Веселой компанией троица убыла в Смоленск. Там они не нашли ничего лучшего, как приземлиться на футбольное поле у госпиталя. Андре что-то не рассчитал и врезался в какое-то деревянное сооружение; его ноги оказались зажатыми досками, пробившими пол кабины. Лебединский попробовал высвободить незадачливого пилота. Это не удалось, и он помчался в госпиталь просить пилу.
— Вам стерильную или простую? — недоуменно спросили его.
Жорж также ничего не понимая, замигал глазами, а когда сообразил, что находится в операционной, сокрушенно махнул рукой:
— Извините, не туда попал. Где у вас столярная мастерская?
Андре отделался лишь сильными ушибами. И потому встреча с летчицами Пе-2 оттянулась на три дня, то есть на время, потребовавшееся для восстановления У-2.
— Вас только за смертью посылать, вволю пожил бы на свете — зло прошипел Пуйяд.
Однако ему тут же пришлось сменить гнев на милость: следом приземлился Ли-2, из которого яркой, щебечущей стайкой высыпали пилоты пикирующих бомбардировщиков в своей лучшей, хранившейся для особых случаев форме. Среди них были Надя Федутенко, Катя Федорова, Галя Турабелидзе, Милица Казаринова, Валя Волкова и… Оля Шорохова. С трудом верилось, что эти милые, нежные, хрупкие девушки — мужественные героини фронтового неба. Восхищенный Пьер Пуйяд за ужином провозгласил:
— Если бы можно было собрать все цветы земли, их было бы мало, чтобы по достоинству отблагодарить за подвиги советских женщин-летчиц.
— За таких девушек Жак Андре мог разбить десять связных «стрекоз», — говорили после встречи «нормандцы», благодаря судьбу, ниспославшую им великолепный вечер в обществе очаровательных и отважных дам.
Алитус находится в пятидесяти километрах от Каунаса, на берегу Немана — той самой реки, которая еще недавно представлялась недосягаемой. Сейчас ее волны перекатывали разбухшие трупы в мышино-зеленых гитлеровских мундирах.
Не успели приземлиться и освоиться — приказ на взлет. Продолжались бои за полное очищение правобережья Немана. Советские войска наступали также южнее — в направлении Гумбинена.
Под командованием Матраса три пары истребителей ушли на свободный полет. Не успели углубиться в воздушное пространство над занятой врагом территорией, как увидели десять «юнкерсов» под прикрытием четырех «фоккеров». Завязался бой. Правда, не такой, какие случались в начальный период действий «Нормандии». Сейчас каждый знал свое место, свою задачу, никто никого не упускал из виду. Теперь только непосвященному могло показаться, что происходящая схватка — беспорядочное, неосмысленное кувыркание самолетов. Нет, бой шел по тактическим законам, каждая сторона добивалась осуществления четкой цели: враг хотел, избежав собственных потерь, нанести бомбовый удар по нашим войскам, а «нормандцы» — сорвать его планы и уничтожить как можно больше машин противника.
Крутится, вертится клубок истребителей вокруг яростно отстреливающихся бомбардировщиков, которые сомкнулись в плотный строй. Эфир забит французскими, немецкими командами и ругательствами. «Нормандцы» то и дело подсказывают друг другу:
— Пен, отверни в сторону!
— Стреляй, Мартело, стреляй же!
— Мовье, сзади «месс».
Истребители пикируют, взмывают ввысь, переворачиваются через крыло, идут на боевые развороты. Огненные трассы, чередуясь и скрещиваясь, тянутся со всех сторон.
Что-то долго нет результата. Ага, есть! Кто-то выпрыгнул с парашютом. Чей самолет, разматывая черную дымную ленту, пошел к земле? Мелькают кресты — «фоккер». Победа Жака Андре. Молодец! У врага осталось три истребителя. Уже легче. Горит «юнкерс»! Поджег Морис Шалль. Искупает вину. Отваливается крыло еще у одного «юнкерса». На сберкнижку Ле Мартело сегодня поступит первая тысяча рублей. А почему «заковылял» Андре? Ах, отбит правый элерон! Куда девался Франсуа де Жоффр? Уходит — что-то стряслось с мотором.
— Раяки, раяки, все ко мне! — командуем Матрас.
