— Давай разойдемся, — эхом ответила я.
— Я работаю в рекламном агентстве, — сказал Артур. — Вот моя визитка.
Картонный прямоугольник перекочевал в мою холодную руку.
— Позвони, если захочешь снова поиграть. В следующий раз я лучше подготовлюсь, — и он развернулся и зашагал прочь.
И мне в какую–то секунду захотелось его остановить, но желание было не слишком сильным, к тому же, мне нечего было ему предложить. Кроме игры, которая была нужна только мне одной.
В книгах часто пишут, что вот так, случайно, люди встречают свою недостающую половинку, и у них начинается чудесная любовная история. Меня всегда бесило такое общее для всех продолжение, потому что в жизни полно этих самых любовных историй из книжек, и хоть я понимала, что в их основе лежит извечный круговорот расцвета и увядания природы, но люди живут намного сложнее, чем все эти растения и животные. Ведь, если ты выросла, твои формы развились, и ты готова понести ребенка, то еще несколько шагов, и ты уже оставляешь за спиной восторги молодости, старишься, дряхлеешь, и тебя, в конце концов, ждет терпеливая вечность. Не то, чтобы я считала себя бессмертной, но моя работа влияла на меня таким образом, что извечное женское предназначение я исполняла по много раз в день, в презервативе, надеюсь, достаточно профессионально. И что, теперь прикажете мне восторгаться всеми этими прогулками под луной, в обнимку, с едва скрываемой похотью? Да гори она огнем! Почти все проститутки только и думают о счастливой любви. Я, как и они, привыкшая к постоянным унижениям и грязи, настолько, что уже не замечаю их, буду мечтать о большем. Назло всему. Но есть ли что–то большее и высшее, чем любовь? Да, проклятые лицемеры, для меня есть. Но я всего лишь продажная женщина, и не исключено, что когда–нибудь я передумаю.
Еще через пару дней я собиралась ложиться спать, когда Сабрина вдруг подсела на мою кровать и заговорщицким шепотом сказала:
— Сильвия, тут мне предлагают поработать за границей. Ты когда–нибудь думала об этом?
— Не конкретно, — ответила я. — А кто предлагает?
Самые удивительные вещи способны возникать в людях, о которых мы ошибочно считаем, что знали их, как облупленных. Оказывается, Сабрина уже давно слышала от девчонок на прежней своей работе, что проституткой лучше всего быть не среди родных осин, а в богатом европейском зарубежье. Я и сама участвовала не раз в таких разговорах, но не решалась действовать дальше, поскольку, во-первых, думала об учебе, а во-вторых, боялась начать полностью зависеть от незнакомых сутенеров, от которых не сбежишь так запросто к маме в Полесск.
— Я уже была в агентстве, — поделилась Сабрина, — и они за семьсот долларов продают турпакет в Германию, вместе с билетами туда и обратно. Виза уже включена в стоимость, и даже паспорт входит в эту сумму, не общегражданский, а мидовский. Его и ждать–то не надо, три дня — и готово.
Я немного опешила от хватки Сабрины, которая до тех пор не казалась мне особенно ушлой и самостоятельной.
— Одна ты ехать не хочешь, потому что язык не знаешь? — догадалась я.
— Ну, и это тоже, — кивнула Сабрина. — Вообще, не хочется ехать туда, где ни одной души знакомой нет. А с тобой мы не пропадем.
— Немцы обычно понимают английский, — подумала я вслух, припоминая своих клиентов из Германии, которых было, может быть, с десяток за время работы в московском эскорте.
— Ну, видишь, — обрадовалась Сабрина, — я же говорю.
— Не спеши на меня рассчитывать, — остудила я энтузиазм подруги. — До летней сессии никуда я не сдвинусь. А там видно будет.
— Ну, давай хоть сходишь со мной в агентство. Познакомишься с людьми, составишь свое мнение. Ты же любишь обо всем судить сама, — сказала моя соседка с хитренькой улыбкой.
Это, в принципе, не накладывало на меня никаких обязательств, и я согласилась поддержать Сабрину, а заодно и расширить свой кругозор в незнакомой мне области.
Офис туристической компании располагался на Ленинградском проспекте, в квартире со следами недавнего ремонта, на первом этаже одного из жилых домов неподалеку от станции метро «Аэропорт».
