Она не умерла, читающий. Мне так захотелось. Она осталась жива. Неудачно вскрыла вены. О Литиной выходке я узнал на следующий день. Ее отвезли в больницу, но выпустили на поруки сестры-врача, которая умолила докторов. Иначе это могло кончиться специальным психиатрическим отделением, в которое никто не хочет попадать.
Я знал, почему Лита это сделала, так поступила. И, честно, не придал этому большого значения. На лекциях я не замечал ее, выключая полностью из поля зрения даже сектор аудитории, где она сидела. Для меня она была мертва.
В институт она приходила скромно одетой. В юбках ниже колена. С застывшей грустной маской на лице. Никто не видел ее улыбающейся. Она практически ни с кем не общалась. Бесшумно возникая в институте и беззвучно исчезая в никуда.
Я отворачиваюсь от нее и иду дальше, чувствую противную слабость в бедрах. Я ощущаю ее дыхание рядом. Оно крадется за мной, преследует. Я слышу вздох… и выдох…
— А-алеша. — Голос из моего прошлого ада. Я иду, не оборачиваясь. — Пожалуйста, Алеша…
Тандем движется в бушующем, жестоком, большом мире — две песчинки.
— Алешенька, я не могу поспеть за тобой. Я на каблуках…
Справа больничный сад, я сворачиваю в него. Сам. И только я останавливаюсь, она молниеносно опускается на колени.
— Я виновата перед тобой, и мне не хватит жизни искупить свою вину…
Я смотрю безразлично на нее. Я не видел ее четыре месяца. Я думал, она исчезла из моей жизни навсегда. И больше этот бред никогда не повторится.
Лицо аккуратно накрашено. Руки сжаты в кулачки.
— Умоляю тебя всем святым, только прости меня…
Глаза опущены долу, я вижу лишь накрашенные, разделенные иголкой ресницы. Опускаются, замирают, открываются.
Сплошные деревья до ограды сада. Мы никому не видны. Ее щека подрагивает. «Сейчас польются слезы», — думаю отрешенно я.
— Я молю тебя только о прощении. Мне не нужно, чтобы ты со мной встречался. Я понимаю, что недостойна тебя, что все, что связано со мной — грязь.
Я раскрываю невольно рот:
— Значит, тебе не нужны встречи со мной?
Она вздрагивает, как услышав гром небесный.
— Что ты, Алешенька, я только и мечтаю увидеть тебя. Чтобы ты обнял меня. Как бы ты ко мне прикоснулся и где… Я бы жизнь за это отдала… За одно свидание с тобой, за одно объятие твое.
Я смотрю на ее собранные в пучок волосы и чувствую, как змеи-слова пробираются, вползают в мое сердце и яд уже начинает действовать на мой мозг и душу. Я не хочу сдаваться, я слабею, я не хочу впускать ее обратно, я проклинаю себя. Про себя. В моей душе только-только начала подживать рана. Только заживать начала, затягиваясь в рубец.
Я пытаюсь удержаться и чувствую, как качусь вниз, в ад. Будет еще и хуже, и больнее, я предчувствую, «змея, вбрызнув яд в сердце, сведет тебя с ума». Откуда это? «Грамматика любви» — какое хорошее название. Я еще не выучил и азбуки…
Она чувствует момент. О, как она всегда прекрасно чувствовала момент моего колебания. Шатания…
Ее пальцы разжимаются и дотрагиваются до моих колен.
— Мне снится все время один и тот же сон: твои обнаженные ноги, руки сжимают мои бедра, тело, талию в объятиях. Каждую ночь. Как наваждение. Я схожу с ума без твоего тела.
Крадутся змеи, ползут в мое сердце — я слушаю. Не ухожу.
— Я молю тебя, любовь моя, прости меня.
Она падает мне в ноги и целует их сквозь босоножки.
(Сердце прокушено, яд подействовал, я не быстро, но и не медленно сдался.)
— Встань, — слышу я глухой, не мой голос.
Зачем мне это, Господи, за что? Она погубит всё, и все погибнут.
У меня страх — самого себя, я не соображаю, что делаю. Через что переступаю. И как буду, потом, за это расплачиваться. Я даже не представляю, как страшно буду за это расплачиваться.