К нему тут же пристроились Бейсад, Монье, Мартело.
— Атакуем!
Горит еще один «фоккер», за ним — «юнкерс». Пять побед! Еще одна и в среднем будет на каждого по сбитому пирату. Но гитлеровцы больше не изъявляют желания сражаться, поспешно уходят.
Матрас снова командует: «Все ко мне!» Однако видит рядом с собой только Ле Мартело.
К моменту приземления этой пары на аэродром уже залатывали пробоины на машинах Андре и де Жоффра. Бейсада и Монье не было. Через день Монье появился — ему пришлось воспользоваться парашютом. «Противоударный, пылевлагонепроницаемый Попов!» — говорили о нем. В который раз он вышел сухим из воды! А Бейсад пропал. Ему так и не довелось услышать из уст Пуйяда взволновавшую всех новость о том, что 31 июля в ознаменование особых заслуг полка в боях за Неман Сталин подписал приказ о присвоении ему наименования Неманского.
— Отныне и навсегда, — громко объявил командир перед строем, — наша воинская часть именуется: «Авиационный истребительный полк «Нормандия — Неман». Дети, внуки в правнуки наши будут с гордостью произносить это название. Ибо оно стало символом немеркнущей славы французского мужества, символом нашего боевого братства с великим русским народом!
Когда завершились торжества по поводу столь знаменательного события, из штаба принесли радиограмму. Пуйяд пробежал текст и резко скомандовал:
— По самолетам!
В тот день летчики не задерживались на земле ни одной лишней минуты. Заправлялись горючим, пополняли боекомплект — и по «газам». С каждым вылетом рос боевой счет полка. Его умножили Альбер, Мартело, Лорийон, Мурье. Но недосчитались в своих — Ройве Пинона, Константина Фельдзера.
Куда девался Пинон, не видел никто. Что же касается Фельдзера, то командир звена Мурье, занятый отражением атаки двух наседавших «мессов», заметил, как Константин выбросился с парашютом из подбитой машины, как ветром понесло его в сторону противника. Пока Мурье развязал себе руки, свалив одного фашиста, Фельдзер упал прямо на позиции гитлеровцев и был взят в плен.
Все знали сложную жизненную историю Константина. Уроженец Киева, он попал во Францию вместе с родителями, подвергшимися преследованию царских сатрапов. Закончил авиационную школу в Блерио. Вишистов отверг сразу, пытался присоединиться к силам Сопротивления. В Испании его арестовали. Бежал. В Алжире снова был схвачен и приговорен к каторжным работам в Тунисе. Вырваться на волю смог только в 1942-м. Через год добился права быть посланным в «Нормандию».
И вот теперь судьба уготовила ему новое испытание.
Александр Лоран вспоминал позже, что Константин предчувствовал беду. За несколько дней до упомянутого вылета он обратился к Пуйяду с предложением выдать «нормандцам» удостоверения на вымышленные имена, как делалось в республиканской Испании. В штабе воздушной армии пошли навстречу: летчики, пожелавшие этого, поменяли документы. Фельдзер стал Бертье — взял девичью фамилию своей матери. В свое время механик украсил ему рукоятку пистолета ТТ — с одной стороны под плексигласовой пластинкой поместил изображение лотарингского креста и штриховой портрет де Голля, с другой — серпа и молота и силуэт Сталина. Совсем недавно Фельдзер-Бертье извлек оба рисунка и спрятал среди вещей, которые не брал с собой на задания.
Худшие предчувствия Фельдзера оправдались. Со 2 августа начался его путь испытаний, о котором «нормандцы» узнают лишь несколько лет спустя после войны.
Фельдзер приземлился в самом центре литовского городка Вилкавичи, в 130 километрах от Кенигсберга. В самолете он был оглушен взрывом снаряда и с трудом соображал, что происходит. Ужасно болела обожженная кожа лица.
Когда опомнился, увидел офицера-эсэсовца, с любопытством рассматривающего летную куртку королевских ВВС Англии — предмет помощи союзников «нормандцам».
— Что, сражаешься за рубли?! — заорал фашист.
Глядя на врага, Фельдзер думал, что единственное, чего бы он сейчас хотел — просто перестать существовать. Но изменить уже ничего не мог.
