Дик и Барри предлагают нам зайти в паб пропустить по кружечке, но как-то трудно представить нас четверых за одним столом похохатывающими над покупателем, который спутал Альберта Кинга с Альбертом Коллинзом («Он увидел эмблему „Стакс-рекордз“, когда вынул диск из конверта, но до него все равно не дошло!» – рассказывал нам Барри, дивясь неведомым ему прежде глубинам человеческого невежества.) Я вежливо отказываюсь. Как я понимаю, мы едем ко мне домой, и поэтому направляюсь к автобусной остановке, но Лора останавливает меня за рукав и ведет ловить такси.
– Я заплачу. Трястись в двадцать девятом – то еще удовольствие.
Верно подмечено. Переговорам, которые нам предстоит провести, проводник – в смысле кондуктор, – а также собаки, дети и тучные взрослые с набитыми сумками из универмага, явно помешают.
В такси мы молчим. От Севен-Систерз-роуд до Крауч-Энда недалеко, минут десять, но я еду такой смущенный, напряженный и несчастный, что наверняка запомню эту поездку до конца жизни. Идет дождь, по нашим лицам пробегают отсветы неоновых огней; таксист интересуется, удачно ли у нас прошел день, мы бурчим что-то невнятное в ответ, и он захлопывает отделяющую салон перегородку. Лора смотрит в окно, а я исподтишка кидаю на нее косые взгляды, пытаясь понять, отразились или нет у нее на лице события последней недели. Она пострижена, как всегда, очень коротко, под шестидесятые, как стриглась Миа Фэрроу, но только – и это не лесть – Лоре такая прическа идет больше. Волосы у нее темные, почти черные, и поэтому, когда они совсем короткие, кажется, что глаза занимают большую часть ее лица. Она совсем не накрашена, и я полагаю, это в мою честь. Она избрала простой способ продемонстрировать, как она замотана, расстроена и опечалена – тут уж не до мишуры. Я отмечаю про себя забавную симметрию: в тот день много лет назад, когда я принес ей кассету с Соломоном Бёрком, она накрасилась очень сильно, как никогда не красилась потом, да и неделей раньше макияжа на ней было гораздо меньше. Я тогда понял – или понадеялся, – что это тоже в мою честь. То есть мощная раскраска в начале, призванная показать, что все отлично, правильно и восхитительно, и полное ее отсутствие в конце: дескать, дела – хуже некуда. По-моему, тонкое наблюдение, не правда ли?
(Но потом, когда машина поворачивает на мою улицу и я начинаю паниковать, предвкушая тягостный кошмар предстоящего разговора, мне на глаза попадается нарядная девушка, красотка, субботним вечером шагающая на встречу с друзьями или возлюбленным. А пока я жил с Лорой, мне так не хватало… Чего именно мне не хватало? Ну, может, того, чтобы кто-нибудь специально для встречи со мной отправился в путь на автобусе, в подземке или на такси, по этому случаю, быть может, приодевшись и накрасившись потщательнее, чем обычно, и, возможно, даже немного волнуясь; девушке, проехавшей ради меня несколько автобусных остановок, я в юности бывал беспредельно благодарен. Живя с кем-нибудь вместе, ты этого лишен: если Лора хотела увидеть меня, ей достаточно было просто повернуть голову или дойти из ванной до спальни, а для такой прогулки она никогда не наряжалась. И домой она приходила просто потому, что жила в моей квартире, а не потому, что мы были любовниками, и когда мы с ней куда-нибудь шли, она могла приодеться или же не приодеваться, в зависимости от того, что это было за место, и опять же ее выбор не имел никакого отношения ко мне. Я это все к тому, что увиденная из окна такси девушка разом и воодушевила и утешила меня: быть может, я еще не слишком стар для того, чтобы вдохновить кого-нибудь на поездку из одной части Лондона в другую; если у меня появится новая подруга, я назначу свидание так, чтобы ей надо было проехаться, скажем, из Сток-Ньюингтона до Ислингтона, и, если она таки преодолеет эти три или четыре мили, я буду ей благодарен до глубины своей израненной тридцатипятилетней души.)
