Шпага чести - Ляленков Владимир Дмитриевич 17 стр.


— Что за коленце? — спросил Дюран.

— Глубокий вираж.

— Не вираж, а глубокий мираж! — зарычал Дюран. — Хватит. Иди на посадку. Аэродром видишь?

— Вижу, — снова соврал Жак и тем еще более усугубил свое положение.

Более-менее выровняв «як», он стал растерянно всматриваться в землю, но нигде не мог обнаружить очертаний взлетно-посадочной полосы. Совершил много, поворотов и доворотов, пока отыскал полотняный «крест». Не отрывая от него взгляда, начал снижаться.

Самое ужасное произошло на посадке: трижды дал такого «козла», какого давно не видывали «нормандцы». В последний раз грохнулся с двадцатиметровой высоты. Самолет, чудом не рассыпавшийся, начал пробежку.

На стоянке Жак не осмеливался повернуться к Дюрану. А так как тот молчал, рискнул заговорить первым;

— Это, наверное, было не слишком блестяще.

Ожидал взрыва негодования, но услышал спокойное, доброжелательное:

— Видно, долго не летал. Полагаю, еще два-три полета и войдешь в норму.

Прошло несколько дней. Аса из Сент-Фалля явно не получалось. Сменили инструктора, передали его Лефевру, о котором говорили, что он и медведя может научить летать.

Этот возился недолго. После двух совместных вылетев преспокойно заявил:

— Завтра выпущу в небо одного.

Сент-Фалль остолбенел. Он ведь недавно чуть не сломал шасси при посадке. Заметив его замешательство, Лефевр спросил:

— Не хочешь или боишься?

— Не уверен, — чистосердечно признался Жак.

— Это потому, что все надеешься на дядю, сидящего в задней кабине.

Вечером Жак узнал, что он определен в 1-ю эскадрилью, которой командует лейтенант Леон — смелый, отважный человек, больше всего презирающий в людях нерешительность. Сент-Фалль знал о том, однако не подавал виду, что волнуется перед первым самостоятельным вылетом.

Прошел он сравнительно благополучно.

— Ну вот, в целом неплохо справился. Можешь летать себе на счастье, — сказал Лефевр.

На следующее утро объявили о перелете в Городечно. Взмывали в воздух парами. Леон взял себе ведомым Жака. А тот никогда в жизни не летал в строю. Но снова промолчал, боясь гнева командира, который запросто мог дать ему путевку в Раяк на доучивание.

В небе Сент-Фалль выглядел, как потом говорили, «чертом на резинке». То отстанет, то обгонит ведущего, то окажется в самом конце группы. Леон сначала думал, что ведомый проявляет элементарное лихачество. Но когда дело дошло до посадки на аэродром, показавшийся Жаку величиной с носовой платочек, все стало ясно. Пилот кружился до тех пор, пока не улеглась пыль от последнего самолета. Заходил на приземление несколько раз — и все ошибочно: с большим недолетом или перелетом.

— Пропадет ни за понюшку табаку, — сказал наблюдавший Пуйяд. — Дюрана, Лефевра ко мне!

Когда те, запыхавшиеся, прибежали, Жак уже чиркал колесами грунт, не уменьшая обороты двигателя. Его несло и несло, пока перепуганный насмерть солдат-финишер не вскинул над головой крест-накрест флажки — сигнал на выключение двигателя.

Жак еще рулил, а Пуйяд распекал Дюрана и Лефевра:

— Как вы проверяли Сент-Фалля? Эх вы, мастера воздушной акробатики!

— Да он же заявил, что много летал.

— Во сне! В мечтах! На языке!

Подрулил взмыленный Жак. Открыл кабину, спрыгнул на землю.

— Марш на учебный самолет! — жестко сказал ему Пуйяд. — Слетаем вместе. Итог был неутешительный.

— Вас на задания выпускать нельзя, — сделал вывод командир полка. — Тренируйтесь. На этот раз — с Фуко.

Расчет Пуйяда был прост: если от всех Жак скрыл уровень своей подготовки, то Фуко не будет втирать очки, поскольку они раньше служили вместе и вместе прибыли в «Нормандию». Фуко же летал неплохо, уже участвовал в боевой работе. Вот пусть и займется своим другом.

— Фуко, не выдашь меня? — напрямик спросил Жак.

— Это не в моих правилах, но ты ходишь по лезвию бритвы.