Обходительный, немного суетливый клерк был в простеньком черном костюмчике и сером галстуке, с пробором в редких волосах. Его звали Костей, и я гадала про себя, является ли он сутенером в обычном смысле этого слова.
Костя угостил нас растворимым кофе и принялся рассказывать о сладком житье-бытье проституток в объединенной Германии. Он сыпал названиями городов и земель, показывая, что досконально знает предмет, презрительно отзывался о Востоке, зато Рейнскую область и Баварию описывал, как рай земной. У меня не было никакого основания ему не доверять, но к концу разговора никаких сомнений не осталось: сутенер он и есть сутенер, что в неухоженной брянской хрущевке, что в московском офисе, где установлены компьютеры и снуют деловитые секретарши.
На обратном пути Сабрина ерзала от нетерпения, ожидая, что я прямо сейчас дам свое согласие. Ее можно было понять, поскольку в нашем салоне выбор клиентов останавливался на ней реже, чем на остальных. Но я, вместе с Изабеллой и Кристиной, как раз не могла пожаловаться на отсутствие заработка, и не видела особенного смысла искать добра от добра. Поэтому Сабрину я старалась не обнадеживать, хотя и вариант с Германией таил в себе немало любопытного.
Так и не приняв окончательного решения, мы продолжали работать и жить в одной комнате, а еще через некоторое время я встретилась с Борисом Аркадьевичем, моим пожилым клиентом из тайного списка, который приглашал меня в гости раз или два каждый месяц.
— У меня случилось кое–что, — сказал Борис Аркадьевич, когда я вышла из ванной, где принимала душ после непродолжительного секса.
— Да, что такое? — изобразила я интерес, удобно раскинувшись в кресле, забросив ноги на постель и прикрыв их простыней, чтобы не мерзли — снаружи было жарко, и в квартире работал кондиционер.
— Меня отправили на пенсию, — сказал он, продолжая лежать и глядя в потолок.
— Это хорошо или плохо? — спросила я.
— Ну, плюсы, конечно, есть, — ответил Борис Аркадьевич. — Появилось время, чтобы грибы собирать, рыбачить.
— Невесело же ты об этом говоришь.
— А как думаешь, с таких мест уходят по своему желанию? — спросил он.
— Не знаю, — сказала я, — тебе виднее.
— Молодые кадры подпирают, надо давать дорогу, — голос отставного чиновника выражал обиду.
— Это всегда происходит, — отозвалась я, не зная, как еще его поддержать.
— У меня была машина с водителем, — сказал он, — зарплата невысокая, но вопросы решал, и всяко-разно деньги заходили. А теперь это закончилось…
— Но вопросы можно помогать решать и неофициально, — наморщила я лоб.
— Это слезы, девочка, по сравнению с тем, что было раньше. Нормальный стоматолог берет за коронку больше, чем вся моя пенсия. Придется нам сократить наши свидания, тем более, что мне надо купить машину, — лицо Бориса Аркадьевича при этих словах так скривилось, что я подумала, будто он испытывает зубную боль.
— Крутую, небось, хотите? — спросила я.
— Да нашу, российскую, и то со вторых рук ищу! — в сердцах выпалил Борис Аркадьевич и отправился, наконец, в ванную.
Пока его не было, я успела одеться, зная, что повторный заход не в обычаях пожилого чиновника. Краситься тоже не стала, ограничившись одной помадой — до вечера было еще далеко.
Борис Аркадьевич вернулся в мохеровом халате синего цвета и пригласил меня на кухню, где мы пили изредка чай или кофе с коньяком, если у обоих было время. Сейчас наступили дни, когда он был по-настоящему свободен, что не улучшало его настроение, но мне, по большому счету, не было до этого никакого дела.
— Только сейчас я раскрыл для себя, что не так уж много смыслю в обычной жизни, — продолжал жаловаться отставной чиновник. — В Москве как раз открылись отличные супермаркеты, и я покупал в них все, что хотел, не глядя на цены. Теперь уже надо скупаться на рынках, попроще жить, экономно. И машина мне нужна, чтобы за город ездить, иначе, говорят, пенсионеры долго не живут. А там найдутся, что называется, натуральные увеселения — ягодки, грибочки, дачка, удочки, мать…
— Дались тебе эти удочки-грибочки, — улыбнулась я, чувствуя свое превосходство. — Начинается новая жизнь, а это всегда здорово!