Лора расплачивается с водителем, а я отпираю дверь подъезда, включаю свет и приглашаю ее войти. Она останавливается возле подоконника и просматривает почту. Она делает это, видимо, в силу привычки и сразу же ставит себя в затруднительное положение: среди конвертов ей попадается адресованное Иену напоминание от компании кабельного телевидения, и она медлит – всего какое-то мгновение, но этого хватает, чтобы развеять последние мои сомнения, и мне делается не по себе.
– Можешь забрать, если хочешь, – говорю я, и при этом не могу посмотреть на нее, а она тоже на меня не смотрит. – Чтобы мне не пересылать.
Но она сует конверт обратно в стопку, а потом кладет стопку конвертов на подоконник – к рекламкам доставки еды и карточкам с телефонами вызова такси – и начинает подниматься по лестнице.
Мне очень странно видеть ее в своей квартире. И особенно странно наблюдать, как тщательно она избегает делать все то, что делала раньше, – прямо-таки бросается в глаза, как она взвешивает каждый свой жест. Лора снимает пальто; раньше она всегда кидала его на спинку кресла, а сегодня делать этого не хочет. Она стоит какое-то время с пальто в руках, пока я не забираю его и не кидаю на спинку кресла. Она направляется в сторону кухни, чтобы поставить чайник или налить себе бокал вина, и я любезно интересуюсь, не желает ли она чашку чаю, а она любезно спрашивает в ответ, нет ли у меня чего-нибудь покрепче, и, когда я говорю, что в холодильнике стоит недопитая бутылка вина, ей удается не сказать, что перед ее уходом бутылка была полной и вообще-то это она ее купила. В конце концов, эта бутылка больше ей не принадлежит, или это уже совсем другая бутылка, или что там еще. А когда садится, она выбирает кресло рядом со стереосистемой – мое кресло, а не свое – то, что напротив телевизора.
– Уже сделал? – она кивает на полки с пластинками.
– Что? – Я, естественно, понимаю что.
– Великую Реорганизацию? – Оба слова звучат в ее устах с прописных букв.
– А, это. Да. На днях. – Я не хочу говорить, что переставил коллекцию в тот же день, когда она ушла, но у нее на лице все равно появляется слегка неприятная, все понимающая улыбка.
– Ну, – начинаю я. – И о чем ты хотела поговорить?
– Так, ни о чем особенном. Я ненадолго.
– По-твоему, нам не о чем поговорить, кроме моей коллекции?
– Нет, Роб, не о чем. Я всегда это подозревала.
В принципе, позиция нравственного превосходства по праву принадлежит мне (в конце концов, из нас двоих именно она трахалась с соседями!), но она не подпускает меня даже на дальние подступы к этой позиции.
– Где ты жила всю неделю?
– Полагаю, тебе это известно, – отвечает она спокойно.
– То есть догадайся, мол, сам. Так, что ли?
Мне снова плохо, очень плохо. Не знаю, как это отражается у меня на лице, но Лора вдруг заметно сдает: теперь она выглядит усталой и грустной и смотрит в пространство прямо перед собой, изо всех сил стараясь не заплакать.
– Я много чего сделала неправильно. Я повела себя нечестно по отношению к тебе. И очень об этом сожалею. Поэтому-то я и пришла сегодня к магазину – подумала, что пора перестать бояться.
– Ты и сейчас боишься?
– Да, а как же. Я чувствую себя ужасно. Все это так тяжело, понимаешь?
– Ну да.
Тишина. Я не знаю, что сказать. Я хочу задать кучу вопросов, но это все вопросы, ответы на которые мне, по-хорошему, знать не стоит: Когда у тебя началось с Иеном? Началось ли у тебя с ним из-за доносившихся сквозь потолок звуков? Разве с ним лучше («Что ты имеешь в виду?» – спросит она; «Все», – отвечу я)? Окончательно ли ты с ним или так, на время? Скучала ли ты по мне – вот до чего я дошел в своем самоуничижении! – хоть немножко? Любишь ли ты меня? Любишь ли ты его? Хочешь ли ты кончать с ним? Хочешь ли завести детей со мной? Тебе с ним лучше? С ним лучше? С НИМ ЛУЧШЕ?
– Это все из-за магазина?
Что это я такое спорол? Ведь ежу понятно, магазин ни при чем. Почему я об этом спросил?
– Ах, Роб, магазин ни при чем.