Я сажаю ее на скамейку. Она спазматически хватает мою руку и начинает ее покрывать поцелуями. Я чувствую горячие мягкие губы. И не убираю руку. Мне нужно больше яда, чтобы отравиться им до конца. Чтобы полностью выключилось сознание. Иначе я не переступлю через адский ров…
Когда я сознаю, что совершаю, не соображая, я готов растерзать себя. Разорвать. Я слаб, Господи, что же мне делать? Ну что же мне делать…
Она уже целует мои обе руки, обнимая ими свое лицо. Прижимая их к своим щекам.
Я не отрываю — руки…
— Это не значит, что я простил тебя, — слышу не свой голос.
А что же это еще значит, идиот?! Она целует твои руки.
— Нет, нет, Алешенька, нет. Да, Алешенька, да, любовь моя, я понимаю. Я знаю, что ты не простишь меня никогда. Мне лишь бы видеть тебя, слышать твой голос… И умирать от любви к тебе…
Я смотрел ей в лицо.
— Я совершенно схожу с ума от любви к тебе.
Я верил — зачем бы она говорила. Зачем я, кретин, в это верил: «зачем бы она говорила». О, она знала, зачем она говорила.
— Я согласна на любые подачки. Лишь бы ты их давал. На любые условия, лишь бы раз в месяц твое тело содрогалось над моим. Лишь бы мое тело истекало истомой под твоим… Лишь бы раз в месяц я видела тебя. Я согласна даже на то, чтобы ты женился. Я уже с радостью думаю об этом… Я буду рада за тебя. По крайней мере, наверняка буду знать, что ты никогда полностью не будешь моим. Я не буду надеяться и ждать. Я буду твоей любовницей. (Это еще слаще.) Или кем ты пожелаешь, чтобы я была, если мое тело еще сможет приносить тебе удовольствие. Или заинтересует тебя. Я понимаю, что оно не может принести тебе удовлетворение… В любое время, в любом месте я буду возникать по мановению твоего взгляда. И исчезать, когда прикажешь. Я на все, на все, Алешенька, согласна.
Я вздрогнул при слове «любовница». Откуда она знает такое слово?
— Лишь позови, лишь прикажи — я все исполню.
Яд твоих речей, позолота твоих уст.
— Зачем ты вскрыла вены?
— Потому что когда-то это сделал ты, когда у тебя не было выхода.
— Ты считаешь, что это допустимое сравнение?
— Что ты, Алешенька, упаси Господи.
Я оттянул рукав ее малиновой рубашки с белым воротником. На каждой кисти красовались по две сизых неровных бороздки. С рваными краями.
— Ты все теперь будешь делать, как я?
— Да, Алешенька, ты мой бог.
Моментами она была экзальтированной. Она входила в экзальтированное состояние. Я посмотрел на нее — ее глаза молились на меня. Какой мужчина, какой двуногий в мире мог от этого отказаться? Когда на него молились. Я не мог. Я был слаб.
— И что же дальше, — сказал я вслух скорее для самого себя. Она восприняла это как обращение.
— Все, что пожелаешь. Я твоя тень, половик, наложница.
— Но я ничего не желаю — с тобой. Я желаю забыть тебя.
— Позволь мне только коснуться, — она положила руку на мои легкие брюки, — и я сделаю так, что у тебя возникнут желания.
Она подняла впервые взгляд — на уровень моих глаз. В ее глазах… В них стояло обожание.
— О да, опыт у тебя есть, и не с одним, а сразу с двумя.
Она отдернула руку, обжегшись.
— Не надо, Алешенька, только не так. Я не думала, что мое прикасание вызывает такие чувства.
— А ты вообще когда-нибудь о чем-нибудь думаешь?
— Я думаю только о тебе!
Я опустил взгляд невольно на ее грудь, талию. И вспомнил, что совсем забыл, как она мне нравилась. Передо мной сидела живая женщина, взволнованно дышащая, готовая выполнить любой мой каприз, любое мое желание, любой вывих, любой маразм. И между нами стояло только одно, только одно разделяло нас — ее изнасилование. Только один рубеж. И я не мог преодолеть этот Рубикон. Этот Океан.
Мы уселись на скамейке, и один сантиметр разделял наши бедра. Но он и есть тот рубеж, тот ров, который я не могу переступить.
Она задает нейтральный вопрос, пытаясь завязать разговор:
— Алеша, а что ты будешь делать летом?
— Поеду в Прибалтику.
— Со своей… н-невестой?
