За гранью дозволенного - Мария Никитина 14 стр.

Когда спустился закат, Тобиас устало вздохнул. «Твизлерс» кончились, как и шоколадка. Печально сказал, что ему пора идти собирать деревяшки:

— Ночью станет холодно, я думаю. Должен это сделать, понимаешь.

— Удачи, — кивнул ему Джон.

— Тебе тоже, приятель. — Тобиас поднялся со скамьи.

— Спасибо, надеюсь, она у меня будет.

Только старик не сразу отошёл — он чесал подбородок, изучал полёт птиц, силуэтом обозначившихся в небе, потом взглянул на Джона со словами:

— Говорю тебе, знаешь, у меня есть хорошее местечко — не слишком плохо, куда лучше, чем эта скамья, на которой я всё время тебя вижу, — у меня там горит костёр, есть спальный мешок, который тебе, наверное, понравится, — я был бы рад видеть тебя рядом, приятель.

Джон смущённо посмотрел на него.

— Добро пожаловать — вот что я тебе говорю, добро пожаловать, если захочешь, — вот в чём дело, я полагаю, — если тебя всё это интересует…

— Ты уверен? — опросил Джон. — Ты не будешь против?..

— Не могу сказать, что я буду против, — ты увидишь, я не такой плохой, понимаешь, — там куда лучше, чем на этой скамейке, — и всё, что тебе нужно делать, — идти за мной…

Так что он последовал за ним, хотя сомнения и одолевали его, когда они вышли из-под пальм.

Земля пошла под уклон, превратилась в дикое русло высохшей реки за границей парка, песок заскрипел у него под ногами, трава поднималась островками на коричневом фоне пустыни.

Теперь, когда они зашли в тупик, Тобиас остановился и показал вперёд:

— Это моё место, мой дом. Тебе понравится…

В вечернем свете он различил только, что русло реки было перерезано насыпью из красного камня и бетона (поверху тянулся асфальт, шоссе огибало парк).

— Не так уж плохо, — повторил Тобиас, продвигаясь вперёд. — Бывает и хуже…

Неожиданно он увидел округлое отверстие в земле, чёрный провал, начинающийся там, где кончалось русло.

— Увидишь, тебе понравится — оплата дешёвая…

В темноте тоннель казался гостеприимным и безопасным (там был огонь, там был кофе, там была подходящая компания). В одно мгновение они заключили сделку: два раза в неделю Джон крадёт еду для себя и Тобиаса, взамен получает спальный мешок, свою порцию воды из кувшина Тобиаса и постоянное бормотание старика, которое, если и не всегда было рационально, время от времени звучало правдиво.

— Просто микробы, ты понимаешь, от этого с нами редко обходятся по-доброму — боятся микробов, поэтому стараются держаться подальше от таких, как ты, — словно на свете нет микробов или проступков, к которым мир мог бы отнестись с сочувствием, разве это не так? Разве что мы с тобой знаем, что ты не должен выглядеть грязным, — но ты можешь быть небритым и всё равно оставаться чище, чем куча других, разве ты этого не знал?

— Я полагаю, что так.

— Вот я и говорю, это верно, вот о чём я тебе толкую…

Дружба Тобиаса на некоторое время уменьшила несчастье Джона; он мог с кем-то говорить, мог слушать, мог, во всяком случае до того, как на землю опустится ночь, забыть на время о своих бедах. Только когда Тобиас спал, похрапывая в спальном мешке, Джон обнаруживал, что скучает по семье или гадает, где может быть Поло или чёртов Росас. Бодрствуя у костра, он перемешивал угли, иногда представлял себе детектива, напавшего на его след, обыскивающего Папаго-парк, подходящего ближе и ближе.

