— Все! Все, хватит! — кричали мы, но Карина будто бы и не слышала, отшвыривая нас, как медведь вцепившихся собак.
— Карина, прекрати сейчас же, — строго произнесла Кристина, не вставая с места, — это дурно выглядит, в конце концов.
И чудо произошло. Медведь вдруг замер на месте, и на его физиономии возникло некоторое подобие работы мысли.
— А чего она, — повторила Карина уже спокойнее, — пусть не лезет в чужую жизнь, а то мигом отхватит. Каждый за себя говорит, и не хер тут мне своего пахана блудливого в пример ставить.
— Она права, — согласилась я, опасливо переводя взгляд на утихшую Сабрину. — У каждого своя жизнь, и вы как–то забыли, что мы здесь по другому поводу.
— Ну, выпьем за именинницу, — поддержала меня Изабелла, — чтобы не болела никогда!
— За Сильвию!
— За тебя! — Оксана улыбалась искреннее всех.
Так закончился этот инцидент, а у меня в памяти осталось удивление от того, какое, оказывается, влияние имеет Кристина на свою неотесанную подружку. Тогда никто не знал еще слова «клон», а теперь я хотела бы его употребить, потому что оно, как ни одно другое отображает отношения Кристины и Карины.
Последняя покупала похожую одежду и обувь, пыталась подражать надменной московской речи, использовала такую же помаду и лак для ногтей. Доходило буквально до того, что стоило Кристине переменить цвет волос, как на следующий же день Карина, якобы невзначай, спрашивала у нас, пойдут ли ей пепельные (каштановые, рыжие, обесцвеченные) волосы, и, не проходило и суток, точно так же изменяла прическу. Я все думала, что Кристина должна когда–нибудь возмутиться, но той продолжало быть «все равно», и я со временем поняла, что поведение подруги попросту развлекает москвичку, добавляя ей толику поклонения, в котором, единственном, она по-настоящему нуждалась.
Зима 96-го года обрушилась на меня вместе с очередной сессией, а когда я, уставшая до предела, сдала последний экзамен, вдруг пришла телеграмма из Украины, в которой сообщалось, что отец Оксаны лежит в реанимации.
— Все, Сонька, настало время прощаться, — грустная Оксана наедине обращалась ко мне, называя настоящим именем. — Я уже не вернусь, и тебе советую тоже не затягивать с началом нормальной жизни.
Это было удивительно слышать от подруги, которую я считала намного беспутнее меня. Оксана вроде бы любила Москву с ее бешеным ритмом, обожала клубные гулянки и дискотеки, изредка баловалась легкими наркотиками, — но при всем этом она никогда не забывала о своих родителях, преподававших в Запорожском техникуме за нищенскую зарплату, которую и ту не всегда платили в срок. Чем больше я узнавала свою соседку, тем больше удивлялась, потому что мне привычней было откапывать в других людях зло, но в ней я никак не находила темных сторон, и Оксана осталась в моей памяти милой, доброй и привязчивой девушкой. Теперь она была по горло сыта развеселыми ночами и тысячами мужиков, которых пропустила через себя. Ей было всего двадцать четыре, и она решила завязать.
— Денег у меня хватит на квартиру и ремонт, даже останется на учебу, если надумаю, — говорила Оксана. — Хотя вряд ли я учиться пойду, нет во мне твоей настырности и трудолюбия. Скорее всего, выйду замуж в своем городе, а там и детишки пойдут. Жених на квартиру–то отдельную поведется, как думаешь?
— Ты красавица, — сказала я. — Он должен любить тебя без памяти и сам забросать подарками и жизненными благами.
— Не знаешь ты мужиков наших, — невесело усмехнулась Оксана. — Они на тебе прокатиться норовят, и только бывают щедрые, когда им не даешь. До первого раза.
— Так и не давай, — посоветовала я, — пока не будешь уверена, что это достойный отец твоих будущих детей.
— Легко других жизни учить, — сказала Оксана и вдруг разревелась, обнимая меня. Я и сама не удержалась от слез.
Мы стояли на Курском вокзале, куда я привезла Оксану вместе с ее багажом. И я понимала, что снова остаюсь одна в этом жутком огромном городе, где мне некому больше доверять.
