копай на месте костра яму.
Мукавим бросил Мехмеду лопату, а сам ушел к каравану помогать ослабевшим.
Яма была готова. Осман-бека поставили в эту яму и закопали по самую голову.
Долго держали Осман-бека в яме. Потом откопали. Закутали. И два часа не давали пить.
Караван тем временем построился: люди и животные пришли в себя.
- Сильный был саам, - сказал мукавим, - финики в этом году будут как сахар.
У колодца, к которому спешили во время саама, паломников собралось тысячи три, но стояла такая тишина, что Элиф разрыдалась. Из трех тысяч триста человек умерло от саама.
Глава шестая
Саам прилетел и улетел. Умершие остались в песках, живые спешили в Мекку. Пепел смерти, запорошивший глаза эфенди, развеялся. Теперь эти глаза были подобны разгорающимся углям.
- Мехмед, - горячим шепотом говорил эфенди, - до Мекки осталось пять дней!
- Четыре дня, Мехмед!
- Мехмед, я дожил до Миката!
Микат - место, где паломники снимали с себя одежды и облачались в ихрам. Два куска чистой полотняной материи, которых не касалась игла, да открытые сандалии - вот н вся одежда мужчины, одежда равных перед лицом бога.
Один кусок на плечи, другой вокруг бедер - и нищего не отличишь от великого муфти. Только один Мехмед возвышался над всеми, бог дал ему длинные ноги.
- Мы как стадо белошерстных баранов! - Мехмед с удовольствием глядел на обновленную толпу.
Паломницы теперь шли отдельно от мужчин, позади. Женщинам ихрам не положен.
- Мехмед, до Мекки три дня! Я знаю, должно произойти великое. Мехмед! - Осман-бек размахнул руками, - Мехмед, ты погляди, какой дворец у аллаха - земля и небо, а мы толчемся в каменных мешках, целуя ноги кровавым земным владыкам. А ты знаешь, почему в дворцах падишаха денно и нощио курятся благовония, Мехмед? Отбивают запах свежепролитой крови. Знал бы ты, Мехмед, какое это счастье - идти по земле и снова чувствовать себя только человеком. Не муфти, не великим муфти, а человеком, как ты, как он, как все, идущие к дому аллаха.
Мехмеду тоже захотелось сказать эфенди о самом главном, но слов не нашлось, и он сбросил с ног сандалии и пошел по горячему песку босиком. И многие паломники увидели это и тоже сбросили сандалии.
- Мехмед, до Мокки два дня пути!
- Мехмед, до Мекки только один день!
Ночью спали на голой земле.
Засыпая, эфенди нашел руку Мехмеда, пожал ее.
- Я тебе благодарен.
У Мехмеда сжалось сердце, но он опять ничего не сказал.
г- Завтра мы будем в Мекке.
Мехмед по голосу догадался: эфенди улыбается.
Они заснули, глядя на тихие звезды.
Мехмеду приснилось, что он летит. Чуть не рассмеялся: когда летают - растут, а ему куда уж больше? Небо над ним запорошено звездами, и вдруг звезды исчезли, как в ту ночь, когда Мехмед и эфенди бежали из Медины.
“Неужто я прилетел к горе Оход?” - подумал Мехмед и в тот же миг понял: это не святая гора, это…
Он не успел сказать себе, что же это. На грудь ему навалилось тяжелое, грубое. Ни вздохнуть, ни крикнуть.
Голова закружилась, в глазах закрутились красные колеса, и он теперь знал: это не сон. Его, Мехмеда, убивают.
В ушах звенело, но звон отлетал все дальше и дальше, и наступила тишина. Тишина была бесконечная.
“Это и есть смерть”, - сказал себе Мехмед и стал ждать, что же будет дальше.
И он увидел зарю. Потянулся к ней и сел.
Вповалку спали паломники. Рассветало.
“Какой дикий сон приснился”, - Мехмед помотал чугунной головой, стряхивая одурь. И тут он увидел эфенди.
Ихрам эфенди был смят, а сам эфенди лежал так, как лежали те, которые не поднялись после саама. Лицо эфенди было синее, а на шее веревка.