— Тебе, молодой и красивой, здорово, — Борис Аркадьевич на мгновение поднял взгляд на меня. Мешки под его глазами набрякли, а морщинистые щеки, кажется, обвисали больше, чем месяц назад, в нашу прошлую встречу. — Я вот даже за рулем–то отвык ездить, а как подумаю об автосервисах наших, вообще тошно делается.
— Тут я тебе помогу, — снова улыбнулась я. — Машина есть шестилетняя в отличном состоянии, как раз для Вас.
— Что за машина? Откуда? — подозрительно спросил Борис Аркадьевич.
— Моя машина, восьмая модель, никаких посредников. И отдаю задешево.
— Какой год, говоришь?
— Ей шесть лет, ну, почти семь, но пробег минимальный. Я–то не езжу почти никуда.
Кондратовы умельцы смотали в свое время счетчик моей «восьмерки», но чиновнику знать это было необязательно.
— И сколько ты хочешь?
— Всего четыре штуки зеленых, — сказала я, не моргнув глазом.
— Спасибо, — сказал Борис Аркадьевич, но огонек в его глазках не пропал. — Это слишком дорого.
— Дорого?! — возмутилась я. — Да это даром, как своему, и то, потому что я уезжаю, и мне надо побыстрее отдать машину.
— Куда это ты собралась?
— В Мюнхен, — сказала я уверенно. — Мне там работу предлагают. А время тратить на возню с продажей неохота. На рынке я бы пятерку с закрытыми глазами отхватила, но там кидалы и все такое… Послушай, Борис Аркадьич, это экспортный вариант, в отличном состоянии, я цену сказала ниже реальной, потому что мы друзья, и при желании оформили бы все за день.
— Ты на ней приехала?
— Конечно, — я допила свой кофе и встала. — Пойдемте смотреть.
Я не стану углубляться в подробности, скажу только, что сторговались мы с чиновником на трех восемьсот, и вдобавок я ему пообещала бесплатное свидание как бонус.
На следующий день я переоформила свою первую «восьмерочку», и мы вышли из душного здания ГИБДД, что в районе Дмитровского шоссе, в горячий послеобеденный воздух.
— Подвезти тебя куда? — спросил Борис Аркадьевич, открывая двери машины, на которую только что навесили новые московские номера.
— Не откажусь, — я села на пассажирское сидение теперь уже чужой машины, которая принесла мне почти двойную прибыль и массу счастливых минут.
Есть люди, которые испытывают сожаление, расставаясь со старыми вещами и машинами, но я не относилась к их числу. В конце концов, еще Палыч сказал, что транспорт есть ни что иное, как груда металла, а главное — это человек, то есть, я. Провернув автомобильную сделку, я только еще больше поверила в себя и поставила перед собой очередную задачу — обзавестись столичной квартирой.
— Поосторожнее будь в Германии, — вернул меня к действительности голос Бориса Аркадьевича. Он произвел на меня самое любопытное впечатление, оказавшись утром в коридорах ГИБДД. Я поражалась, как экономно и точно он общается с тамошними служащими, моментально выделяя тех, от кого зависят решения.
Старый лис плавно миновал все очереди, моментально изменяя поведение, когда наталкивался на чье–либо недовольство. С одними он был елейно-ласков, для других суров и значителен, однако главным было то, что он мгновенно располагал людей к себе и, походя, решал проблемы, которые бы кого–нибудь другого задержали на целый день.
— Я буду осторожной, — сказала я.
— Ты такая молодая, — продолжал Борис Аркадьевич, — и еще не понимаешь, как время влияет на человека. Я обобщаю, но всегда надо видеть, что мы все зависим от времени, в котором живем. Если забыть об этом, то выпадешь из него и разобьешься, как те коммунисты, которые бросались из окон в девяносто первом. Или как белогвардейцы, которых расстреливали в гражданскую. Тебе не скучно?
— А заложники, которые погибли в Буденовске? — пришло мне на память. — Они тоже выпали из времени?