— Час назад мы расстреляли француза — летчика-партизана, — по-сорочьи стрекотал эсэсовец. — Вот его документы. Смотрите! — сунул пленному под нос развернутое удостоверение личности.
«Роже Пинон», — прочел Фельдзер и внутренне содрогнулся.
— Ясно, тоже «Нормандия», — заключил гитлеровец. — Но вы, Бертье, итальянец и, к сожалению, закон смерти на вас не распространяется.
Узника бросили в битком набитый такими же страдальцами товарный вагон и отправили в нюрнбергский концлагерь. Там он встретился с… Бейсадом, которого тоже спасло от немедленного расстрела замененное удостоверение личности. С тех пор они не расставались.
Фельдзер лишь в конце войны сумел вырваться из плена вместе с русскими офицерами — летчиком Иваном Грязновым и артиллеристом Филиппом Гурьевым. Полуживых, их подобрали американцы.
Жана Бейсада союзники освободили из другого концлагеря, в который тот был заключен после неудачного побега.
В ночь, когда Фельдзер не вернулся в «Нормандию — Неман», аэродром полка подвергся массированной бомбардировке. К счастью, никто из личного состава не был даже ранен. Но 12 «яков» оказались полностью выведенными из строя. Даже примени Агавельян всю изобретательность, ему не удалось бы восстановить их. Пришлось эти самолеты списывать.
И вот, наконец, появились Як-3, очаровавшие французов. Простой, легкий, быстрый и отлично вооруженный истребитель. Равных ему не было в мире. Правда, скоро дали знать о себе и его слабости: относительно небольшая автономность (всего один час полета), деликатное шасси, недостаточная прочность при перегрузках. Последний недостаток в какой-то мере стал причиной гибели лейтенанта Бертрана.
И все же минусы нового самолета никак не могли затмить его положительных качеств.
Преимущества Як-3 перед немецкими истребителями были настолько очевидны, что со слабостями примирились.
Боевые действия показали, что в умелых руках новой машине нет цены. В этом в числе первых на собственном опыте убедился Гаэль Табуре. Над Тильзитом он вместе с Роже Соважем связал боем четверку «фокке-вульфов». Роже с ходу сбил одного из них, и теперь можно было действовать поспокойнее. Пока Табуре выбирал наиболее выгодное положение для атаки, со стороны солнца навалилось еще восемь «мессов», один из которых устремился прямо к Гаэлю. Хорошо, что пилот твердо запомнил передаваемое от Пуликена к Тюляну, от Тюляна к Альберу неписаное правило: «Истребитель должен иметь глаза на затылке». Прежде чем открыть огонь по взятому на прицел фашисту, Табуре очень кстати оглянулся — и смог уклониться от выпущенной по нему трассы. Его начали зажимать «в тиски» четыре вражеских истребителя. Соваж дрался вверху, тоже в окружении четырех машин противника. По всему чувствовалось, что у него подходят к концу боеприпасы: уж слишком экономно отстреливается. Значит, на помощь друга надежды нет. Скорее наоборот, необходимо как можно быстрее выручать его. Гаэль вспомнил, что он на Як-3 — самом маневренном истребителе. Чуть подал сектор газа вперед, взял ручку на себя — и машина, как вздыбленная, рванулась ввысь. Однако смысла в том уже не было: отстрелявшийся Соваж на форсаже вышел из боя, а немецкие самолеты, преследовавшие его, развернулись и понеслись наперерез Табуре.
Ну и ситуация! По словам Гаэля, он уже представлял себе встречу со своей прапрабабушкой. Но слова мелькнула спасительная мысль: «Я же на Як-3! Не пускают вверх, брошусь вниз». Увлекая за собой восемь лучших истребителей люфтваффе, Табуре вошел в крутое пике. Не забывал происшедшего с Бертраном: до предельной перегрузки Як-3 не доводил. На очень малой высоте выровнял машину, сделал глубокий вираж — до минимума, гарантировавшего от сваливания на крыло, потом снизил скорость и получил возможность ходить по кругу с наименьшим радиусом.
Гитлеровцы уверовали: в их руки попала легкая добыча. Один за другим они стали пристраиваться к «яку» в хвост, но через какую-то минуту оказывались у него впереди; над каждым из них нависала угроза срыва в штопор — подобное маневрирование «мессеру» было совершенно противопоказано. Орешек оказался фашистам не по зубам. Мало того, они едва успевали уклоняться от огня Табуре. Что-то отлетело от киля одного «месса», получил пробоину в боку другой, а третий зачадил-задымил и пошел на вынужденную.