— Конечно, со своей невестой. Она меня ни разу не предала, ни на чьих коленях не сидела, «умирая от любви ко мне», ни с кем в губы не целовалась, ни у кого в рот не брала.
— Да, Алешенька, я все знаю, этому нет объяснения. Мне нет прощения. Можно я только поцелую тебя на прощание.
Кубок из золота с ядом я выпил до дна. Можно и так: кубок золотого яда… Дальше по тексту.
Она наклоняется, я отстраняюсь, она наклоняется еще и изнеженно, ласково целует меня в шею.
Поцелуй змеи…
Мы сидим с ней около ее дома. Вечер. Что-то горит на небе. Кажется, звезды…
— Когда ты хочешь, чтобы мы поехали? — спрашивает она.
— Вика, ты очень хорошая девочка. Но я не смогу с тобой поехать в Прибалтику.
— Почему? — вздрогнувшим голосом спрашивает она.
— Мне надо многое обдумать.
— Ты встретил кого-то?
— Не в этом дело.
— А в чем?
— Это ты и я. Понимаешь, должна быть какая-то алхимия во взаимоотношениях двоих. Если это любовь… А я не чувствую, не ощущаю…
— Я люблю тебя…
— Я знаю.
— Оттого ты так спокоен? И уверен.
— Нет. Я как раз никогда не мог понять твоего выбора. Я знаю, что у тебя много поклонников…
— Откуда ты знаешь? Я никогда тебе…
— Я ценю твои скромность и такт.
— Что еще ты во мне ценишь?
— Ты честная, талантливая, одаренная, приятная девочка. Невероятно помогающая и поддерживающая…
— Но всего этого недостаточно, чтобы любить меня. Правильно?
— Ты мне очень нужна. Я рад, что встретил тебя. Ты мне очень помогла в один душный период моей жизни. Ужасный, удушливый. Я думал, что все прошло и рана зарубцевалась, но ничего в жизни не проходит бесследно.
— Ты хочешь, чтобы я в Прибалтику поехала одна?
— Как ты пожелаешь.
— А ты не боишься, что я могу кого-то встретить?
— На все воля Божья. Или чья-то. Всё наверху уже расписано, нам остается только день и час, определенный час, когда суждено узнать.
— Значит, это правда, что ты не любишь меня? Раз тебя не волнует, что я поеду одна или кого-то встречу…
— Твоя аксиома опирается на неправильный вывод. На неправильную истину.
— Ты всегда был лучше в языке, чем я. Я поэтому все время говорю, что тебе нужно писать. У тебя талант…
Я поразился: даже теряя, она поддерживала меня.
— Что ты будешь делать летом?
— Думать, зачем я живу. И что делать с жизнью дальше.
— Если я могу помочь тебе… Я не поеду никуда.
Она поражала меня все больше.
— Ты должна отдохнуть после кино, поезжай.
— Мы больше не увидимся никогда?..
— Вик, я не расстаюсь с тобой навсегда. Мне нужно просто побыть одному и осмыслить свои личные проблемы, которые никого не касаются. Я в тупике, и мне нужно найти из него выход. И это не честно, пока я ищу выход, таскать тебя за собой по тупику.
— Но я согласна.
— Я знаю. И благодарю тебя за это.
Я взял ее руку и прижал к щеке. Она погладила мою щеку, потом наклонилась и поцеловала в губы…
Я поступал нечестно, я не собирался возвращаться к ней или встречаться. Но я не мог разрубить сразу шнур, шелк, волокна отношений, связывающие нас.
Я хотел сидеть на двух стульях, а это невозможно. И никому не удавалось.
— Значит, наша помолвка откладывается?
Я вздрогнул, совсем забыв и привыкнув, что мы считались женихом и невестой.
— На какой срок?
— Не знаю. Я боюсь, что мы оба поспешили. Это тоже буду сидеть и обдумывать я.
— Я не поспешила. Я знаю, что на все согласна — с тобой. «Сомнения мучат только моего господина»… Но я ценю, что он абсолютно честен и не скрывает своих колебаний от меня.
Я встал. Когда не можешь сказать самого главного, лучше откланяться и уйти со сцены.
— Можно я поцелую тебя на прощание?
Наши губы слились: ее — настойчиво, мои — покорно. И две слезы скатились на наш прощальный поцелуй.
— Позвони мне, когда я вернусь. В конце лета.
В институте мы сдаем последние экзамены, и она умоляет меня провести с ней час.
