— У него маленький, — сказала я резким и немного надрывным голосом.
Мне вдруг почему-то страшно стало рассказать ему правду. Потому как равнодушным он не останется, а помощь я принять не смогу. Врать я не собиралась и в секунду нашла ту самую деталь, к которой можно было прицепиться. Я сказала маленькую, как электрон, часть правды. Значит, не солгала.
— И что?
Алек оторопел и посмотрел на меня со странным укором, как будто я только что оскорбила всю еврейскую нацию.
— Что? Что ты на меня так смотришь? Еще и обрезанный.
— И что?
— Он очень маленький…
— Это и есть твоя беда?
— Да.
Он все не так понял.
— Ты еще столько не знаешь о жизни, девочка моя, — прошипел он надменно и дико, глядя с высоты своего опыта.
Мне хотелось свалиться на колени и все рассказать, но это был плод запретный, больной и нетерпимый. Я ущипнула себя за икру, затесав между ногтями кожу, жестко, почти до крови — физическая боль ненадолго замораживает чувства.
Мы молча вернулись домой, и он даже не поднялся, а просто небрежно, почти не касаясь, обнял и уехал домой. А я уходила обратно в свою непонятную жизнь… И, уже открывая дверь, осознала: хоть он окончательно во мне разочарован, он не предавал.
Никогда.
Больше Романович ничем не поинтересовался.
Сегодня он вообще меня ни о чем не спрашивал. Он исчез. Я дозванивалась до него по несколько раз за день, а странная девушка ледяным голосом отвечала: «Абонент не отвечает или временно не доступен».
Я лежала на кровати, поглощенная пустотой и самым дерзким страданием, сквозь которое можно познать любовь. Это была исповедь, ей не было предела, как и моим грехам.
Напротив стояла она — не оставляющая ни на минуту, без упреков, просто теперь это моя тень. Я научусь с этим жить. Она сжигала глазами грудь, бродила по мыслям.
С ее помощью я закрыла для себя человека, которым давно глубоко внутри дорожила, которого не понимала, и именно этим непониманием Алек занимал в моей жизни пусть и не главную, но какую-то позицию. То сверху, то снизу, то ниже живота. А тут перебрался на полку выше — закрытый талмуд под семью печатями.
Спустя несколько часов слез я решила искать какой-то выход. Я позвонила Кириллу, старательно выискивая номер по общим знакомым, умыла лицо ледяной водой, прислонила дисплей к уху.
— Привет! Ты мне снился.
— Хорошее приветствие!
— А ты не хочешь ко мне приехать? Прямо сейчас.
— Я работаю, ты же знаешь.
— Забей на работу! Вдруг второго раза не будет.
— Что-нибудь привезти?
— Себя.
Он настойчиво звонил в домофон. Я лежала в ванне и не собиралась открывать. Он позвонил раз, два, потом звук перетек в мобильный, а оттуда нырнул в домашний телефон.
— Ты знаешь код. Дверь открыта.
Не говоря больше ни слова — я пустила. Все на самотек.
Встретила его мокрая в темной прихожей и, не дав пройти дальше порога, поцеловала. Острый конец его носа благочестиво касался щеки, а в ухо проникала волна воздуха, теплая, почти горячая, незнакомая, случайная, новая.
— Я, кстати, знал, что рано или поздно это случится.
— Да ладно!
— Ага, — он нелепо обхватил меня руками, по-детски, боязливо.
— Но ты точно не знал, как и когда!
Я еще несколько минут целовала его, кусая верхнюю губу, скидывая с него куртку и кофту. Мы даже не закрыли входную дверь.
Колени коснулись пола. Его ноги чуть уловимо подрагивали. Его руки, незнакомые, собирали волосы в конский хвост. Мы оба не до конца понимали, что происходит. Влажность, теплая влажность. Не зажигая свет.
Кирилл серпантином двигался по мне, губами, руками, касаясь, проникая, выходя и возвращаясь, прямо по центру комнаты. Плазменная панель показывала клип Джоржда Майкла Amazing! Согласна.
