Микунтаны — маленькое селение, многим отличающееся от Дубровки. Здесь добротные кирпичные дома под черепицей, богатые фермы, вокруг холмистая, поросшая лесом местность, маленькие чистые озера. А главное — подвалы жителей набиты продуктами. Оказывается, сюда за всю войну не заглядывал ни один захватчик.
— Это одно из доказательств, что оккупация такой обширной страны, как СССР, — весьма обременительное для агрессора дело, — пришел к заключению Жозеф Риссо.
Единственное, в чем нуждались здешние жители — в одежде. Они охотно меняли свиней, домашнюю птицу на любые вещи. В результате французы с аппетитом вдыхали почти забытые ароматы вкуснейших блюд, мастером изготовления которых оказался летчик 2-й эскадрильи Марк Вердье.
Весь полк разместился на просторной ферме. Один день на устройство, второй — для передышки. И снова взялись за боевою работу. Обеспечивали форсирование Немана, прикрывали тогдашнюю столицу Литвы — Каунас. Уничтожили несколько вражеских самолетов. Было и огорчение: гитлеровцы заставили лейтенанта Ширраса возвращаться в полк пешком.
У Немана фашисты мертвой хваткой цеплялись за каждый клочок земли. Усиленно действовала их авиация.
Марсель Альбер, Жозеф Риссо, Ролан де ля Пуап, охваченные «лефевровской горячкой», не могли усидеть на земле. Вылетали по пять-шесть раз в день. И лишь тогда, когда изматывались до изнурения, не стесняясь, обращались к Пуйяду: «Командир, выдохся, надо передохнуть». Пьер Пуйяд в таких случаях ни о чем не расспрашивал, только отвечал: «Хорошо». Он понимал, что есть предел физическому и нервному напряжению.
Комполка считал своим долгом беречь оставшихся в живых носителей героических традиций «Нормандии». Это не значило, что он сдерживал их, не посылал на ответственные задания; все было как раз наоборот, но на одну-единственную льготу они имели безоговорочное право: не хотели лететь — не летели.
Кто знает, может, именно поэтому множились победы Альбера, Риссо, де ля Пуапа, а сами они до конца войны оставались недосягаемыми для вражеских пуль и снарядов. Во всяком случае ветераны всегда подавали хороший, надежный пример молодежи. Почти каждый день кто-нибудь из них докладывал о сбитом самолете противника. Через некоторое время то ли от партизан, то ли от пехотинцев приходило подтверждение, и эти сведения заносились в маршевый журнал. Но однажды случилось иначе. В полк приехали советские летчики и попросили показать тех, кто выручил их в последнем воздушном бою. Ими оказались Жозеф Риссо и Ролан де ля Пуап.
— Спасибо вам за помощь и поздравляем с победой! — пожали им руки гости.
— «Спасибо» с признательностью принимаем, — любезно ответил Риссо, — а вот победы за собой не знаем.
— Нет, один из вас сбил «фоккера».
— Его сразил кто-то из вас.
— Прицеливался я, — выступил вперед один из приехавших. — Только отказало оружие.
Тогда все ясно, — улыбнулся Риссо. — Я думал: ваши снаряды первыми достали разбойника, а выходит — мои.
— Ну вот, значит, с победой! — снова пожал ему руку белобрысый жизнерадостный лейтенант.
А произошло следующее. Риссо и Пуап, возвращавшиеся с задания, увидели четырех «лавочкиных», ведущих неравный бой с восьмеркой «фоккеров». Французы сразу ввязались в драку. Получилось так, что пара гитлеровцев зажала «в тиски» Пуапа. Он рванулся вверх, а сзади к нему начал пристраиваться для атаки третий фашист. Риссо кинулся другу на выручку. Советский летчик сделал то же самое. Они, наверное, одновременно нажали гашетки, но у одного сработало оружие, у другого — нет.
Короче говоря, враг, потеряв два самолета, поспешил ретироваться. Наши и французы, помахав друг другу крыльями, разошлись по своим аэродромам.
И вот, когда все разъяснилось, Пуап, придав своему голосу как можно больше серьезности, сказал:
— Признавайся, Жозеф, что я здорово вывел фашиста под твой прицел. Делимся победой?