— Ну, телефонами, адресами обменялись, чего тянуть, — Оксана резко отвернулась и пошла к вагону, ее вещи мы занесли еще раньше. Стоя на подножке, она в последний раз повернула ко мне заплаканное лицо. — Будет плохо — ты знаешь, как меня найти.
— Ты тоже, — откликнулась я негромко, чувствуя, что душевные силы покидают меня. — Прощай, Оксанка!
Ох, миленькая моя, что же это за скверный спектакль мы тогда разыграли, разве вся эта перронная толпа стоила того, чтобы не сказать друг другу напоследок, как нам было хорошо вдвоем, больше года мы были самыми близкими и желанными друг для друга, а теперь остаемся двумя одинокими дурочками в разных мирах, на разных дорогах. Я буду вспоминать твои огромные глаза, твою беззащитную кожу, то тепло, которое ты дарила мне в самой холодной столице на всей Земле. Ты делала это бескорыстно, и я, забывшая уже про это понятие, хотела бы отплатить тебе тем же, но у меня не нашлось ничего, что бы ты могла взять себе. Даже колечко в ответ на твой подарок я не успела купить, потому что твой день рождения наступил позже, чем слег твой отец. Ты не была исключительно умной, и я встречала, пусть и нечасто, более красивых, но ты была живым человеком возле меня в то время, когда я не доверяла всем остальным людям, и мы не предавали друг друга. Я буду очень скучать по тебе, Оксанка!
В эту зиму я отгородилась от всех непроницаемым щитом, и деньги были единственным, что радовало меня и давало силы для дальнейшей работы. Сабрина, которая переселилась ко мне в комнату, пыталась развлечь меня своим нескончаемым трепом, но я предпочитала не прислушиваться к ней, зато количество моих книг увеличилось настолько, что Камилла подшучивала, спрашивая, когда, наконец, я закончу диссертацию, и остальные проститутки не отставали от администраторши, только остроумие их было намного более плоским.
Однажды, когда я уже готовилась выключить свет перед сном, Сабрина вдруг повернулась в своей кровати и спросила, глядя на меня:
— А правду говорят, что вы с Оксаной спали вместе?
— Врут, — отрезала я, хотя и знала, что о нас с украинкой ходят сплетни.
— Жалко, — сказала Сабрина, и ее лицо, которое не могло скрыть ни одной эмоции, выразило глубокое огорчение.
— Что тебе жалко?
— Да так, — сказала Сабрина, поворачиваясь на спину, — если бы у вас что–то было, я бы хотела попробовать ее для тебя заменить. Всем видно, что ты стала совсем другой с тех пор, как она уехала.
— И что? — спросила я из любопытства. — Ты когда–нибудь спала с женщиной?
— Не хотелось как–то, — сказала Сабрина. — Если клиент просил показать лесби, я, конечно, изображала ему, но только понарошку, как в дочки-матери играла. Да и было это пару раз всего.
— Ну, а сейчас чего тебе неймется?
— Думала, ты захочешь, — простодушно ответила Сабрина. — Ты ведь именно меня выбрала, чтобы жить с тобой.
— Не со мной, а в моей комнате, — сказала я, будто бы имела права на эту комнату.
— Я не так поняла, — сказала Сабрина. — Извини, если тебе неприятно.
— Не извиняйся, — смягчилась я. — Ты же хотела позаботиться обо мне. Разве за такое просят прощения?
— Ну, я думала, вы с Ок…
— Не думай, — сказала я и выключила свет. — Спокойной ночи, Сабрина.
— Спокойной ночи, Сильвия.
В поисках выхода из одиночества я даже в конце февраля позвонила Толику, о котором за минувший год успела подзабыть. Он взял трубку и, казалось, был удивлен моему звонку.
— Рад слышать, Буренка, — сказал он, однако в его голосе я не услышала настоящей радости. Мы обменялись несколькими ничего не значащими фразами, из которых я поняла, что наша совместная авантюра, как мы и рассчитывали, осталась без последствий.
— Ну что, есть новая тема для разработки? — поинтересовался Толик. Он и не думал приглашать меня к себе, из чего я сделала вывод, что женщина находится рядом с ним.
— Она хорошенькая? — спросила я, и Толик расхохотался.
