Долгое, долгое время его пальцы касались стекла фотографии. Его ладонь распласталась на изображении Джулии. Одетая в белое подвенечное платье, с букетом, она смотрела на него из их прошлого и улыбалась.
— Прости меня, — сказал он.
Они сфотографировались на заднем дворе дома её родителей, счастливые. Теперь он представлял себе, как она пересекает тот же задний двор, руки держат Дэвида и Монику. Трое пробираются между зелёных изгородей в тени пальм.
«Ты далеко от этого порочного дома, — думал он. — Ты едешь в свой настоящий дом».
Порой он сознавал, что сидит, сжимая телефонную трубку, в поисках незаписанного номера телефона её родителей. Но вместе с детьми Джулия забрала с собой информацию. Она забрала куда больше — бесчисленные мелкие вещицы, которые он счёл бы жизненно необходимыми, когда перебрался под землю, — рецепты блюд, которые любил, место, где лежат запасные ключи, способность переставлять таймер микроволновки, общую аккуратность всего, что делала, терпение и мягкость.
Солнце пробилось в окна гостиной, последний луч преломился из-за угла. Свет опустился прямо туда, где стоял телефон, ослепил его, пока он набирал телефонные номера, тыкая в цифры и отчаянно надеясь каким-то чудом связаться с Джулией. Прикрыв рукой микрофон, закрыл глаза, поднёс трубку к уху и напряжённо прислушался.
На линии появился оператор.
— Какой номер вы набираете?
Он убрал руку, заговорил с настойчивостью:
— Мне нужна помощь.
— Да, — сказал оператор, — как я могу вам помочь?
Он ощутил, как луч света гаснет, его жар в последний раз окатил лицо, словно маска. Открыв глаза, он посмотрел через гостиную, сфокусировавшись на двух объектах, которые видел всё утро, не понимая, что это, пока его не охватило чувство их значительности: планёр на кушетке и коробка карточек покемонов, которые так ценила Моника.
— Сэр, какой номер вы набираете? Могу ли я вам помочь?
— Вы не можете, — спокойно сказал он и повесил трубку.
«Ты вернёшься, — думал он. — У тебя нет другого выбора».
И в самом деле, его окружали вещи, необходимые ему, Джулии, детям. Мебель. Одежда. Фотографии. Игрушки. Видео. CD. Эти ценные моменты, эти бесценные вещи — доказательство значимости их существования.
Ты вернёшься.
Ради них он должен был собраться. Он должен был контролировать себя, оставаться спокойным, иначе они могли бросить его снова.
Одна вещь поможет, знал он. Просто расслабься.
Ощутил усталость, потёр глаза, почти бесшумно прошептал мантру своего отца — слова старика успокаивали его мальчишкой, утешали встревоженный ум: «Сформулируй план игры, разработай стратегию и не беспокойся».
Он может провалить последний экзамен.
Он может плохо играть во время бейсбольной практики.
Он может случайно переехать соседскую собаку.
«Не тревожься…»
Его могут заподозрить в убийстве, которого он не совершал.
«Не переживай, парень, — всегда советовал отец. — Пойди на улицу, подыши свежим воздухом. Прочисти мозги. Сформулируй план игры…»
Значит, вот что он станет делать. Но сначала примет горячий душ и побреется. Затем он сможет ехать — вести «мазду», прочищать себе голову, посматривая время от времени в зеркало заднего вида на сияющий, прекрасный день.
Он ухватился за руль так, что костяшки пальцев побелели.
Несколько миль синий вэн следовал за ним, зачастую прибавляя скорость и опасно касаясь бампера «мазды». Однако это не Росас следовал за ним, разве что детектив прибегнул к утомительной маскировке — густые чёрные волосы, борода, очки, похоже индеец. На самом деле, насколько он мог судить, это не был кто-то из полицейских, которых он видел вчера в доме. Даже если так, он ожидал, что будут ещё машины, машины, которые остановят его с сиренами. Когда вэн исчез на шоссе, свернув неожиданно на боковую дорогу, хватка ослабла. Он посмотрел в зеркало заднего вида, высматривая такие же вэны или полицейские машины без опознавательных знаков, хотя ничто не привлекло его внимания, обычное шумное обеденное движение.
