Илья Эренбург обратился ко всем сразу:
— Следите за «Правдой» и «Красной звездой». Скоро о вас узнает весь мир.
Желанные гости отбыли.
Зайдя в кабинет, Пуликен вскрыл пакет, вынул из него и развернул аккуратно сложенный лист меловой бумаги. Прочитал машинописный текст: «Майору Жозефу Пуликену. Ваш рапорт рассмотрен. Будет удовлетворен после полной подготовки эскадрильи к боевым действиям. Генерал Пети».
— Все правильно, — произнес вполголоса. — Дело должно быть доведено до конца.
Через три дня на аэродроме приземлились 10 новеньких, только что с завода Як-1. Тюлян, Литольф, де ля Пуап загорячились:
— Давайте сразу летать на них.
— Нет-нет! — отрезал Пуликен. — Сначала — на Як-семь. Вы, Тюлян, сделаете на нем контрольные полеты со всеми, лично дадите каждому допуск к боевой машине. За это время ваш механик Жан Калорб покрасит коки винтов в сине-бело-красный цвет.
Тюлян приступил к делу незамедлительно. Подъем для авиаспециалистов был объявлен раньше. Бедняги коченели на жгучем ветру, пока удавалось запустить двигатели. А потом, до прихода летчиков, они, сидя в кабинах, поддерживали работу двигателей на малых оборотах.
Майор Тюлян — худой, жилистый, с вечно блуждающей улыбкой, торопил время. Одного за другим сажал в кабину учебно-тренировочного «яка» пилотов, по очереди передавал им управление самолетом: выруливайте, взлетайте… Если в первом полете по кругу летчик действовал нормально, разрешал ему пересесть на Як-1 — отрабатывать управление на выруливании, взлете…
Запущенный Тюляном учебный конвейер работал четко, слаженно и уже к первой половине февраля стало возможным представлять эскадрилью на проверку.
Пуликен рапортовал генералу Пети: «После выполнения каждым летчиком сорока учебно-тренировочных и пятнадцати самостоятельных полетов переучивание на Як-1 считаю законченным».
22 февраля, согласно приказу, эскадрилья расставалась со своим первым командиром майором Жозефом Пуликеном. Командование принимал майор Жан Луи Тюлян.
Жозеф не сомневался в своем преемнике. Он знал, что передает эскадрилью в надежные руки. Но предостерегал Жана от излишней горячности:
— Не надо спешить. Не устраивай гонок. Авиация не терпит суеты.
Тюляну не лишне было внять этому совету, ведь он отныне становился ответственным за все.
Когда Пуликен в последний раз проходил перед строем эскадрильи и крепко пожимал каждому соотечественнику руку, на его глазах выступали слезы. Лично для него «большое русское приключение» заканчивалось, он переходил на службу в военную миссию — непосредственно под начало генерала Пети.
«Большое русское приключение» продолжат его сподвижники-патриоты, которых Илья Эренбург уже назвал в газете «Правда» гордыми посланниками французского мужества.
Боевое «крещение»
Жозеф Риссо и другие летчики, в свое время летавшие на черном ночном истребителе «харрикейн», пересели на Як-1 — машину белого цвета: цвета русской зимы. Им предоставилась возможность сравнивать, оценивать.
Риссо перечислял достоинства «яка», а Ноель Кастелен загибал пальцы рук: шины низкого давления — любая площадка годится для взлета и посадки; немногочисленные, совсем не сложные в пользовании пилотажно-навигационные приборы; круговой обзор из кабины; элементарная система управления двигателем — «газ», шаг винта и еще несколько крайне необходимых рычагов; отсутствуют капризные сервомеханизмы; стрельба из пушки ведется через ось редуктора мотора… Помимо перечисленного, у этого, тогда самого легкого в мире истребителя имелось немало технических новшеств, которые облегчали пилотам управление самолетом.
— А хочешь, Ноель, я попробую на «месте» развернуться?
— Это ты, Жозеф, загнул!
— Ну пусть не совсем на «месте», а за тридцать секунд сделаю полный вираж.
— Не удастся.
— Давай на пари?
— Что ж, по рукам! Проигравший раздобудет в городе пиво.
— Идет.
Пошли к Тюляну. Тот, помня выговор Пуликена относительно скоропалительных решений, обстоятельно поразмыслив, пришел к выводу, что дело стоящее; пусть ребята проверят и себя, и машину.