Риссо в тон Пуапу ответил:
— Делимся. Давай так действовать и впредь. Только, чур, не обижаться, если я не успею упредить врага.
Все рассмеялись этой шутке.
…А через день — снова гости из соседнего полка. Только теперь злые, раздраженные.
Пьер Пуйяд пригласил их к себе, чтобы поговорить в спокойной обстановке, но прибывшие с порога огорошили его вопросом:
— Кто подбил нашего летчика?
— Где, когда?
— Два часа назад в районе Орши.
— Минутку. Панж, позовите капитана Шурахова.
Начальник штаба тут же явился.
— Установите, кто два часа назад в районе Орши сбил самолет.
— Это уже известно. Морис Шалль доложил, что открыл свой боевой счет.
— Пригласите его сюда.
Прибежал запыхавшийся, возбужденный Морис. На его устах «висел» рассказ о первой победе.
— Противник оказывал вам сопротивление? — вопросом встретил его Пуйяд.
По командирскому тону, сердитому выражению лица Шалль понял: произошло скверное недоразумение.
— Он не сопротивлялся, он уходил, уклонялся от огня, наверное, у него кончился боезапас, — скороговоркой ответил Морис.
— А знаки видели? Ну, звезды или кресты?
— Да в той круговерти некогда было всматриваться…
— А надо, надо всматриваться! — жестко сказал Пуйяд. — Вы стреляли по советскому самолету, ранили летчика. Вот объяснитесь перед его товарищами.
Крутой, нелицеприятный разговор. Русские, казалось, прибыли требовать для виновника трагического происшествия суда военного трибунала. Но перед ними стоял, в отчаянии потупя взор, совсем еще безусый юнец, не нюхавший пороха, впервые участвовавший в настоящем бою. Ну, что с него возьмешь?
Раздосадованные гости уехали.
А Морис Шалль, готовый рвать на себе волосы, покаянно обратился к Пуйяду:
— Мой командир, посылайте меня на самые опасные задания, хочу кровью искупить ошибку.
— Сначала, Шалль, придется вас и остальных новичков научить разбираться в самолетах, — был ответ.
У выхода из штаба Мориса ждал его брат Рене. Ему уже рассказали обо всем, и он решил повести разговор по-своему: рукава у него были засучены. Пуйяд сквозь приоткрытую дверь заметил разъяренного Рене. Он поспешил за Морисом и, обращаясь к его брату, приказал:
— Срочно разыщите старшего инженера, пусть придет ко мне.
Рене помчался исполнять приказание. Пока бегал — пыл его поостыл, и гроза для Мориса миновала. Агавельян не заставил себя долго ждать.
— Сергей Давидович, нам нужно срочно ликвидировать одно упущение.
— Какое? — приготовился записывать тот.
— Надо научить пополнение отличать свои самолеты от чужих. Иначе они столько дров наломают, что нам придется сидеть в тюрьме.
— Понятно, товарищ подполковник. Об этом я давно должен был подумать.
— Да тут, Сергей Давидович, вашей вины нет. Это скорее по моей, летной части. Только, к сожалению, нет у меня макетов немецких и советских самолетов. Не на чем показывать их различия.
— Макеты будут, — заверил Агавельян. — И занятия разрешите проводить мне. У вас других забот предостаточно.
— Хорошо. Спасибо.
Через несколько дней старший инженер начал давать летному составу уроки. Подробно раскрывал особенности разных вражеских и советских самолетов. Его слушали с глубочайшим вниманием, впитывали каждое сказанное слово, понимая, что речь идет о жизненно важных для летчиков-истребителей вещах.
На занятия Агавельяна загонять французов не требовалось. Это выводило из равновесия кюре Патрика. Тот жаловался Пьеру Пуйяду, на что комполка полушутя-полусерьезно отвечал:
— Что я могу сделать для вас, падре? Ведь вашими молитвами боя не выиграешь.
В конце концов, священник, убедившись, что в полку делать ему нечего, с первой же оказией убыл на Ближний Восток.
Прощаясь, он подошел к Александру Лорану:
— Больше всего сожалею, что не обвенчал вас с Ритой. Это был бы единственный случай моей деятельности в истории «Нормандии», и, надеюсь, о нем помнили бы.