Так вот почему я об этом спросил. Понятно: мне было жаль себя и хотелось чего-нибудь дешевенького в утешение, хотелось услышать, как она скажет мягко: «Магазин ни при чем» – и этим развеет мои сомнения. Задай я Главный Вопрос, и в ответ мог бы получить либо смущенный отказ отвечать, либо смущенное молчание, либо смущенное признание; я не хотел ни первого, ни второго, ни третьего.
– Ты что же, думаешь, я ушла потому, что ты недостаточно крут для меня? Пожалуйста, не надо так плохо обо мне думать. – И снова она говорит это дружелюбно, тоном, знакомым мне по далекому прошлому.
– Не знаю. Это тоже приходило в голову – среди прочего.
– Среди прочего?
– Ну да, всяких очевидных вещей.
– Каких очевидных вещей?
– Не знаю.
– В таком случае эти вещи – не очевидные.
– Да.
Снова молчание.
– С Иеном нормально складывается?
– Роб, прошу тебя, не будь как ребенок.
– При чем тут ребенок? Ты живешь с этим малым. Я всего-то хотел узнать, все ли у вас в порядке.
– Я не живу с ним. Я просто на несколько дней поселилась у него в квартире – поживу, пока не пойму, как мне быть дальше. И это касается только меня одной и никого больше. Постарайся это понять, хорошо?
Они всегда так говорят. Вечно утверждают, что это касается их одних. Готов поспорить на любые деньги: если бы в финале «Короткой встречи»[46] Силия Джонсон сбежала с Тревором Говардом, она бы тоже заявила мужу, что это касается ее одной и больше никого. Я выражаю недоверие к сказанному Лорой весьма неблагозвучным и неуместно комичным фырканьем, она готова засмеяться, но сдерживается.
– Я ушла, потому что наши с тобой отношения не заладились, мы уже даже почти не разговаривали. Потому что в моем возрасте хочется наконец разобраться с самой собой. Потому что видела: ты разбираться с самим собой никогда не станешь – просто не способен на это. Тут я как раз заинтересовалась другим человеком, потом этот интерес зашел слишком далеко, и я решила: вот самое подходящее время уйти от тебя. Но я понятия не имею, что у нас с Иеном будет дальше. Вероятно, что и ничего. Может, ты немного повзрослеешь, и тогда мы с тобой все исправим. А может, ни тебя, ни его я больше никогда не увижу. Я не знаю. Знаю только одно: здесь мне сейчас жить не надо.
И опять оба молчим. Ну как так могут люди – или, вернее, женщины? Ведь все эти неопределенности, сомнения, полутона, размытые контуры на том месте, где должна быть четкая, яркая картинка, все это только усложняет жизнь. Я согласен: чтобы порвать со старым партнером, надо встретить кого-нибудь другого – и требуется незаурядная отвага, чтобы бросить живого человека только потому, что у тебя с ним не заладилось. Но нельзя же вести себя так нерешительно, как повела себя Лора. У меня, когда я начал встречаться с Рози, той самой, с синхронным оргазмом, все было иначе: я имел на нее серьезные планы, рассчитывал, что с ее помощью безболезненно расстанусь с прежней привязанностью и заведу новую, а то, что расчеты не оправдались, что она оказалась не женщиной, а сплошной зоной бедствия, – так это мне просто не повезло. Во всяком случае, у меня в голове был ясный план боевых действий и ничего похожего на это идиотское «ах, Роб, мне нужно время подумать».
– Выходит, ты еще не окончательно решила расстаться со мной? Еще остается шанс, что мы снова будем вместе?
– Не знаю.
– Если ты не знаешь, значит, шанс есть.
Боже мой!
– Послушай меня внимательно: если ты не знаешь, остается ли шанс, это автоматически означает, что шанс остается. Вот, например, в больнице врач говорит про тяжелого больного: я не знаю, есть ли у него шанс выжить. Он же не утверждает, что больной наверняка умрет. Он имеет в виду, что тот еще может выздороветь, пусть даже вероятность этого невысока. Так?
– Вроде так.
– Таким образом, у нас есть шанс снова быть вместе.
– Пожалуйста, Роб, перестань.
– Я всего лишь хочу понять, на каком я свете и каковы мои шансы.