Судьями выступала вся эскадрилья. Жозеф Риссо совершил полный глубокий вираж не за 30, а за 14 секунд. Ноель Кастелен проиграл.
— Выходит, в бою за одну минуту можно сделать четыре разворота на триста шестьдесят градусов, — резюмировал Тюлян. — На таких вертких машинах летать мне еще не приходилось.
— Юркий и вооружение солидное. Истребитель что надо, — подключился Литольф.
— Кстати, вы напомнили о вооружении. Надо же пристрелять пушки и пулеметы. Кто у нас мастер этого дела? — спросил после паузы майор.
— Механик самолета Дервиля — капрал Раймон Троллье.
Его тут же вызвали и поставили задачу: отрегулировать и пристрелять вооружение своей машины, а затем научить этому всех остальных механиков.
Троллье с энтузиазмом взялся за дело. Он хорошо усвоил существенные особенности «яка»: при одновременном ведении огня из пушки и пулемета трассы снарядов и пуль должны пересекаться только на расстоянии 400 метров от места стрельбы. Трассы пулемета, установленного слева под капотом, пересекающие плоскость винта, могут разнести вдребезги его лопасти, если в нужный момент лопасти не будут автоматически проворачиваться на 20° относительно своей оси. Такое «взаимодействие» винта и пулемета обеспечивается специальным синхронизатором, а также системой рычагов и тяг, которые под воздействием резкого перепада температур и больших механических нагрузок деформируются, а поэтому время от времени нуждаются в регулировках.
В данной ситуации, когда самолеты только прибыли с завода, ничего подобного делать не требовалось. Но Троллье, впервые столкнувшийся с такой системой, решил все проверить лично. Взяв в помощники механиков Видаля и Вейля, он снял капот, полностью, как ему показалось, разрядил пулемет.
— Проворачивайте потихоньку винт, — скомандовал, положив палец на кнопку открытия огня.
Видаль и Вейль — крепкие парни — без особых усилий сдвинули с места винт застывшего мотора. Как только одна из лопастей встала против створа пулемета, Троллье нажал кнопку — раздался сухой щелчок, и в тот же миг винт повернулся на положенный угол.
— Смотрите, и в самом деле замечательный фокус! — воскликнул он в кабине.
— Здорово сработано! — подтвердили помощники.
Под характерные щелчки спуска затвора Видаль и Вейль потихоньку продолжали вращать винт. И вдруг оба словно испарились.
— Эй, что случилось?! — крикнул Троллье.
Молчание. Не на шутку встревожившись, капрал выскочил из кабины и увидел помощников, лежащих на снегу с перекошенными от страха лицами, а над их головами-зияющую в лопасти дыру от пули.
Первым примчался лейтенант Дервиль. Схватился руками за голову:
— О, боже мой! Что же я делать буду?!
Подбежал майор Тюлян. Поджарый, весь как на пружинах, желваки мечутся на скулах.
— Что вы натворили, капрал Троллье?!
— Он меня без ножа зарезал, — показал Дервиль на пробитую лопасть.
— Как это случилось?! — негодуя, спросил майор.
— Сам понять не могу, — понурив голову, отвечал Троллье. — Я ведь отлично помню, что кассеты разрядил полностью.
— Помню, помню! Вы что же думаете, на складе у нас винты навалом свалены?! — распекал командир эскадрильи.
Это «навалом свалены» повторялось и повторялось в ушах механика. Он четко представил себе перспективу лейтенанта Дервиля: ждать новой лопасти можно три года, а, судя по всему, скоро предстоит отправка на фронт.
О происшествии доложили в штаб дивизии. Ее командир, полковник С. П. Андреев, рассудил так: механик конечно же виноват — до конца не произвел разрядку. Но ведь и система не сработала, значит, есть в ней дефект. Он тут же распорядился послать специалистов на проверку вооружения всех самолетов эскадрильи.
Как говорится, не было счастья, так несчастье помогло. В итоге на «яке» Дервиля заменили пулемет, лопасть, и все наладилось. Ввиду удачного для капрала поворота событий его репутация хорошего специалиста не поколебалась. Именно поэтому Тюлян снова поручил ему производить пристрелку.