— Это можно поправить, только во Франции, после войны. Раньше мы не поженимся — таково условие Риты, — ответил Александр.
— Что ж, даст бог, встретимся.
— Молитесь за это, падре.
Постепенно весь полк стал переживать за развитие отношений между Александром и Ритой. Да и как тут будешь безучастным, если каждый день почта приносила письма, идущие через Москву из Тулы. Через Москву потому, что Люси стала как бы посредником между влюбленными; Рита не знала французского языка, Александр — русского. Кто-то должен был переводить письма. Это щепетильное дело оба доверили Люсетт Моро. Таким образом, к ее многообразным обязанностям по военной миссии как бы добавилась еще одна: активно содействовать развитию переписки между новыми хорошими друзьями. Самой Люси это очень импонировало: была рада любой возможности поддерживать постоянную связь с «Нормандией».
Однажды Лоран вместе с весточкой от Риты извлек несколько мелко исписанных листочков от Люси. Прочитал их и направился к Пьеру Пуйяду.
— Господин подполковник, мне представляется, что письмо Люсетт будет интересно послушать всем.
— А что в нем, Лоран?
— Взгляните сами.
Пуйяд пробежал глазами листки.
— Де Панж, — приказал Пуйяд лейтенанту, — сегодня вечером зачитаете это всем.
— Русским тоже?
— Обязательно.
Читка письма Люси состоялась после ужина. В начале Люсетт от себя и Жинетт передавала привет и сердечные поцелуи всем, кто их помнит. А дальше писала:
Недавно, Алекс, мы всей миссией присутствовали на незабываемом зрелище: по Москве вели тысячи плененных гитлеровцев. Об этом было заранее объявлено по радио, и населению разрешили стоять за бордюрами тротуаров. Немцам предстояло пересечь весь город (как если бы они прибыли в Париж на Лионский вокзал, а потом пешком добирались до Восточного). Они шли в мертвой тишине, на них гордо, с достоинством и с презрением смотрели женщины, старики и дети.
Вся военная миссия «Сражающейся Франции» в СССР в полном составе стояла на Садовой, перед станцией метро. Генерал Пети и все наши офицеры были в военной форме.
И вот представь себе, Алекс, этот небывалый в истории марш начался. В голове колонны шли генералы и старшие офицеры. Каждое каре пленников спереди и сзади конвоировали советские солдаты. Это было потрясающее зрелище, особенно на фоне воспоминаний о триумфальных маршах фашистов по другим странам. Куда девалась их былая спесь! Шли побежденные: один еле волок за собой обернутую грязной тряпкой ногу, второй брел с черной повязкой на глазу, третий — без руки…
Советские люди не проронили ни звука, никто не двигался. За время марша был всего один инцидент; какой-то старичок, не в силах сдерживать чувства, прорвался сквозь оцепление, бросился к первому гитлеровцу, обругал его страшными словами, плюнул в лицо.
Но для нас, французов, милый Алекс, самым волнующим моментом того дня было окончание марша, когда шла колонна пленников — наших земляков из Эльзаса и Лотарингии. Все они прикрепили к курткам какое-то подобие трехцветных кокард, а когда поравнялись с нами и увидели генерала Пети, стоявшего в кузове грузовика с откинутыми бортами, принялись кричать: «Вив ля Франс, мой генерал! Мы не были добровольцами! Нас призвали насильно. Да здравствует Франция!»
Эрнест Пети не проявил к ним ни малейшего сочувствия. Наоборот, зло сплюнул и сказал сквозь зубы: «Мерзавцы! Кто не хотел, тот с нами». А я разразилась рыданиями. Как показалось, не одну меня так все это взволновало. Наши мужчины тоже чувствовали себя не в своей тарелке, говорили глухими, надтреснутыми голосами, часто сморкались в платки.
Марш продолжался два часа. Завершился он тем, что, ко всеобщему одобрению москвичей, по мостовым прошли поливальные машины и тщательно смыли следы колонны…
Жан закончил чтение. В комнате долго стояла тишина. Каждый живо представлял себе услышанное. Люси так ярко все описала, что это нетрудно было сделать.
Нашлась страна, где Гитлеру уже дали по хребту, а со временем сломают его окончательно. Он вожделенно мечтал о параде в Москве. И вот получил его. Только не парад триумфа, а парад позора.