А потом я уснула у него на животе, без одеяла, укутанная мраком. Он просидел всю ночь, не двигаясь. Нежный случайный секс без последствий.
Я проснулась от озноба. Нацепила первое, что попало в поле зрения.
— Ладно, мой хороший, я тебе позвоню! — похотливые мужские слова ударили некогда близкого мне человека, ставя прошедшую ночь в раздел случайных. — И не воспринимай меня больше всерьез!
Положение дел на работе заставило понять, что надо определенно менять жизнь на сто восемьдесят градусов. Будучи под аффектом от последних событий, я согласилась поработать на клипе на тот момент малоизвестной певицы как location manager [12], по дурости взяв трубку на звонок директора съемочной группы, Милы. Песенка ничего: «На седьмом этаже… ля-ля-ля» — жаль, правда, что не на пятом.
Как оказалось после первой подборки, требовалось найти квартиру в стиле поп-арт с кухней-гостиной около восьмидесяти метров: в глазах режиссера проигрывался клип Pink «Family portrait».
После полутора дней кропотливой работы и ночных просмотров предложений поднятых на уши риелтеров появляются десять вариантов. Они фотографируются на цифру и привозятся режиссеру на встречу в виде файла расширением jpg. В ходе переговоров выясняется, что по техническим параметрам необходима квартира с шестиметровыми потолками. Тут же идет обработка данных при помощи телефона и собственной памяти. Находится вариант. Срочный просмотр в десять часов вечера. Квартира оказывается в стиле ампир, и вариант отметается. Хозяйка, высаженная из машины в лужу, подняла скандал на тему моих познаний истории Москвы, рассказывая обо всех жильцах дома за сто лет. Хреновый из меня location manager.
Вопрос остается нерешенным. Выясняется, что в Москве всего одна арендоспособная квартира с такими потолками. Существуют еще несколько вариантов, но они не проходят по цене, да и хозяева не соглашаются на шестиметровый кран «Сирио».
Следующий ход: начинаем просматривать офисные помещения и залы. С некоторыми агентствами заключаются договоры — если я, посмотрев квартиру, снимаю ее, минуя агентство, то облагаюсь административным штрафом.
Риелтор около всех квартир ставил цифру 1000 у.е., на деле он хотел, конечно, намного больше. Обхожу я такие вещи на каблуках и с улыбкой: риелторы первыми совершают ошибки. На этот раз, после того как я подписалась под очередным объектом, цена которого по данной бумаге составляла 1000 долларов, он заговорил о том, что действительная стоимость — около 2000, и при этом он хочет еще и комиссионные в размере ста процентов.
— А почему прописана другая сумма? — я наивно закатила глаза и сморщила лоб.
— Ну, давайте я вам сниму барак за сто долларов, и тогда вы уложитесь в две тысячи, — он начал елозить на месте, понимая, что его сделала малолетняя девка.
— У меня предложение: не хотите поехать к вашему генеральному директору и обсудить комиссионные, составляющие тысячу девятьсот у.е.?
— Мария, вы все не так понимаете. Я человек не жадный, давайте дружить.
— Друзьям деньги не платят.
— Я же вам повестку в суд пришлю!
— На каком основании?
Риелтор, обиженный, ушел.
Довольный моей ушлостью, да и просто жизнью, режиссер повез нас обедать в «Ателье» на Патриарших и в шестой раз за день принялся рассказывать о своем бультерьере, с этой собакой заочно уже знакомо пол-Москвы. Линда, присутствующая на нашем проекте как ассистент художника-постановщика, прислала забавное sms: «В нем есть что-то притягательное!»
Разве что еврейская фамилия. Спать с режиссерами — то же самое, что покупать одежду в магазине Jennifer: это может позволить себе любая идиотка. Я пока до такого не докатилась — специализируюсь по иной форме извращений.
Мы с героем моей книги валялись на кровати, перекладывая друг на друга подушки и пытаясь найти позицию поудобнее.
— Какая же ты потерянная! Мне иногда даже противно вспоминать то время!
— Почему?
— Ты спала с тремя мужчинами попеременно, имитировала оргазмы и каждый божий день врала.