Отбуксировали машину на край летного поля, выровняли ее по горизонту, подставив под хвост пустую бочку из-под бензина, колодки — под колеса. Затем Троллье тщательно отмерил 400 метров. В точке пересечения трасс, у кустарника, росшего в стороне от аэродрома, была установлена деревянная мишень.
Вернувшись к самолету, Троллье доложил лейтенанту Дервилю, что все готово. Тот занял место в кабине, дал очередь из девяти-десяти одновременных пушечных и пулеметных выстрелов.
Троллье бросился к мишени. Пулевые попадания есть, снаряды же ушли в «молоко».
Механик — бегом назад, к регулировочным устройствам. Его спринтерский бег повторялся раз десять, пока, в конце концов, не была достигнута нужная точность и кучность огня.
Дело было уже сделано, когда со стороны мишени показалась толпа людей — преимущественно женщин, с каким-то подобием флага в руках.
— Не стреляйте! Не стреляйте! — кричали они.
— Троллье, — сокрушенно обратился Дервиль. — Ты опять что-то натворил?! Наверное, там, за кустами, деревня!
— Мой командир, клянусь богом, сколько глазу видно — бугристый пустырь!
— Бугристый?
— Да, какие-то насыпи.
— Чего же не доложил?
— Так ведь людьми там и не пахло. Откуда они — в толк не возьму.
Тем временем толпа приближалась. В руках-наполненные чем-то ведра, лукошки.
— Троллье, кажется, нам несут угощение. Хотят поздравить с отличной пристрелкой оружия!
Люди приблизились к самолету. Старик с седой окладистой бородой, идущий впереди всех, заговорил::
— Хлопцы, что же вы стреляете по… — и умолк, уставившись на необычную фуражку Дервиля с трехцветным околышем.
— Франсьон, франсьон, — попытался объясниться лейтенант.
Услышав незнакомую речь, дед сделался мрачнее тучи.
— Бабы, а ну окружай!
Ничего не понявшие «нормандцы», увидев на лицах пришельцев бескомпромиссную решимость, побледнели и подняли руки кверху.
Обстановка осложнилась, когда дед увидел на борту истребителя красные звезды.
— Диверсанты! Собирались угнать наш самолет! Ну-а, Пелагея, одна нога здесь-другая в штабе!..
Самая молодая и прыткая Пелагея, оставив наполненное бураками ведро, словно вихрь помчалась через аэродром.
— Мы — советский ВВС, «Нормандия», ля франсе, — снова пробовал объясниться Дервиль.
— Документы! — строго потребовал дед.
— Документ еще но…
— Но-но. Стоять на месте, не двигаться! Пелагея вскоре вернулась с Павлом Ивановичем Друзенковым.
— Что, папаша, шпионов поймал?
— Да кто их знает, кто они! Самолет наш захватили, стреляют. Спросил документы — нокают, не имеют, значится.
— Правильно, папаша. Идет война, смотреть нужно в оба. Но в данном случае — это наши французские друзья. Вместе против Гитлера и его своры выступаем.
— Откуда нам знать, кто они? — сконфузился старик.
— А как вы здесь оказались? — спросил Друзенков.
— Кагаты, бурты то есть с бураками на зиму окапывали.
— А картошки у вас не найдется?
— Есть немного.
— Ну что ж, нет худа без добра. Поделитесь с нами картошкой и бураками, а мы вам тоже чем-то поможем.
— Вы бы нам дохтура и лехтура прислали: больных много, и что в мире делается, не знаем.
— Договорились. Будут у вас и доктор, и лектор, и газеты, и кино.
Так, благодаря происшедшему, у «нормандцев» стал более разнообразным стол, а у крестьян соседствующей с аэродромом деревеньки появились новые друзья — французские летчики. Они помогли механикам выбрать наиболее подходящее место для пристрелки бортового оружия. Под руководством капрала эта операция через несколько дней была завершена, после чего ему и другим отличившимся авиаспециалистам предоставили увольнение в город.
Друзья Троллье воспользовались поощрением незамедлительно, он же, наведя лоск, отправился к «шефам», после чего французы шутили:
— Что, Раймон, Пелагея так же сразу подняла руки, как ты перед ней?
Троллье помалкивал.
Прошли боевые стрельбы на земле и в воздухе. Майор Друзенков и майор Тюлян пришли к заключению, что эскадрилью можно представлять на инспекционную проверку.