— Метр восемьдесят, ноги от зубов растут, и тоже из наших, — ответил он. Я услышала недовольное женское бормотание в трубке и поняла, что девушка с ним в постели.
— Чем занималась, говоришь?
— Прыжки в высоту. Высокие планки, понимаешь, ставит по жизни.
— А, это хорошо, — откликнулась я. — Не завали планку–то.
Толик снова рассмеялся. Я повесила трубку, и на душе у меня было пусто и одиноко.
Не изобрели еще у нас метод борьбы с этим недугом лучший, нежели пара-тройка веселящих стаканов с пойлом под названием коктейль. Я заказала себе уже третий под модную в те времена музыку гранж, сидя в клубе, о котором узнала в рекламной листовке. Эту листовку засунули под дворник моей машины, и я, прочитав, что в этот день недели для девушек вход бесплатный, решила, что, собственно, почему бы и нет?
Я почти перестала ненавидеть окружающий меня мир, потому что некогда мне посчастливилось встретить Егора Самарина. То, что он жил в этом городе, сделало и меня более терпимой к Москве, и порой мне казалось, что я стала старше, пусть не на все двадцать пять, но на какие–то годы, которые нас разделяли. Насколько более убогим оказался мой мир, когда в нем больше не было Егора. Чем не подходящие мысли для человека, в одиночку пьющего под музыку гранж?
Вот так, очень весело, просидела я у барной стойки более часа, и успела изучить народ, который тусовался поблизости. Пару раз поддатые парни пытались меня снять, но их незатейливые шутки и красноречивые взгляды слишком топорно обнаруживали возможные последствия общения с ними, и я холодно цедила дежурные слова отказа. Хотя из–за шума мои слова и слышны–то не были. Несчастные люди, мы, слов которых никогда не слышат. А намного ли счастливее те, чьи слова пусть и слышат, но тут же забывают?
Никто примечательный так и не возник на горизонте, да я и сама не слишком представляла, кого бы мне хотелось увидеть. Возможно, был виноват алкоголь, может быть, красные дни календаря, из–за которых я взяла выходной, но во мне накапливалось раздражение, и я выплеснула его на бармена, который подал мне четвертую «маргариту», не заполнив стакан даже на две трети.
— Не надо нервничать, девушка, — бармен в просторном свитере, потрясая в такт музыке сосульками длинных волос, долил мой стакан и снова поставил его передо мной. — От этого красота пропадает.
Я едва расслышала слова из–за напора децибелов, от которых дрожала стойка. В самом деле, чего я взбеленилась? Каждый зарабатывает, как может. Уж мне ли не знать, что проститутка разбавляет время в постели разговорами, чтобы ее не трахали целый час непрерывно. Бармен же недоливает выпивку. Заправщик разбавляет бензин, а в словах политиков смысла в процентном отношении еще меньше, чем октанового показателя в топливе, или там ликера в моем коктейле. Все мы потихоньку жульничаем, урывая чужие куски, но разве это главное в жизни?
— Хочешь потанцевать? — спросил меня молодой парень, едва ли старше меня возрастом.
— Сначала выпьем, — отозвалась я, показывая на соседний со мной высокий барный стул с полукруглой спинкой.
— Легко, — улыбнулся парень и запрыгнул на сидение.
Он был невысок ростом, худощав и одет во все черное. Пожалуй, он скорее походил на яппи, заглянувшего на чужую территорию, чем на небрежно одетого завсегдатая тусовки в стиле гранж. Лицо его было самым непримечательным и могло принадлежать кому угодно. Красила парня его улыбка, которая была немного ехидной, но от этого не утрачивала обаяния.
— Я Артур, — сказал он и повернулся к бару. — Черного русского! — крикнул парень, чтобы быть услышанным в грохоте.
— Тебе заказать? — спросил он у меня.
— У меня есть, — ответила я, наклоняясь к нему, чтобы не кричать.
— Как тебя зовут?
— Гиневра.
— Что?
— Гиневра, — повторила я. — Если ты Артур, то я буду Гиневра.
— Ну что ж, приятно познакомиться, — широко улыбнулся он, и мы сдвинули стаканы.
— Не каждый день встречаешь свою судьбу, — он поставил наполовину выпитый стакан.