Вскоре и он исчезнет, даст газу, вернётся на боковую дорогу, въехав на парковку торгового центра «Дел-Рей». Хотя не тревога загнала его внутрь кондиционируемого магазина, где он протискивался мимо подростков, супружеских пар, бодрых пенсионеров; скорее, неутомимый солнечный свет (такой сияющий и мощный, каким-то образом говорящий о том, как мало энергии у него осталось) согнал его с шоссе, из успокаивающей «мазды», провёл сквозь раздвижные двери магазина. Потому что здесь он мог оставаться неузнанным, среди незнакомцев, которые заняты своими собственными делами — праздными покупками, разглядыванием витрин. Перебирая диски «Удивительных открытий», он задержался на тех, которые, как ему подумалось, могли бы порадовать его детей.
И тем не менее — несмотря на то, каким невидимым он себя изначально ощущал, — оставались сомнения, он был настороже, пристально глядел на каждого, кто приближался или проходил мимо.
Может быть, утомление и страх видны на его лице? Может быть, люди догадываются, что он не такой, как они, что, если бы солнце могло светить сквозь крышу, они бы поняли, что он самозванец?
Было невозможно думать ясно, очистить свой разум. Так же как и дома, он мерил шагами торговый центр, двигался по кругу, и каждый новый шаг казался труднее предыдущего. На мгновение он уселся измождённый у фонтанчика с водой, голова постепенно опустилась; затем он снова ожил, слабо глотнул воздух и беспокойно поднялся.
— С вами всё в порядке? — спросил откуда-то сзади подросток.
Он не обернулся.
— Я в порядке, — ответил, убыстряя шаг.
— Он замученный, — заметил другой подросток.
Недалеко от продуктовых рядов испанка среднего возраста смотрела на него, пока он проходил мимо, её взгляд был пристальным и пронзительным. Не оглядываясь, он чувствовал, что её глаза всё ещё следят за ним, потому что в том направлении, куда он шёл, больше ничего не было.
«Что такое? — думал он. — Что ты знаешь обо мне?»
На скамейке, стоявшей между «Радиокиоском» и магазином «Гэп», пожилая пара просматривала секцию ежедневных газет, оба посмотрели на него, когда он подошёл ближе, — стоическое выражение лиц сменилось озадаченностью, когда он прошёл мимо.
«Что вы прочитали? Что вы думаете, что знаете?»
Он, спотыкаясь, пошёл дальше, проталкиваясь вперёд и осознавая, что торговый центр — неправильное место для пребывания (он не годится для того, чтобы стать поистине безымянным, совершённым незнакомцем).
Кто ещё на него глазеет? Кто тайком бросает взгляды, кто шепчется, кто показывает пальцем ему в спину?
Мимо обменного пункта.
Мимо «Индивидуального подхода».
Мимо «Сирз», где они с Джулией разок купили увлажнитель воздуха.
— Джули…
Как ему хотелось вернуться домой, вернуться и обнаружить, что она с детьми ждёт его. Голова кружилась, он обвинил себя в том, что не раскрыл её письмо, он испугался того, что могло дать ему единственную надежду. В конечном итоге, она была его женой и любила его. Она сказала ему это двумя днями раньше, поцеловав, прежде чем сказать: «Я люблю тебя». Более того, это было то, что она точно упомянула бы в письме, как это бывало в предыдущих записках: «Люблю тебя. Джулия».
Настоящая любовь, он в это верил, не умирает за одну ночь. Их любовь, страсть, жившая многие годы, ничего общего не имеет с газетами или любопытными взглядами незнакомцев — или с Рональдом Джеймсом Банистером.
Он запаниковал и обернулся, напуганный разнообразием людей, двигающихся вокруг него. Он бежал.
На мгновение каждое лицо, как показалось ему, обернулось в его сторону, каждая пара глаз сократила его путь, он зигзагами рвался сквозь толпу, которая казалась ему расплывшимся пятном.
— Осторожнее, — сказали ему.
— Смотри, куда идёшь! — прокричал кто-то.
Он не замедлил шага, пока не добрался до парковки, пока не оказался в относительной безопасности, в своей «мазде» — уселся без движения, переводя дыхание, едва не теряя сознание.