— Ничего. Скоро освоюсь, все наладится.

— К сожалению, такое происходит не с тобой одним. Другие чудачат не меньше.

— Дорогой Фуко, не надо нотаций, лучше займемся делом.

«Занятие делом» кончилось тем, что на третьем самостоятельном вылете Жак приземлился «усами в траву», сильно повредил «як», но чудом остался живым-невредимым.

Примчался Пуйяд. Его красивые вьющиеся волосы взъерошились, глаза налились кровью, голос прерывался:

— На каком месте глаза у вас?! Думаете, русские специально дают самолеты, чтобы мы разбивали их?..

— Ты что, свихнулся? — более «учтиво» обратился к нему Фуко после ухода командира полка.

А Жака душила жгучая горечь не столько от того, что он виновен в аварии, а от страха: теперь-то его наверняка отправят на Ближний Восток.

— Нечего рычать на меня, лучше узнал бы, что со мной сделают, — ответил он другу.

Ужинать не пошел. На нарах в полусгоревшей хате, несмотря на все беды, уснул мертвым сном: парню было немногим больше двадцати.

На рассвете почувствовал, что кто-то дергает за ноги.

— Вставайте! — услышал властный голос Пуйяда.

Вскочил как ужаленный, успев подумать о предстоящей «капитальной порке».

— Что, малыш, совсем раскис? — понизил голос комполка. — Только те не падали с коня, кто никогда не садился на него. Иди на аэродром, бери мой «як», сделай три круга.

На ходу одеваясь, всех переполошив, Жак рванулся на стоянку. Там у командирского самолета уже хлопотал Василий Ефремов.

Сент-Фалль никогда не думал, что летать на рассвете, один на один с небом и заревом восходящего солнца, — такое огромное удовольствие.

Чувствовал себя совершенно спокойным — то ли подействовала окружающая красота, то ли сказались вчерашние тяжелые переживания. А может, причиной уравновешенности был необычный жест Пуйяда? Как бы то ни было, Сент-Фалль не испытывал ничего другого, кроме уверенности, что сегодня все будет прекрасно.

Когда он совершал последнюю посадку, на аэродром уже тянулись летчики. Встретил его Пуйяд:

— Вы уже сделали три круга? Чудесно. После обеда выполните над аэродромом несколько фигур сложного пилотажа.

Жак, сначала обрадовался, затем его охватила паника. Вообще пилотажем, тем более сложным, никогда не занимался. Что он покажет? Как? И побежал к Фуко.

— Через это все проходят, — сказал тот с олимпийским спокойствием. — Ты — не исключение. Учти одно обстоятельство: «як» нелегко выводить из штопора. Лучше в него не срываться. Но если такое случится, действуй рулями нежно, совсем нежно. Перестараешься — будешь шарахаться влево-вправо до самого «ковра». А лучше всего — сразу забирайся повыше, тысячи на две метров.

Сент-Фалль записал на клочке бумаги скорости ввода самолета в вираж, переворот, боевой разворот, бочку, петлю. На том теоретическое обучение завершилось.

А с небом, известно, шутки плохи.

Не успел Жак завершить боевой разворот, как в верхней его точке «як» буквально завис на винте и в мгновение ока очутился в штопоре. Виток, второй, третий… Лихорадочно вспомнил наставление Фуко: начал плавно брать ручку на себя. Земля уже грозно мелькала перед глазами, когда истребитель, как бы нехотя, вышел носом на линию горизонта.

У Сент-Фалля дрожали руки, ноги, пот градом катился с лица. Однако идти на посадку не решился. «Это равносильно отказу от полетов вообще. Будь что будет!»

Снова набрал высоту. Там, со всеми мерами предосторожности, выполнил далеко не полный переворот на горке, сделал такую же недоведенную до конца петлю. На аэродроме все смеялись, как на комическом спектакле, кричали: «Во дает! Тушите свет!» Но Жак этого не знал. Преодолевая страх, упорно крутил полуфигуры, а когда почувствовал, что больше не выдержит, пошел на посадку.

— Правильно русские говорят: не святые горшки лепят, — добродушно похлопал его по взмокшей спине Пуйяд. — Будешь летать.

Действительно, через недельку от прежнего «неумехи»-Жака мало что осталось. Он даже заявил Фуко:

— Мне совершенно необходимо хоть раз вылететь на задание. Не могу есть со всеми свой суп, не участвуя в боях.