— Я никогда не имитировала оргазм, а врала — ты знаешь — правда дается с трудом.
— Вот именно из-за этого тебе трудно верить! Кому ты звонишь сейчас?
— Тому, с кем я спала.
— Это понятие растяжимое. Поконкретнее можно?
— Потом узнаешь…
Я хочу быть его жестким диском, эта сука знает все
Романович всегда думал, что я холодная. Он так искренне в это верил, представляя меня циничным чудовищем всем вокруг. В то время как я, в то время как мои…
…руки морщинистыми слабинками набивали текст откровений, но я никогда не решалась их озвучить.
«Если он не просто часть моей судьбы, если он — это все… То что я для него? И могу ли в его жизни я быть пустотой?»
Я сидела в интернет-кафе на Мясницкой и отправляла Линде эти скупые слова.
Сколько бы отрывки фраз, куски прикосновений и секунды общения ни складывались в рисунок, он все равно был непонятным. И ничто, ничто не могло обратить этот лист в картину. Никто не мог найти факт. Ни у кого не было домыслов.
Мы вместе — это пустота, белый шум, темный воздух и длинные гудки, громкое и звонкое молчание. Мы — вся неясность этого мира, не ложь, не скрытая правда — молчание, уничтожающее слово «мы».
Молочного цвета грусть, потому что врожденная, потому что никуда от нее не деться, она ходит за нами по пятам. Пеной выливается из чаши терпения, стоит на огне — таится в холодной печали. Это наша жизнь. Скоро молоко начнет бродить и мы потеряемся, но нам так легко друг друга найти — капли прошлого засохли на темном мраморном полу мира, мы замечаем это прошлое везде. Это не ностальгия, это частички себя, растраченные по никчемности и все больше напоминающие об утрате.
Линда не откликается. Значит, все тип-топ. Или меня в очередной раз подставила сука-сестра.
Спустя пару часов мне позвонила Жанна и попросила встретиться в «КофеТуне» на Смоленской. Ее голос был жесток и нежен одновременно.
На тот момент я дописывала пятидесятую страницу Кириной жизни. Я не знала, как жить дальше, видимо, поэтому и не переворачивала листы календаря.
Я приехала раньше минут на двадцать. Села на дальний диван, взяла в руки серебряную кожаную подушку и стала наблюдать, как уборщица буквально вылизывает стеклянную перегородку, темно-зеленую, с орнаментом в стиле постимпрессионизма.
Жанна вошла, широко раскинув стеклянные двери и, улыбаясь, села за стол.
— Алек мне во всем признался! — радостно выпалила швабра.
— О, господи! Только этого сейчас и не хватало!
— Нет, ты не переживай, больно было месяц назад. А сейчас мне стало легче, и я простила.
— Нас больше не будет. Я тебе не говорила, но мы поставили точку в отношениях. Такая жирная точка.
— А ты его любишь?
— Я хочу запомнить его таким. У нас не было перспектив. Мы слишком все загнались, — я впервые заплакала, без истерик, просто выпустила слезы. — Слушай, а ты ему про нас рассказала?
— Очень хотелось, но не стала! Тогда и он будет думать, что все поражено вирусом лжи!
Вирус лжи! Мне все больше нравится эта швабра. Сейчас, когда все немного улеглось и я могу смотреть ей в глаза, жутко хочу, чтобы в этом мире были хотя бы одни человечные отношения, чтобы хоть кто-то занимался всем известным процессом под трогательным названием «доверие»!
— А ты ему изменяла?
— Только с тобой, но это не считается.
Вот так два человека, ненавидевшие когда-то друг друга до смерти, сидели рука об руку, касались носами туфель и больше ничего не делили.
— А как он тебе рассказал?
— Утром поднялся ко мне на работу. Я сразу поняла зачем. Мы молча приехали в «Сантори». Сказал, что надоело врать. Но он не просил прощения, не клялся в вечной любви, просто потребовал принять как часть прошлого.
— Вряд ли он боялся того, что всплывет. Во мне он уверен был.
— Да, я знаю.
— И что делать будешь?
— Жить!