Солнечным мартовским днем к «нормандцам» прибыли генерал Пети, представитель советских ВВС полковник Левандович и майор Мирле. Последний привез французам удостоверения личности, внешне ничем не отличавшиеся от тех, которые были у наших летчиков. В них, согласно статусу, значилось, что такой-то является представителем «Нормандии», сражающейся на стороне Красной Армии.
Вручением удостоверений как бы окончательно узаконивалось пребывание французских авиаторов в Советском Союзе.
— Теперь тебе никакие деды не страшны, — поддел Дервиля Литольф.
— Зато вы можете легко обходиться без удостоверения, — прищурившись, пустил стрелу обратно Раймон.
Лейтенант имел в виду исключительный аскетизм Литольфа: тот не курил, не пил спиртного, не увлекался женщинами. Он всецело был поглощен одной-единственной идеей — спроектировать такой самолет, который летал бы выше, дальше и быстрее всех существующих. Углубившись в излюбленные расчеты, Литольф никого и ничего не замечал, поэтому, наверное, с ним никогда не случалось ни смешного, ни грустного.
При всех своих странностях Литольф отличался исключительной лихостью в воздухе. Казалось, только там, отрешившись от формул и цифр, он давал себе полную волю, вкладывал в пилотирование все чувства и эмоции и тем самым создавал особый, ни с чьим не схожий летный почерк. Именно эта черта характера выдвинула его в заместители Тюляна.
Отныне командиру и его заместителю предстояло первыми продемонстрировать, чему научились французы за три месяца пребывания на советской земле. От них во многом зависел срок отправки эскадрильи на фронт. Ведь отлично подготовленные командиры всегда сумеют подтянуть подчиненных до своего уровня.
14 летчиков выстроились перед высокой комиссией. Открывает строй рослый капитан Альбер Литольф, замыкает приземистый лейтенант Жан де Панж. Да, Жан де Панж. Он не летал на Як-7, не осваивал Як-1, но получил, наконец, свой долгожданный связной У-2. Лефевр и Дюран — добровольные инструкторы — совершили с ним тренировочные полеты общей сложностью три с половиной часа, затем технику его пилотирования проверил Литольф, который, «не заметив» зигзагов на посадке, дал «добро».
Теперь начальник штаба с полным основанием занимал место в строю летчиков, сознавая, что и на его долю, пусть и без участия в воздушных боях, выпадет немало хлопот и забот.
— Эскадрилья «Нормандия» к инспекторской проверке готова! — четко доложил Тюлян.
— Майор Тюлян — на старт! — командует генерал Пети.
Трещит тридцатиградусный мороз. Снег под ногами поскрипывает, рассыпается, будто сахар. Пар от дыхания сизым инеем оседает на меховых воротниках курток.
— Мой командир, самолет к вылету готов! — взял под козырек сержант Калорб.
— Отлично, Жан! Сейчас проверим твою работу в воздухе.
— Надеюсь, останетесь довольны.
— Посмотрим.
Это «посмотрим» в свое время в корне изменило судьбу Жана. В Раяке он служил в бомбардировочной авиации. Как-то Тюляну случилось наблюдать его работу. Понравилась.
— Мне потребуется такой механик в России, — сказал он.
— Исключено, — ответил Калорб. — Никто меня в группу истребителей не отпустит и не зачислит.
— Посмотрим.
Тюлян доказал, что он человек дела, слов на ветер не бросает. Так жизненные пути двух Жанов скрестились на советском самолете.
Комэск занял место в кабине, механик помог ему надеть и пристегнуть лямки парашюта, закрыл фонарь. Хорошо прогретый мотор завелся сразу. Тюлян опробовал его на низких режимах, разведя руки в стороны, показал: «Убрать колодки!» И вот уже, оставляя за собой высокий снежный шлейф, машина устремилась на старт.
Волнующий момент! Переживает Калорб — не подвел бы двигатель. Тревожатся летчики — не сорвался бы пилотаж. Озабочены члены комиссии — все ли пройдет благополучно? Как-никак впервые в истории французские летчики держат экзамен перед представителем советского командования. Полковник Левандович думает: «Нормандцы» — народ честолюбивый; Тюлян весь выложится, но покажет себя». А Жан, взмывая в небо, размышлял! «Русские люди добрые, участливые, но, когда требуют интересы дела, их принципиальность ничто не поколеблет: подавай товар лицом — и все тут».