После, когда он ехал домой, он повторял слова, которые приготовил для Джулии. Он скажет, что его поведение и недостаток внимания к ней были непростительны. Затем объяснит всё — бессонницу, пассаж, туалет парка Миссии, убийство, то, как Росас усложнил ситуацию («Детектив обманул моё доверие — он лает не на то дерево, поверь мне»). Он будет прям, он подчеркнёт своё раскаяние, свой стыд и — с её поддержкой — свою способность измениться. Подобно апостолу Павлу, его озарение произошло в ночь, когда был убит Банистер (Джулия это поймёт; она, как бы огорчена ни была, дарует ему своё прощение).
Но то, что он планировал сказать, не было услышано, и то, что написала Джулия, навеки осталось неизвестным; он не ожидал увидеть у своего дома три припаркованных полицейских автомобиля, один или двое соседей слонялись неподалёку. Несомненно, Росас тоже был там, где-то внутри (открывал шкафы, заглядывал под кровати, исследовал гараж, произносил его имя).
Его лицо ничего не выразило, далее когда он сказал:
— Сукин сын!..
«Мазда» притормозила, дав ему достаточно времени, чтобы убедиться: «субурбана» на подъездной дорожке нет. Он подумал: «Ты можешь вернуться, Джулия, но я уже не могу!..»
— Мерзавец!..
Он заметил своего соседа Джейкоба — вышедшего на пенсию бухгалтера, с которым редко общался, это был стеснительный человек, его жена недавно умерла от рака груди, — он стоял рядом с почтовым ящиком с граблями в руках, тупо глядя на «мазду». К изумлению Джона, Джейкоб не двинулся, не побежал тут же к соседней двери, чтобы сообщить полиции, — он вообще ничего не сделал, только смотрел.
Внезапно одеревенев, он двинулся с места (неделями позже он заключит, что в тот самый момент плотный туман накрыл всё, ему знакомое, оставив его потерянным в мире). Двинулся безо всяких мыслей, без цели — избегая шоссе, кружа по местным улочкам, не въезжая в центр города. Частенько его глаза слипались, голова наклонялась и падала. Однако ему удавалось вести машину, оставаться на дороге, останавливаться на светофорах. Городское движение было интенсивным, тротуары полны народу, оживлённые улицы и тротуары — такими, как ему нужно. Так что он снова нарезал круги, туда и обратно по тому же короткому маршруту — мимо главной библиотеки, районной управы, станции Амтрэк, снова мимо главной библиотеки…
Плотные ряды однообразных коричневых домов утомляли его разум и глаза, пока не приблизился вечер. Он очутился перед станцией Амтрэк, припарковался в нескольких ярдах от рельсов. Станция уже была пуста, у касс не было народа, но ему не было до этого дела. Ему некуда было ехать, он был измучен свыше всякой меры. Как обычно, собирался ждать, становясь всё более привычным к последовательным оборотам часов, словно к повторяющемуся рисунку на обоях — рисунок бесплодной, повторяющейся печали. Вскоре свыкнется с затянувшейся праздностью. Станет бороться с сомнениями, будет надеяться на подтверждение, отрицать отрицаемое, окажется мастером бесконечного ожидания.
Но сейчас он отдохнёт, откинет спинку сиденья и уснёт. В секунды, предшествующие сну, он сформулировал убогий план игры, разработал несложную стратегию: утром он купит по карточке «Виза» билет на поезд, сядет в него, покуда Росас будет обыскивать шоссе и отели в поисках старой, потрёпанной «мазды». Конечно, его кредитка наведёт их на след, но он полагал, что сумеет исчезнуть до этого (залечь в каком-нибудь пыльном маленьком городке или хотя бы найти способ разыскать Джулию и детей).
Он не мог придумать ничего большего — в одно мгновение его тело ослабло, голова упала. Как быстро сон охватил его, омыл, словно мгновенная смерть, спрятал ненадолго от паровозных гудков, вибрации почвы, пространства, поднимающегося и опадающего перед его ветровым стеклом.
Сидя за столиком в в вагоне, он смотрел в окно на полную луну, летящую за поездом, на город, проплывающий мимо, — товарные склады, пригородные дома, огни машин на шоссе.