— Я еще не твоя судьба, — сказала я.
— Но не против ею стать?
— Только, если ты уже извлек из камня свой меч и занял подобающее место за Круглым столом.
— Мой меч не знает отдыха, — продолжал подыгрывать Артур, — днем, а в особенности ночью.
— Этим похваляются все простые смертные, — вздохнула я. — Как мне знать, что ты особенный?
— За особенных! — Артур ловко увильнул от ответа и, чокнувшись, мы допили наши коктейли. — Так что, потанцуем?
Нельзя сказать, чтобы танцы совсем не доставили мне удовольствия, но пришлось дважды пудрить носик в туалете, и под конец громкая музыка прилично меня утомила.
— Прогуляемся, Гиневра? — Артур почувствовал мое настроение, и мы с ним вышли в прохладную весеннюю ночь.
— Куда пойдем? — спросил он, запахивая черный плащ из тонкой лайковой кожи.
— Просто пойдем, — сказала я и кивнула в направлении Проспекта Мира, который зажег перед нами огни фонарей.
— Давно я так просто не гулял с девушкой, — сказал Артур.
— Давно я так просто не гуляла с юношей, — отозвалась я, ни в чем не погрешив против истины.
— Язычок у тебя проворный.
— Он двигается естественно, — сказала я. — Не люблю притворяться.
— Это мне в тебе и понравилось.
— Больше, чем скромность и красота?
— Да, — сказал Артур серьезно. — Может, расскажешь немного о себе?
— Я родилась в замке батюшки моего, короля Гвендолина, и с детства меня обучали пению, игре на лютне и вышиванию, — начала я. Артур, как ни странно, слушал. — Мои братья были отважные рыцари, они вместе с отцом ушли на войну, когда в края наши вторглось войско ирландцев, и мы с матушкой остались одни в опустевшем замке. Известие о поражении и гибели всех мужчин в нашем роду принес нам старый монах, и он же посоветовал мне искать приют в обители, что на мысе Дракона. С тех самых пор жизнь моя протекает в молитвах и чтении старинных рукописей, которыми полнится библиотека монастыря.
— Грустная история, — сказал Артур.
— Да уж, — сказала я, — но есть надежда, что некий рыцарь, одолев множество врагов, явится однажды под стены обители, и его образ наполнит любовью сердце бедной принцессы.
— Я мало похож на рыцаря, — сказал Артур, — и до этого дня я жил не столь романтически. Но ты мне нравишься, принцесса.
— Как ни одна другая до меня? — спросила я.
— Не знаю, — ответил он. — Здесь вообще–то Москва 96-го, и ты, прости, кажешься немного сумасшедшей.
Я искренне рассмеялась. Артур подошел ближе, из его рта в холодном воздухе выходил пар.
— Да, это так, — закончила я смеяться, — именно здесь–то у нас нормальный мир, в котором придурки в бордовых пиджаках воруют банковские кредиты и считают себя повелителями Вселенной, очень удивляясь, когда наутро становятся дохлыми трупами. Правильный такой мир, который выталкивает молоденьких сирот на панель, вырезает донорские почки у детей, и посылает на смерть сопливых мальчишек в хаки.
— Ты права, права, — примирительно сказал Артур, но я выпила довольно много в этот вечер, и мне нужно было выговориться.
— Наверное, тебе хотелось бы, чтобы я немного повыебывалась со своими фантазиями, а потом ты, конечно, обнял бы меня, и мы составили зверя о двух головах и спинах. Это такой у тебя сценарий, и он не кажется тебе скучным? Нет? Любые отклонения ты считаешь признаками идиотизма, а сам всегда безупречен и логика тебя не подводит? По-твоему, если ты молод, хорошо одет и у тебя французский одеколон, то я уже автоматически должна стать твоей?
— Ладно, — Артур, кажется, начинал злиться, значит, я расшевелила–таки его. — Ты–то сама чего хочешь? Я не готов играть в ролевые игры про принцесс и героев, и что дальше? Может быть, я еще плохо тебя знаю, может, у меня другое настроение на сегодня, но ты–то чего злишься? Мы же ничем друг другу не обязаны…
— Вот именно, — понуро сказала я.
— Если хочешь, давай разойдемся, — сказал он уже более спокойно.