— Неужели есть французы, воюющие против России и против нас? — нарушил тишину Дешане.
— Да, нашлись, — ответил Пуйяд, — об этом мало кто из нас знает, но вишисты имеют свои, правда, немногочисленные, войска на восточном фронте.
— Хотел бы я столкнуться хоть с одним петеновцем в воздухе, живо бы из него кишки выпустил! — зло сказал Риссо.
— Самолеты им не доверяют, — сообщил Альбер.
— Видать, такие они вояки, — раздался чей-то голос.
— Какое дело, такие и вояки, — подытожил Агавельян.
Письмо Люсетт Моро никого не оставило равнодушным. Оно еще раз помогло всем убедиться; крах фашистского рейха не за горами.
Несмотря на то что воина вроде бы обошла Микунтаны стороной, жизнь в деревне с каждым днем становилась беспокойнее.
Пробивавшиеся на запад, к своим, разрозненные группки гитлеровцев то и дело давали знать о себе. Новый начштаба полка майор Вдовий, сменивший капитана Шурахова, убывшего к новому месту службы, вместе со своим помощником капитаном Профателюком первым делом организовал оборону аэродрома, а также «прочесывание» лесных массивов, окружающих его. Было несколько стычек, в результате которых полк «обзавелся» двумя пленными гитлеровцами — солдатом и офицером.
Всем не терпелось покинуть это зажиточное, но небезопасное селение, где приходилось заниматься делом, не свойственным авиаторам.
Пуйяд доложил о настроениях в полку Захарову. Тот, человек деятельный и решительный, велел срочно перебазироваться в только что освобожденный городок Алитус.
— Не знаю, как там все сложится, — добавил он, — но если позволят обстоятельства, вы получите новые самолеты.
— Какие? — невольно вырвалось у Пуйяда.
— Як-три.
— Благодарю за прекрасную новость, мой генерал!
Еще год назад у Пуйяда состоялся доверительный разговор с представителем авиазавода, выпускавшего Як-9.
Тот рассказал, что уже тогда проходили испытания самых легких в мире истребителей, созданных по личному указанию Сталина, потребовавшего в кратчайшее время противопоставить немецкому Ме-109Ф более надежную боевую машину.
Новость обрадовала всех. Ускоренными темпами полк начал готовиться к перелету в Алитус. Но Микунтаны не пожелали расставаться с французами без приятного сюрприза. Он свалился с неба в виде обыкновенной куклы-матрешки. Подобрали ее, осмотрели — женской булавкой приколота записочка: «Наше сердечное спасибо за поддержку огоньком. Летчицы Пе-2».
Французы были изумлены и восхищены. Пикирующие бомбардировщики Пе-2 они прикрывали при форсировании Немана. Восхищались работой «петляковых»: после них на переднем крае обороны противника оставалось глубоко вспаханное поле с искореженной, разбросанной повсюду вражеской техникой. Таких все уничтожающих, сокрушительных ударов французам еще не приходилось видеть. Конечно же, никто из «нормандцев» и подумать не мог, что этими грозными машинами управляли русские девушки. Правда, кое-кто строил об этом догадки, вспоминая случай, когда однажды зимой на их аэродром из-за сильной метели приземлился Пе-2. Тогда на землю, как уверяли очевидцы, спустилась ангельской красоты летчица Ольга Шорохова. Переждала пургу в компании французов, наперебой галантно расшаркивающихся перед ней, и улетела, не оставив адреса.
Пуйяд сразу же навел справки о местонахождении полка Пе-2. Выяснилось: почти рядом.
— Мы обязаны ответить на вызов, — сказал Дельфино. — Надо пригласить их в гости.
— Позовите Жака Андре, — приказал Пуйяд. Тот не заставил себя долго ждать.
— Вы просились в смоленский госпиталь — проведать раненого друга Ширраса. Лебединскому тоже нужно туда: получить противомалярийную вакцину. Для Эйхенбаума у меня будет особое поручение. Берите У-два и втроем отправляйтесь в Смоленск.
Миссия Эйхенбаума заключалась в том, что он должен был на обратном пути, когда Андре приземлится на аэродроме базирования Пе-2, пригласить летчиц в гости к «нормандцам».