– Твою мать! Оставь меня наконец в покое с твоими гребаными шансами! Я хочу, чтобы ты понял, что я сейчас в очень непростом положении, что я давно уже несчастлива, что в наших с тобой отношениях жуткая неразбериха, что я встречаюсь с другим человеком. Все это очень важно.
– Допустим. Но мне было бы легче, если бы ты дала четкий ответ.
– Четкий? Отлично. Вероятность того, что мы будем вместе, равна девяти процентам. Ситуация стала яснее? – Наш разговор достал ее дальше некуда, она готова взорваться, сидит зажмурившись и выговаривает эти слова убийственно-злобным шепотом.
– А это уже просто глупость.
Откуда-то из глубин мой разум взывает, что это не она здесь занимается глупостями. Какой-то частью сознания я понимаю, что она действительно не может мне ответить, что мои вопросы тупо повисают в воздухе. Но что толку? Знаете, что тяжелее всего переживаешь, когда тебя бросают? То, что от тебя ровным счетом ничего не зависит. Если бы от меня зависело, когда и каким образом меня бросят, я бы гораздо меньше переживал. Но тогда получилось бы, что никто никого не бросает, что все происходит по обоюдному согласию. Это как у музыкантов: когда они уже не могут договориться между собой, распускают группу, и каждый начинает свою сольную карьеру. Я понимаю, сколь ужасающе наивны и беспомощны мои потуги выпытать у Лоры, какова вероятность нашего воссоединения, но это – единственный доступный мне способ отвоевать у нее хотя бы подобие контроля над ситуацией.
Увидев Лору у входа в магазин, я абсолютно точно понял и потом ни секунды в этом не сомневался, что хочу, чтобы она снова стала моей. Возможно, это желание объясняется тем, что она меня отвергла. Если я добьюсь своего и она признает, что у нас все еще может уладиться, мне станет намного легче: я уже не буду чувствовать себя таким уязвленным, бессильным и жалким, я смогу на равных противостоять ей. Иными словами, я несчастен, поскольку не нужен ей; если у меня получится убедить себя, что я ей хоть немножко да нужен, я вновь стану нормальным человеком – перестану хотеть, чтобы она снова стала моей, и смогу спокойно подыскивать ей замену.
У Лоры на лице выражение – я его хорошо изучил за последние несколько месяцев, – одновременно говорящее о бесконечности ее терпения и о глубине разочарования. Невесело сознавать, что эта гримаса придумана специально для меня. Раньше она была ей без надобности. Лора вздыхает, подпирает ладонью щеку и пристально смотрит на стену.
– Ладно, для нас с тобой не все окончательно потеряно. Не исключено, что мы еще будем вместе. Шансы невелики, но они есть.
– Великолепно.
– Нет, Роб, не великолепно. Все паршиво.
– Это временно, вот увидишь.
Она качает головой – явно не верит мне.
– Сейчас я очень устала. Извини, если я прошу слишком многого, но не мог бы ты пойти в паб и выпить там со своими приятелями, пока я тут соберу кое-что? Мне нужно сосредоточиться, а при тебе не получится.
– Нет проблем. Но, пока не ушел, можно вопрос?
– Давай. Только один.
– Это глупый вопрос.
– Ничего страшного.
– Он тебе не понравится.
– Не тяни, спрашивай.
– С ним лучше?
– Что – лучше? И лучше, чем что?
– В смысле, секс. В постели с ним лучше?
– Ах ты боже мой, Роб! Неужели это тебя больше всего волнует?
– Само собой.
– Лучше, хуже – разве это что-нибудь меняет?
– Не знаю. – Я правда не знаю.
– Ладно, отвечаю: я тоже не знаю. Между нами пока ничего не было.
Вот оно!
– Ни разу?
– Да. Мне этого не хотелось.
– И даже раньше, когда он жил над нами?
– Вот уж спасибо тебе! Если помнишь, тогда я жила с тобой.
Я слегка сбит с толку и поэтому молчу.
– Мы спим вместе, но любовью не занимаемся. Пока. И вот что я тебе скажу: просто спать вместе – лучше.
Да! Да! Да! Сенсационное известие! Мистер Шестидесятиминутный Акт еще даже не приступил к делу! Я целую ее в щеку и иду в паб выпить с Диком и Барри. Я ощущаю себя заново родившимся. Мне настолько лучше, что я направляюсь прямиком в постель к Мэри.