— Хорошо, я поговорю с Альбером.

Сделаем разъяснение: за короткое время, пока шло переучивание новичков, Леон — пилот исключительной храбрости — погиб в воздушном бою в районе Ельни. Его должность занял Марсель Альбер — из «мушкетеров».

Новый комэск вызвал к себе Сент-Фалля.

— Хочешь умереть раньше срока? — спросил сдержанно, холодно.

— Лучше погибнуть, чем чувствовать себя бездельником.

— Хорошо. Завтра пойдешь с Фуко, третьим.

Надо сказать, что в то время как раз разворачивалась Смоленская наступательная операция, с каждым днем приобретавшая все более ожесточенный характер: враг мертвой хваткой цеплялся за каждый метр оккупированной территории, бросал сотни бомбардировщиков для нанесения ударов по нашим войскам.

303-я авиадивизия и в ее составе истребительный полк «Нормандия» встали заслоном на пути крестоносцев-фашистов. Работы хватало всем: и техническому, и летному составам. В иной ситуации Сент-Фаллю и другим новичкам еще долго пришлось бы утюжить воздух в тренировочных полетах, а тут хочешь не хочешь — приходилось бросать в бой не совсем оперившихся птенцов.

На этот раз к переднему краю уходила группа истребителей из шести пар и одного — тринадцатого — самолета Сент-Фалля.

Перед взлетом Фуко ткнул пальцем в очерченный треугольник на карте:

— Здесь наверняка будет крепкая потасовка. Ты можешь потеряться в ней. В таком случае веди себя спокойно, осмотрительно, не дергайся. Найдешь речку, будешь лететь вдоль нее, пока не увидишь наш аэродром. Главное, — продолжал дружески наставлять Фуко, — не бойся, не держи оружие на предохранителе. И держись не за моим затылком, а так, чтобы я мог видеть тебя сбоку.

Сент-Фалль выполнял все точь-в-точь, как учил ведущий: не упускал из поля зрения Пуйяда, Альбера, Фуко, цепко держался своего места. Но так было лишь до той минуты, когда в наушниках раздалось:

— Внимание, справа на тринадцать часов — «фокке-вульфы»!

Тут как будто чья-то рука включила невидимый рубильник гигантской карусели. Альбер и Фуко, словно одно целое, вошли в крутой вираж, из него стремительным кабрированием взобрались на горку. Жак рванулся было за ними, но раздался потрясающей силы грохот, пространство вокруг «яка» заволокли клубы черного дыма. Сент-Фалль рванул ручку на себя, чтобы уйти из этого смрада, и почувствовал, что снаряды прошили кабину и в нескольких местах опалили его комбинезон. Не помня себя, он очутился высоко вверху, где мощными потоками разливался яркий солнечный свет. Подумал: «Как во сне». Включил радио — молчит. И нигде никого.

Рев мотора не в состоянии заглушить удары сердца. С трудом Жак берет себя в руки, пробует управление. Вроде действует нормально. Надо искать реку. Все выходит по сценарию, расписанному Фуко.

Всматриваясь в земные ориентиры и поглядывая по сторонам, пилот вдруг заметил справа сзади самолет. Круто развернувшись, рванулся к нему, а тот уже шел в пике. Только теперь Сент-Фалль рассмотрел, что это фашист. «Недаром в полку от летчика к летчику передаются слова Тюляна: истребитель должен иметь глаза на затылке».

Надо быть осторожнее. Только подумал это, обнаружил сзади другой самолет. Идет прямо на него. Жак прибавляет обороты, а винт начинает «выдавать кресты» — останавливаться: пробита система бензопитания. Ну все, кончилась одиссея Жака де Сент-Фалля. Он бросает последний взгляд на настигающий его самолет и вдруг видит трехцветный кок. Ура! Свой! Да это же Альбер! Жак ошалел от радости. Он стал оживленно жестикулировать, объясняя, что весь пронизан снарядами. А тут наступила неприятная тишина: двигатель остановился. «Як», резко клюнув носом, пошел вниз. Надо выбирать площадку для посадки. Вон среди леса поляна…

Марсель Альбер, поняв ситуацию, стал в круг, чтобы проследить за тем, как пройдет приземление. И увидел такое, что долго будет потом прокручиваться в памяти замедленной киносъемкой: «як», ткнувшись носом в землю, перевернулся, потом встал дыбом на хвост, завалился на крыло и снова перевернулся.