«Мой Жавер», — думал он, глядя на тоннель, (год за годом он учил детей «Отверженным», не подозревая, что его собственная жизнь однажды повторит драму Гюго). Как Жан Вальжан, он тоже не был злостным преступником, едва ли достойным того, чтобы его преследовали неподкупные полисмены. Всё равно в этом было что-то героическое, что-то вдохновляющее в том, что тебя не поняли, — и тут у огня он тихо повторял то, что часто произносил вслух перед своими учениками, слова с заброшенной анонимной могилы Вальжана:

Однако после того, что случилось впоследствии, он никогда больше не чувствовал своей близости к Жану Вальжану, не мог себе представить радости чего-то вроде возмездия, которым насладился Вальжан в свои последние мгновения. Нет, у него не было шанса пожертвовать оставшимся счастьем и вернуть его сторицей — он был полностью погребён не обстоятельствами, но своим собственным горячечным отчаянием, и, как он теперь себя убеждал, его истинная судьба — быть вовеки отверженным. Радость, которая когда-то была, радость, которая стала нереальной, исчезла окончательно. Таким образом, он отверг любую схожесть с героем Гюго, обнаружив, что между ними очень мало общего, единственное — они оба были людьми и совершали ошибки.

«Разве что мне хуже, чем ему, — заключил он. — Для меня нет счастливого конца — что может быть человечней этого?»

Но если это общая судьба, которая привела его к теперешнему состоянию, он верит, что совпадения играют роль. Возможно, это была странная форма интуитивного прозрения. А может быть, ни совпадения, ни прозорливость не имели места; скорее, это было что-то ещё, результат того и другого, что-то менее определимое и конкретное.

Он вспоминал отпуск двоюродной сестры в Аспене, как она каталась на лыжах, поднималась на подъёмнике и увидела: кто-то врезался в сосну — случайная смерть, свидетелем которой была она одна, что означало допросы в полиции, несколько полных слёз телефонных звонков и преждевременное окончание поездки.

Вернувшись домой, она получила письмо по электронной почте от родителей жертвы из Техаса, мать и отец хотели получить информацию о последних минутах жизни своей дочери. Со временем части головоломки сложились вместе: юная секретарша из Далласа отправилась в отпуск в Аспен и умерла, врезавшись на лыжах в дерево; единственным человеком, который видел её смерть, оказалась приёмная дочь её босса, художник-дизайнер, из Сан-Диего, как и секретарша, она была в отпуске (необъяснимое совпадение, от которого его кузину трясло ещё долгие месяцы).

Затем был ещё его сосед по комнате, приятель-студент с отделения английской литературы, который, очаровавшись мистикой, прочёл собрание сочинений Кахлила Гибрана. В день, когда он дочитал до конца, он пришёл на вечеринку к профессору, где, смешавшись с незнакомцами, вступил в разговор с мистером Гибраном, пожилым коллекционером произведений искусства, навещавшим своего друга в Аризоне.

— Я не думаю, что вы родственник ливанского писателя? — спросил, узнав имя коллекционера.

— Ну почему же, — прозвучал экспрессивный ответ. — Он был моим дядей.

Такие любопытные совпадения случались всю его жизнь, но обычно они относились к кому-то другому. «Они не бессмысленны», — говорил он себе. Не то чтобы они были просто совпадениями или случайностью — нет, для него они имели огромное значение, указывали, что все человеческие существа руководятся необоримой силой, как в шахматах фигуры ведёт по доске тщательно отрежиссированная, но совсем непредсказуемая судьба.

Как ещё объяснить, что его ученик из Чили случайно наткнулся на своего потерянного друга детства в Диснейленде; или Джулия, исследующая магазины антиквариата в поисках кувшина, похожего на мамин, нашла неделей позже такой (надтреснутый и нуждающийся в реставрации) в картонной коробке, выставленной у мусорного контейнера на их улице; или коллега, потерявшая своё обручальное кольцо (он сам помогал ей искать его с фонариком, обыскал каждый закоулок), обнаружила его через несколько недель на пальце помощницы учителя, за которой не водилось подобных грешков: «Вы не поверите, я нашла его в парке!»

Или менее потрясающее, когда Джон пробирался по залу «Сэйфвей», опустив голову, а покупатели проходили мимо, он неожиданно ощутил запах одеколона (тот самый запах, который теперь ассоциировался у него с надеждой). А затем, материализовавшись, когда поиски уже казались безнадёжными, по залу прошёл Поло — лениво отходил всё дальше, толкал по проходу тележку для покупок, — его коричневые докеры сияли в флуоресцентном свете.