«Ну и поделом вам, гады!» — воспрянул духом Табуре. Удручало одно: стрелка топливомера клонилась к нулю. Надо думать, как быть дальше. Пока Гаэль закладывал виражи все ниже, немцы, уже только пять, снижались, правда, по гораздо большему кругу. Они и так, и этак пытались взять «яка» на прицел, но никак не получалось.
Вдруг все «мессы», как по сигналу, исчезли, растворились в пространстве. «Что их напугало?» Табуре осмотрелся — советские истребители. Целых два звена! «Восемнадцатый полк!» — радостно восклицает Гаэль и направляется домой. Только ткнулся колесами о землю — винт прекратил вращение.
Прибежал взбешенный Альбер.
— Если в следующий раз тебе захочется быть сбитым, будь добр, не бери мой самолет! — кричал он.
Гаэлю действительно пришлось воспользоваться машиной Мориса — на своей что-то не ладилось. Он не обиделся за столь холодный прием; как и все, знал: если Альбер кричит, значит, рад, что летчик вернулся живым и невредимым.
В самом деле, Морис тут же перешел на мирный тон:
— Пересаживайся на свой самолет, взмывай снова. Надо сменить над передним краем группу истребителей полка Голубова.
Сам полковник еще находился в госпитале, его заменял подполковник Заморин, но везде и всюду в разговорах продолжал жить «полк Голубова».
— Отличная машина, мой командир, для побед созданная. — Гаэль похлопал «як» по фюзеляжу.
— Сейчас представится возможность еще раз проверить ее.
Над линией фронта истребители обнаружили восьмерку немецких бомбардировщиков.
По радио раздался голос Альбера:
— «Куры» собираются снести яички. Приготовиться к атаке. Смотреть в оба — могут появиться «мессы».
Две пары «яков», будто острые кинжалы, вонзаются во вражескую стаю. Что тут началось! Гаэль потом говорил, что это напоминало резню Варфоломеевской ночи. Гитлеровские стрелки-радисты пытались отбиваться, но получали дозу свинца и умолкали. «Юнкерсы», вспыхивая и взрываясь, падали обломками на головы засевших в траншеях фашистов. Только одному Ю-87 удалось вырваться из побоища. Это случилось лишь потому, что появились «мессершмитты». На сей раз что-то не сработало в педантично налаженной немецкой машине: истребители опоздали. Но они были полны решимости взять реванш и хоть как-то оправдаться перед своим начальством за столь большие потери среди бомбардировщиков.
Сейчас кашу заваривал противник. Но поспеть ей не удалось: на помощь «нормандцам» пришли смелые, бравые парни полковника Голубова.
Однако один из «мессов» испортил Табуре настроение — повредил ему систему управления. Гаэль уже начал готовиться к прыжку — открыл фонарь, отстегнул привязные ремни; упершись руками о борта кабины, приподнялся на сиденье, но, когда увидел, что подоспела помощь, успокоился и решил еще раз опробовать рули. Машина реагировала только на отклонение элеронов. Этого явно мало для боя, но лететь на базу с горем пополам можно.
Кое-как Гаэль «приковылял» домой. А выйдя из кабины и увидев, что сделал с его «яком» враг, стал мрачнее тучи: половина стабилизатора срезана, руль высоты заклинен, от руля поворота почти ничего не осталось.
— Вот теперь действительно можешь сказать, что машина отличная, — произнес подошедший Альбер. — Вернуться без нее можно только по глупости.
— Я чуть было не спорол такой глупости, мой командир, — чистосердечно признался Табуре.
— Павел Друзенков в таких случаях говорил: ошибся — что ушибся, вперед — наука.
— А кто такой этот Павел Друзенков?
— Мой русский учитель.
— Где вы учились у него?
Марсель взглянул на молодого пилота и подумал о том, как быстро на войне все меняется.
— Здесь, в «Нормандии», — ответил комэск.
Табуре, пилот с 1938 года, уже был достаточно опытен для того, чтобы знать, каких летчиков-инструкторов ученики помнят всю жизнь.