Альбер возвращался домой без ведомых. Неизвестно, где Фуко, вряд ли остался в живых Сент-Фалль.

А Жак не погиб. В последнее мгновение перед ударом о землю он пожалел о том, что не пристегнулся ремнями. Ими французы вообще не пользовались: на «яках» эти ремни были жесткими, без регулировочных приспособлений.

Последнее, что помнил Жак, это как он уперся руками в стойку коллиматорного прицела.

Когда пришел в сознание, увидел: кабина наполовину забита сырой землей, смешанной с травой. Гарь не дает дышать. Попробовал выбраться — с ужасом вспомнил, что забыл до соприкосновения с землей отбросить фонарь. Его намертво заклинило. «Если вспыхнет пожар, есть перспектива быть заживо зажаренным». Жак только теперь почувствовал, что шерстяной шарфик — подарок невесты — весь пропитан кровью. Начал ощупывать голову и лицо. О, ужас! Нижняя губа висит тряпкой — результат «поцелуя» с ручкой управления.

Надо выбираться. Но как? Попробовал плечом высадить фонарь — не поддается. Вдруг слышит стук по остеклению. Поднял глаза — русский солдат.

Никогда еще Жак не испытывал большего счастья, чем при виде этого белесого человека в выгоревшей гимнастерке и заношенной пилотке с красной звездочкой.

«Сейчас ничего не страшно. Буду жить!» Извлеченный из кабины, Сент-Фалль сразу же попал в руки военного врача, который немедля пришил ему губу.

— До свадьбы заживет!

— Если я сам доживу до нее.

— После того что с вами случилось, вас уже ничто не возьмет.

— Спасибо, доктор. Помогите мне, пожалуйста, добраться до своего аэродрома.

Поблизости нашелся маленький У-2 с пилотом. Когда он приземлился с Жаком на борту, у «нормандцев» находился генерал Пети. Пуйяд представил ему молодого летчика с изуродованным лицом:

— Сент-Фалль возвратился с первой победой.

— Я… нет… не так, — промычал Жак, не в состоянии шевелить губами.

— Молодец! — пожал ему руку генерал Пети. — Теперь отправляйтесь подлечиться.

Убывая в подмосковный госпиталь, Жак оставил Альберу записку: «Я никого не сбивал, даже не открывал огня».

В палате он, к большому удивлению, оказался на койке рядом… с Фуко.

Подбитого в том бою, его без сознания подобрали пехотинцы и отправили в Москву. Он был недвижим — ему растягивали поврежденные позвонки.

— А того боша, который прошил тебя, я сбил, — сказал Фуко, выслушав рассказ Жака о том, как поздравлял его с победой сам Пети.

Пьер Пуйяд не мог быть доволен результатами переучивания новичков, однако вынужденно бросал их в бой. Делалось это со многими предосторожностями, ограничениями и подстраховками, однако закон войны — побеждает сильнейший — действовал со всей неумолимостью. Ряды «нормандцев» продолжали таять. Один пилот сбит, другой пропал без вести, третий ранен, четвертый заболел. И наступил день, когда одновременно могли подняться в воздух только десять истребителей.

Обстановка на фронте накалялась. Приходилось всем составом вылетать на задания, а на обратном пути каждый раз пересчитывать свои самолеты в надежде, что никто из них не пропал, не отстал.

В одной из схваток с армадой «хейнкелей» и «фокке-вульфов», в которой были сбиты восемь вражеских машин, бесследно исчез «як» Ива Фару. Никто не видел, куда он девался, что с ним случилось. Через три дня летчики традиционно поделили между собой его вещи. И только закончили это грустное занятие, над аэродромом появилась «стрекоза» — У-2. Как всегда, подумали: прибыло начальство. Но ошиблись. Это везли в Москву тяжелораненого Ива Фару. Везли с аэродрома советского полка, на который француз буквально чудом, движимый последними проблесками сознания, посадил подбитый самолет. Там врачи сделали ему несколько операций, однако положение оставалось угрожающим, и пилота направили в стационарный госпиталь. Он уговорил летчика сделать круг и сесть в расположении «Нормандии».

Бледный, обескровленный Ив прошептал черно-синими губами:

Назад Дальше