Но Поло, появившийся так невероятно и неожиданно, был не один: девочка с клубнично-рыжими волосами, не более пяти лет от роду, сидела в тележке для покупок среди бакалеи; привлекательная женщина, высокая, с рыжеватыми волосами, стройная и загорелая, шла перед тележкой, словно разведчик, спокойно разглядывая полки перед собой.

На мгновение он застыл без движения, потрясённый появлением Поло, не уверенный, что делать дальше — потому что он понимал, обстоятельства совершенно не те: в его сознании они должны были встретиться снова в парке Миссии или Папаго, где-то в неосвещённом удалённом месте, но не внутри продуктового магазина, не в окружении людей. И всё же он остался спокойным — его сердце не забилось, руки не задрожали.

Да, впрочем, был ли это в самом деле Поло, думал он. Может ли он быть так уверен, в особенности после того, что видел его раньше по большей части в темноте?

Поло остановился, повернулся слегка и потянулся к коробке с сухими завтраками, его кольцо на руке стало видно, губы сжались, он изучал коробку.

— Мне здесь нравится, — говорил он Джону в ту ночь, когда они поехали посмотреть окрестности. — Мне нравится быть здесь с тобой, — говорил, приближая к нему губы.

«Да, — думал Джон, — это ты».

Да, без вопросов, это был он: так что Джон последовал за ним, выдерживая осторожную дистанцию (уверенный в том, что, даже если Поло оглянется, не увидит знакомого лица под густой бородой, за тяжёлой курткой, увидит просто бродягу). Однако на мгновение он ощутил желание побежать к телефону-автомату и набрать 911, как и планировал, но, опасаясь, что Поло исчезнет снова, он не рискнул оставить его. Более того, он был потрясён его домовитостью — тем, как Поло и женщина добавляли покупки в тележку (фильтры для кофе, макароны-ракушки, «Принглз»), тем, как маленькая девочка указывала беспорядочно на полки, повторяя:

— Пожалуйста, купите это, купите это, хорошо?

Он следовал за ними туда-сюда по проходам, его враждебность росла с каждым предметом, добавленным в тележку, он говорил: «Как ты можешь спать, зная, что они сделали со мной? Как ты можешь жить в комфорте, храня свои секреты? Ты принимаешь как должное все те вещи, которых у меня больше нет, — покупки, поручения, обычный семейный ритуал…»

Он был уверен, что Поло больше не будет спать крепко. Утро придёт, и Росас вломится и в его жизнь; всё, что нужно сделать, — последовать за ним из магазина, посмотреть, в какой из автомобилей сядет, запомнить его номер, а затем оставить сообщение на автоответчике детектива («Теперь вы наконец сможете дать мне жить, теперь вы перестанете меня преследовать!»).

Он бы так и поступил, если бы Поло не оставил тележку и не двинулся быстро в сторону по магазину, руки глубоко в карманах. Даже если так, он следовал за ним, словно магнит, двигался через магазин — мимо секции свежего питания, мимо мясного отдела, — сквозь вертящиеся двери, которые вели в тёмный длинный коридор. Поло шагал не оборачиваясь, даже не зная, что кто-то следует за ним по пятам, — не убавляя шага, толкая дверь мужского туалета и входя внутрь.

Задержавшись в коридоре, Джон перевёл дух — вдыхая собственное одиночество, выдыхая свою решимость, — уверенный, что поблизости никого нет (другие были где-то по ту сторону крутящихся чёрных дверей, покупатели и работники, занятые тем, что ещё следует сделать). Затем он вошёл в туалет, туда, куда двинулся Поло, шаркая по белой плитке, задержался у ряда раковин — на секунду он испытал облегчение оттого, что в туалете больше никого не было. Оглядываясь, обнаружил, что пересчитывает кабинки (три), раковины (четыре), зеркала (четыре), резервуары с мылом (два), писсуары (пять). Однако он не мог по-настоящему рассмотреть разницу между туалетом «Сэйфвей» и туалетом парка Миссии, это пришло только позже: как хорошо здесь, как современно и уютно — пол вымыт до блеска, раковины отдраены и выглядят как новенькие.