Я собиралась делать то же самое. Но тот факт, что для Романовича я — прошлое, меня задел, да так больно, что, казалось, глаза налились океаном, соленым и жгучим, видимость нарушилась, и реальность расплылась в бескрайнюю лужу отчаяния.
Я помню, как пару лет назад увидела на Жанне такую же шаль, как у меня: черную, простую, но с одной деталью — в угол широкого полотна был вшит брелок Moschino. Черные шали продавались во всех магазинах — мы делали схожий выбор. Влюбленные в одного закрытого и темного, как шаль, человека, мы и были этими брелоками. Она оковами, я замком, охраняющим нашу связь.
Мы обе ломали головы, компьютер и базы МГТС, пытались понять, что он чувствует, какие дома проезжает, добираясь до шестиэтажного здания в переулках Таганки. На какой этаж поднимается.
На пятый. Каждый вечер он поднимался на одну и ту же высоту над уровнем моря. В любом случае. Бурлящая пена притягательности жизни Жанны не давала покоя — нет, это была не зависть. Он представлял мне ее дурой, с осторожных слов Алека и создавался образ швабры. Романович рассказывал, что она пользуется версией ICQ 2001 beta с ограниченным набором смайликов, а на ее десктопе маячила иконка qip, с помощью которого возможно удалить себя из чужого контакт-листа и проверять статус интересующих юзеров на инвиз. Я удаляла себя из контакт-листа Алека раз шесть. Мы с Жанной пользовались одинаковыми приемами, а он не замечал этого или не хотел замечать.
Если бы Алек хоть на минуту оставил меня рядом с компьютером — я бы вцепилась в системный блок руками и пустилась наутек с его тайнами, сама бы стала пентиумом 4 и осталась с ним навечно — до появления более усовершенствованного процессора.
Не думала, что будет так больно. Так, что выдыхаемый воздух, казалось, навеки покидает легкие, и это — последнее прерывистое дыхание, дохлое такое, неживое. Рыдая и сморкаясь, набрала Линде, к которой я так привязалась, что скоро не смогу без нее засыпать.
— Думаю, как Романовича вернуть, зная, что не верну. Вот такая абсурдная дурость. Чувствую себя котом из фильма «Завтрак у Тиффани».
— Смирись. Тебе ничего другого не остается. Он дал тебе понять, ты — ему. Сейчас никто никому не поверит.
— Линд, мне кажется, я села на рейс «Москва — ад» первым классом. Это конец?
— Конец чего? Для того чтобы был конец, нужно начало. А ничего, по сути, и не было. Потому что никто из вас не решился ни на что. Именно поэтому и осталось столько вопросов.
— Ты права.
Отношения, которых не было. Хороший был сон — длиною в трехзначное число дней. Это была та правда, на которую хотелось закрыть глаза.
Я ехала в такси, и заиграла песня Robert Miles «Fable», я позвонила Максу и попросила рассказать мне сказку, и внимала каждому лживому слову, осознавая, что с нами этого уже не будет. Никогда.
Blowjob — is not a job!
Я вернулась домой, где меня ждал Марецкий. Он прочитал то, что я написала, и был вне себя от ярости. Он просто еще не знает, что на самом деле я пишу свою историю. И что я вырвала последние три страницы из Кириного дневника и отдала их в институт в конверте. Я их до сих пор не читала. Все смешалось в омерзительном мерзопакостном абсурде.
— Слушай, а если я откажусь, что ты со мной сделаешь?
— А где гарантии, что ты будешь молчать?
— Я же все равно не смогу ничего доказать.
— А ты знаешь, что через пару лет со своими способностями будешь ездить на Lamborghini DIABOLO!
— Хотя бы до «Феррари» дотянуть.
Если для того, чтобы выпутаться из этой ситуации, надо сесть за механику, я даже под нее лягу и буду ковыряться голыми руками в карбюраторе, обжигаясь.
— Что тебе не понравилось в дневнике?
— Это наши с тобой отношения, они прекрасны, с Кирой все было жестче, взрослее.
Даже я за эти отношения повзрослела на полжизни, второе ухо покрылось налетом свежего дерьма, и куда жестче и взрослее, я не понимала.