Вскоре осталась только луна, ярко светящая над плоской, бесконечной пустыней, пыльными руслами рек (иногда она освещала отдельные силуэты хибар или хижин, нежилых, с настилами и насыпями).
Напротив сидел Поло, тыкал вилкой в тарелку и отказывался есть.
— Недожарено, лосось, похоже, вообще не готовили.
Он не смотрел на Поло и не реагировал на его заигрывающие прикосновения под столом. Поло не смущало безразличие его компаньона, он становился только спокойнее, осторожно изучая его. Наконец, положил вилку и сказал:
— Ты знаешь, ты не один…
Он проснулся внутри «мазды». Мир, из которого он только что вынырнул, был лишён блеска скрежетом и лязгом колёс грузового поезда. Ему показалось, будто он видит самого себя на сиденье, холодный пот выступил у него на лбу и у воротника.
Выпрямив сиденье, он заподозрил, что проспал чуть ли не до утра, но, посмотрев на часы на приборной доске, понял, что не проспал и пяти часов. Ещё только приближалась полночь, и тем не менее он чувствовал себя абсолютно отдохнувшим, словно многие часы пролетели с тех пор, как он припарковал машину у станции.
Когда товарняк прогремел, визжа колёсами дальше по рельсам, земля задрожала. Поезд ушёл. Медленно выдыхая, он посмотрел на звёзды, на пригородные здания и проволочную ограду, бегущую параллельно рельсам. Глубоко вдохнул, сохраняя тишину, уловил мускусный запах своего воротника — лёгкий запах, напоминающий запах кожи после секса, покрытой потом, — запах дал ему приятное расслабление, лёгкую усталость, похожую на ту, которая заставила его заснуть.
— Ты знаешь, — сказал Поло, — ты не один. Поло сжал его колено под столом.
— Я знаю правду. Я знаю…
Смысл слов Поло не сразу всплыл в его сознании, хотя они продолжали отзываться в мозгу — настаивая, чтобы он выбрался из «мазды» и закрыл двери, пока отходил от машины и мочился на землю.
«Ты не один».
Затем, застегнув «молнию» на брюках, он вдруг осознал: кое-кто знает, что он невиновен, кое-кто может доказать, что он не имеет отношения к смерти Банистера.
«Я знаю правду».
Если Росас поговорит с Поло, если Поло поговорит с Росасом — если Росас осознает свою ошибку, — тогда, как он думал, неразбериха с Джулией может разрешиться должным образом.
«Я знаю…»
Однако как и личность убийцы Банистера, личность Поло была ещё одной тайной. Более того, он понимал, что, если он приведёт Поло к Росасу, тому придётся также признаться в истинных причинах, по которым он посещал парк Миссии (причины, которые уже были учтены детективом и которые, без сомнения, были плацдармом для остальных подозрений). И тем не менее реальность существования Поло была важна и каким-то образом помогала ему, в особенности если учитывать, что всё остальное обернулось против него.
Так что, рассуждал он, Росас должен знать правду. В конечном итоге детектив должен услышать описание Поло, выслушать и осознать, что в туалете парка Миссии был кто-то ещё.
Острая боль в животе неожиданно свела кишки. Тяжело дыша, он гладил живот, пока боль не улеглась.
Как долго он не ел? Как долго у него крошки во рту не было?
Вчера? Или за два дня до этого?
Он не был уверен.
Он сунул руку в карман в поисках мелочи. Затем прошёл через здание Амтрэка, считая монеты в темноте — шесть четвертаков, две монеты по десять пенсов, пятак, несколько пенни — вполне достаточно для того, чтобы перекусить и сделать телефонный звонок.
Оказавшись внутри пустой станции — где бродяга спал на дальней скамейке и пожилой кассир уткнулся в журнал, — он повернулся к автомату, стал сразу за мексиканкой и её маленькой дочерью. Женщина никак не могла решить, чего она хочет (кока-колу, «твикс» или?..); совершенно сбитая с толку, она внимательно изучала каждый выставленный на витрине предмет, указательный палец был прижат к пластиковому окошку, — он смог оглядеться, осмотреть станцию, купавшуюся в флуоресцентном свете, сильно пахнуло сигаретным дымом, запахами тел.