- О боже! - прошептал Мехмед, и ему так стало страшно, словно все, спящие здесь, хотели его, Мехмеда, удавить, как они удавили эфенди.
Мехмед знал, стоит ему пошевелиться - и на него набросят веревку. Но кто? Кто из этих спящих следит за ним из-под прикрытых век?
Веревка так веревка! Мехмед пополз. Он пополз между спящими туда, к Элиф, чтоб она укрыла его от неведомых убийц. Но никто его не трогал. Никто.
Мехмед нашел Элиф. Она чуть не закричала, когда увидела его лицо, но он успел ладонью закрыть ей рот.
- Тихо! Эфенди убили.
Он сказал эти слова и похолодел. На него набросилась ледяная мелкая дрожь, Элиф тоже трясло. Но уже раздался призыв на молитву. Паломники поднялись с земли, все, кроме одного, и все помолились, все, кроме одного. А потом все пошли, все, кроме одного, и Мехмед не нашел в себе силы оглянуться на белое пятно посреди серой пустыни.
Нет, Федор Порошин понял! Понял он: оставили ему в Истамбуле жизнь единственно ради того, может быть, чтоб стал он свидетелем одинокого белого холмика посреди серых песков. Еле приметного холмика. На совести пятерых была эта смерть. Федор высмотрел все, как велено было.
А на последнем привале остался еще один холмик, и вместо пятерых было теперь четверо.
“Сильные мира сводят друг с другом счеты” - так решил Федор. Страшно стало ему. Ведь никто, никто не обратил внимания на эти смерти. Здесь все были чужие. Все шли за милостью к богу, но не любили друг друга.
“О родина! - застонала душа у Порошина. - Прости меня, родина. Я успел столько раз отречься от тебя ради того, чтоб видеть мир. А в мире рассеяна одна жестокость”.
Понял Федор Порошин. Понял!
Не будет он служить важному турку ни за какое золото и ни за какие дальние страны. Забилась в нем мечта. Живая, как теплая птица, схваченная в гнезде: “Домой! Родина, тебе хочу служить. Ради тебя поборю страх свой и умру с топором за тебя. Потому что ты добрая, родина моя непутевая”.
И тут почудилось - зловещая четверка шарит по толпе паломников глазами, ищет кого-то… Явь стала походить на сон, когда гонятся за тобою и когда некуда спрятать хотя бы головы. И Федор лег. Отстал и лег. Никто не обернулся. Мало ли от какой болезни лег человек? Может, от чумы?
Ночыо Порошин стороной обошел Мекку - священнейший город мусульман. Устал испытывать судьбу. Выбрался к морю, сел на большой корабль - деньги у него были. Корабль привез его в Грецию. Через Валахию, Молдавию, Украину он пробрался наконец в славный казачий Азов.
Длиною в год был его хадж. В Азове случились перемены. Знаками войскового атамана теперь обладал Тимофей Яковлев. Он сам слушал рассказ Порошина и остался доволен. Сведения, добытые в Турции, не устарели, Мурад IV погряз в войне с персами. Стало быть, приход турок откладывался до падения Багдада, но твердыня персидских царей неприступна.
*
Чужой народ поклеймить жестокосердием куда как легко. Порошин, своим страхом занятый, всех, скопом, на жестокосердие осудил. А народы - все родня, и каждый народ - из людей.
У Мехмеда с Элиф от зловещей резни любовь как засыпающая на песке рыба. Рука не ляжет на сердце любимой, обойдет в страхе - убивают ближнего твоего. Губы запекутся и не посмеют припасть к губам любимым - поцелуй кощунство, когда ты свидетель пролитой крови. Лппкий, холодный пот бессилия покроет тело, когда придет страшная мысль о продолжении рода твоего.
На корабле поднимали паруса.
- Опи подняли паруса! - сказал Мехмед Элиф, - Мы уже плывем! Мы в море! Этот корабль мал, но мы плывем домой!
- Да, Мехмед.
- Элиф, я был плохим защитником тебе, но мы плывем домой. Мы живы. Хадж закончен.
- Да, Мехмед.
- Все, Элиф. У тебя больше нет мужа. Ты свободна.
- О Мехмед!