Он шагал, заглядывая под кабинки, и заметил чёрные брюки Поло в задней кабинке, на его докерах складками собрались брюки (конечно, думал он, конечно…); три свободных кабинки, три возможности, однако привычка привела его в самую укромную. Он будет ждать, пока Поло выйдет, чтобы в конце концов поприветствовать его в туалете: отличное место для любого разговора, рассуждал он. Почти такое же разумное, как парк Миссии.

Приблизившись к дальней кабинке, слушал, как Поло шуршит туалетной бумагой, вытирая начисто те нервные окончания, которые когда-то ласкали его пальцы. Вскоре Поло встал, натянул штаны, застегнул ремень, затем спустил воду в унитазе. И когда дверь кабинки открылась, полный решимости Джон закрыл проход, его неожиданное присутствие испугало Поло.

— Ты мне поможешь, — вот когда он прошептал слова, не задерживаясь ни на мгновение. — Ты должен мне помочь.

— Извините, — сказал Поло, отступая назад. — Извините, — повторил он снова, пытаясь протиснуться мимо.

Джон не подал виду, что услышал его, одновременно не давая Поло уйти. Пот блестел у него на лбу, поблёскивал в бороде. Теперь Поло придётся подождать, сказал он, потому что он ждал достаточно долго. Это Поло он пытался найти.

— Теперь ты поможешь мне.

Правда, выражение лица Поло не выказывало ни малейших признаков симпатии или узнавания, только опасение и страх — недоверие к незнакомцу, стоящему перед ним, к небритому человеку, удерживающему его в кабинке.

— Прошу простить — не дадите ли вы мне пройти?..

Он положил руку на грудь Поло.

— Это я, — прошептал он. — Ты меня знаешь.

— Послушайте, я вас не знаю, ладно? Подвиньтесь…

— Разве ты не видишь, это я, — перебил он, заталкивая Поло глубже в кабинку. — Из парка Миссии. — Он вдвинулся внутрь. — Каждый четверг и субботу. — Закрыл дверь кабинки, запер её и, касаясь грудью его груди, прошептал: — Это я.

Только тогда он заметил, как челюсть Поло отвисла, но в то же мгновение узнавание сменилось маской отрицания.

— Мне очень жаль…

Несмотря на то, что он смотрел на него с надеждой, несмотря на то, что он изучал его.

— Прошу меня простить — вы меня смутили…

— Даже зная правду, даже когда он рассказал о своём деле («Без тебя у меня ничего не получится, я не смогу очистить своё имя от подозрений, я влип — но ты пойдёшь со мной к детективу, скажешь ему — это не займёт много времени, это спасёт меня, — и твоя семья не услышит ни слова, я обещаю»).

— Я извиняюсь, я не знаю, о чём вы здесь говорите, — в самом деле, я не могу вам помочь!

Он стал умолять, он говорил: «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!» — словно ребёнок охваченный гневом.

— Послушайте, я не могу вам помочь, вы что не понимаете?

— Пожалуйста, у меня никого нет, мне некуда идти; я так долго пытался найти тебя — помоги мне.

Поло кивнул, скосил глаза, словно вежливость взяла в нём верх. Затем успокаивающая рука легла на плечо Джона:

— Ну хорошо, во всяком случае, я могу для вас кое-что сделать, хорошо?

— Спасибо. — Джон на мгновение вспомнил те дождливые вечера в туалете парка Миссии с Поло, те минуты в дальней кабинке, которые сейчас казались такими идеальными, сущей мечтой.

— Я могу немного помочь.

Рука убралась с плеча Джона, исчезла за спиной Поло и вернулась с бумажником. Затем он, не веря своим глазам, смотрел, как материализовались две двухдолларовые купюры, зажатые между пальцами Поло.

— Это всё, что я могу для вас сделать.

Поло взял его за руку, вложил в неё купюры.

— Это немного поможет, теперь вы не возражаете, я пойду?

— Мне не нужны твои деньги.

— Послушайте, я был с вами терпелив, вы впустую тратите моё время, пожалуйста, подвиньтесь, не то я сам вас подвину.

Поскольку Поло вернул бумажник в карман, Джон дал долларам упасть на пол.

— Не отвергай меня — как ты смеешь — ты мне нужен…

С Поло было достаточно; он навалился на Джона, ухватился за замок кабинки, только для того, чтобы его с силой оттолкнули назад.

— Не отвергай меня…