Дома каким-то образом я объясняю, почему не еду с Викой в Юрмалу. И на меня с недоумением смотрят сразу две пары глаз.
— Я бы не отпускал ее одну на курорт на целых два месяца, — говорит мой папа.
Но я не слушаю его…
Мы идем по Плющихе.
— Что ты хочешь делать сегодня вечером?
Она гарцует, едва сдерживая радость, рядом со мной.
— Сидеть и говорить с тобой про что такое хорошо и что такое плохо.
— С превеликим удовольствием. Мне все нравится с тобой, Алешенька. Я не верю, что мы снова будем вместе. Разговаривать…
— Не «будем», а только на сегодняшний вечер. И лишь по случаю окончания экзаменов.
Обманываю я сам себя. Цокот каблуков сбивается.
— Ты правду говоришь, Алеша?
— Только одну, — продолжаю обманывать себя. — И тебя учил: говорить правду, одну только правду, болезненную, но…
— Значит, после сегодняшнего вечера ты со мной не будешь встречаться? — Ее губы складываются в предслезное выражение, рисунок, абрис.
— Тебя не устраивает, мы можем сейчас распрощаться.
— Что ты, Алешенька, меня все устраивает, я всем довольна. Я и на это не смела рассчитывать.
Первая зрелая мысль, которую слышу от Литы. Или вторая.
— Как это ты дошла до такой умной мысли?
— Я подумала.
— Не может быть! Ты можешь думать? Подумай и скажи что-нибудь умное еще.
— Я безумно счастлива, что мы проведем этот вечер вместе.
— Это уже выражение эмоций, а не мысль. То есть чисто эмоциональный предмет. А не дума или фраза.
— Алешенька, откуда ты так хорошо знаешь язык?
— Это вторая умная мысль?
— Нет, — она улыбается, — это все говорят.
Она что, подслушивала?
— А то я испугался, что ты можешь надумать две умных мысли подряд. Насчет знания языка — это тебе кажется.
— Мне так не кажется, извини, что впервые возражаю тебе. Ты действительно очень необыкновенно и красиво выражаешь свои мысли. Как будто вяжешь их одну к другой необычайным узором. Вязью. И всегда точно и ярко подбираешь слова.
— Сегодня что у нас: день лести?
— Тебе не надо льстить. Нет лести, которая была бы достойна тебя.
— О, да ты уже перешла на хвалебные оды по поводу восшествия на престол. Как Сумароков или Кантемир. И иже Ломоносов.
— К сожалению, я не могу писать, а то…
— К счастью. А можно я задам тебе страшный вопрос?
— Тебе все можно, Алешенька, — замерла она.
— А третью умную мысль ты сможешь произвести. Из того места, что заполняется сознанием.
От неожиданности она рассмеялась.
— Ты не обижаешься, что я засмеялась, Алеша?
— Тебе не кажется, что мне немного поздно обижаться. Все, что ты могла, по-моему, ты со мной проделала!
Как я глубоко заблуждался. Наивный…
— Алешенька, давай не будем о грустном, мне хочется тебе сегодня доставить радость.
— Как ты собираешься это сделать? Исчезнуть навсегда?!
— По-другому.
— Попробуй.
— Можно я возьму тебя за руку?
— Можно.
Она взяла меня цепко под руку и заспешила рядом, пытаясь попасть в шаг.
— Спасибо. Раньше ты не разрешал мне брать тебя под руку в окрестностях института.
— Раньше ты была девушкой, — я вздохнул, — а теперь я переступил и презираю себя за это.
— Зато я обожествляю тебя за это.
— За что?
— За то, что ты возишься со мной, прощаешь, даришь, заботишься, защищаешь от злого мира…
— Это тебе кажется, ты себе нафантазировала.
— Я не умею фантазировать, я реалистка.
Я даже повернулся. От удивления и неожиданности.
— Это была третья умная мысль? Самая умная.
— Если ты так считаешь. Я рада, что они тебе понравились.
— …И — последняя.
— Я еще скажу…
Она улыбнулась загадочно. Со мной рядом шла Лита, я не мог поверить, но чувствовал, как у меня начинает возникать желание.
— Я так давно не была в кино. С того самого раза с тобой, последнего. Я дала себе слово не ходить без тебя никуда.
— Как трогательно.
— Недалеко от Смоленской есть маленький кинотеатр, где идет твой любимый фильм «Брак по-итальянски». Хочешь посмотреть?