И она обняла его, потому что они сидели в закутке-каюте одни. А потом Мехмед все-таки сказал:
- Элиф, но ведь, когда мы приедем домой, я опять буду никем. Я калфа!
- Мехмед! Ты будешь моим мужем, а значит, и мастером.
- Нет, Элиф! Я сначала стану мастером, а потом твоим мужем, иначе какой же я мужчина?
- Ты станешь мастером, Мехмед.
Мехмед вскочил с дивана, быстро открыл дверь - никого.
- Показалось. Элиф, мы говорим о нашем счастье, а ведь он остался там.
- Молчи, Мехмед! Молчи! Мы должны все забыть.
- Мы ничего не должны забыть, Элиф, но молчать мы должны всю жизнь.
Кораблик плыл и плыл. Один день походил на другой. Элиф любила, и он любил Элиф. Но ничего не забывалось.
Если бы Мехмеда спросили, что он видел в Мекке, он ничего бы не смог рассказать. Он делал все, что положено делать паломнику, но ничего не видел и ничего не слышал. Он кричал как все: “Лаббейка, аллахумма, лаббейка!” - “Я перед тобой, о боже мой, я перед тобой!” Но он не помнил, когда он это кричал. Он целовал черный камень. Но это он знал раньше, от других, что камень черный и что его надо целовать. Мехмед не помнил ни камня, ни своего поцелуя. Он поднимался на гору Сафа, бежал через базар - так бегал когда-то пророк - к горе Мервэ. Он три раза бежал по этому пути и четыре раза шел медленным шагом. Он брил голову. Он ходил в дом Абу Джахля - отца глупости, врага пророка, обещавшего наступить пророку во время его молитвы на шею. Этот дом превращен в отхожее место, и Мехмед был там.
Он был на горе Арафат, где после изгнания из рая встретились Адам и Ева, он бросал камни в колонну Большого сатаны и кричал вместе с другими: “Во имя бога всевышнего, я совершаю это в знак ненависти к диаволу и для его посрамления”. Он всюду был, он все делал как надо, но все эти дни он видел одно - белый измятый ихрам посреди серой пустыни. Он видел это, хотя так и не посмел оглянуться тогда, в тот последний день пути к Мекке…
*
Когда они плыли уже по Мраморному морю и когда до Истамбула остался только один день пути, Мехмед сказал Элиф:
- Отныне я достоин носить зеленую чалму, но, Элиф, я боюсь.
Он стоял и ждал, что она ему скажет, и она сказала:
- Я люблю тебя, Мехмед.
Книга третья
ХАН БЕГАДЫР ПРОСИТ ПОМИНКИ Глава первая
В Бахчисарай, к хану Бегадыру Гирею, Мурад IV прислал чауша Жузефа. Этикет бахчисарайского дворца позволял хану разделить трапезу с прибывшими от Порога Счастья.
Турок был молод, слыл любимцем султана, и Бегадыр Гирей, зная это, говорил о Мураде IV восторженно:
- Его присутствие султан Мурад образом своего правления напоминает мне великого Баязида.
- Ты прав, государь, - Жузеф тоже был не промах, - я осмелюсь утверждать, что правление султана Мурада превзойдет ослепительностью правление Баязида. Мурад IV получил империю в свои руки, когда она была поражена тысячью недугов. А теперь казна полна, армия непобедима, страной правят герои. Великий падишах выбросил за порог Сераля всю рухлядь, все алчное, выжившее из ума старичье.
- О да! - подхватил Бегадыр. - Когда у власти молодые, совершаются великие дела. Надеюсь, скоро мы будем свидетелями победоносных походов падишаха.
Жузеф ухмыльнулся:
- Не только свидетелями! Мурад IV не позволит своим слугам быть зрителями… Тебе, великий государь, его присутствие падишах приказывает, не ожидая помощи из Турции, идти под Азов и взять его. Да, мой государь! Великие замыслы султана Мурада требуют от нас быть великими исполнителями этих замыслов. Азов необходимо взять немедленно. Это воля падишаха! Впрочем, султан Мурад милостив: все его войска нацелены на Персию, но он не мог совершенно отказаться от помощи тебе, государь, в твоем непростом деле. Вместе со мною в Крым прибыл большой флот Пиали-паши.