— Нет, они жертва времени, — ответил Борис Аркадьевич. — Выпасть, или наоборот, оседлать время может тот, кто живет осознанно, знает свои риски и задумывается о себе в потоке истории. Ну, как Руцкой с Хасбулатовым, или генерал Лебедь.
— А если речь идет о простых людях, — начала я.
— Тогда, подумай о родителях, отдающих своего сына в военное училище. Если они не хотят, чтобы он погиб на войне, им следует настроить его на другую карьеру. Такие же родители, но которые хотят, чтобы их ребенок стал программистом, имеют намного больше шансов на счастливую старость.
— А твои дети кем стали? — спросила я.
— Моя дочка замужем за программистом, — сказал Борис Аркадьевич. — У них все хорошо, я уже дважды дедушка.
— И ты еще говоришь, что тебе нечем заняться! — обрадовалась я.
— Они живут в Хьюстоне, штат Техас, — грустно закончил Борис Аркадьевич. — И моя бывшая жена вместе с ними. А мне и, правда, нечем заняться…
Я хотела бы сказать ему что–то хорошее, но придумала только одно:
— Обязательно позвоню тебе, когда приеду. Не забывай обо мне.
На самом деле, я еще не решила, стоит ли мне покидать Россию, но это вранье так здорово мотивировало срочную продажу машины, что я сама едва не поверила в свой скорый отъезд.
— Я тебя не забуду, — пообещал Борис Аркадьевич, и я вышла в последний раз из «восьмерки» напротив входа в охранное агентство «Сатурн». В одном квартале от него располагался и салон, где вот-вот должна была начаться моя трудовая вечерняя смена.
Верная привычке не накапливать слишком много денег в чужом месте, я, спустя несколько дней, взяла очередной короткий отпуск и поехала на поезде в Полесск. Кстати, глазастая Сабрина успела заметить, что «восьмерка» больше не стоит на обычном месте, но я наплела ей про ремонт двигателя, не желая, чтобы хоть кто–нибудь знал о том, что в руках у молоденькой проститутки находится довольно крупная сумма. Будучи восприимчивой к мудрым советам, я хорошо осознавала, что из нашего времени, а заодно из самой жизни, в первую очередь выпадет тот, кто болтает о своем богатстве, но при этом не защищен толстыми стенами и хорошими охранниками.
Сейчас уже трудно припомнить все в подробностях, но нередко, еще с брянских времен, возвращавшиеся ко мне клиенты грустнели, когда я спрашивала их, где тот друг, который весело напевал в прошлый раз, или угощал девушек шампанским, или поднимал Карину одной рукой. Клиенты говорили, что этих молодых и веселых парней уже нет на свете, потому что кто–то напился и врезался в столб, кто–то поссорился с кавказской крышей, а кто–то просто болтнул спьяну о классной комбинации с банковским кредитом, причем только один раз, и только самому близкому… или близкой.
Посторонний человек не может представить, сколько всяких интересных и подчас секретных сведений выбалтывается в нежные ушки девчонки на один раз. Это похоже на исповеди в вагонах поездов дальнего следования, что неоднократно уже подмечалось в литературе. Я имею в виду поезда. Но там вначале должна установиться хоть минимальная приязнь между собеседниками, потом выпивается бутылочка-другая, и душа раскрывается навстречу незнакомцу, который вновь станет чужаком на следующее утро.
С проституткой дело идет намного проще — ведь она уже вызвала симпатию, раз человек решил заплатить за ее услуги. И вот расслабленный клиент лежит в отдельной комнате, наедине с обнаженной девушкой, которая в его жизни не более чем эпизод. В поезде он должен еще уговорить собеседника выслушать его, а проститутка просто выполняет все желания. Хочешь ее распахнутого тела — бери, хочешь ласки ее нежных губ — пожалуйста, а хочешь ее одобрения и внимания — да никаких проблем! Так даже легче. И зашлакованная душа освобождается от своего груза вслед за телом, уже свободным от семени. За годы работы проституткой я выслушала столько исповедей и тайн, что одно это способно составить объемистую книгу, но здесь я рассказываю о себе, а не о других. Так вот, из всей информации, которой снабжали меня по своей воле клиенты, я усвоила, что не следует говорить никому ничего важного о себе. И каждое сказанное тобой слово может сделать тебя уязвимой.