Она схватила мою руку и стала целовать. Даже сейчас, несмотря ни на что, она возбуждала меня, это была какая-то патология. Я отдернул руку как ужаленный.
— Ты такой незапятнанный, Алешенька, ты такой прозрачный. Я тебя запачкала. Как же я тебя запачкала…
Слезы с тушью текли по ее вздрагивающим щекам.
— Она будет ждать тебя в диспансере в два часа дня. Сказала, что чем скорее, тем лучше.
— А что, если я не заразился, это длилось всего несколько мгновений?
— Все равно нужно провести курс уколов — профилактически, сказала Ангелина. Она лично будет лечить тебя.
— Я счастлив. Спасибо за помощь, о себе я позабочусь сам.
Она зарыдала в голос:
— Изувечь меня, Алешенька, изувечь, только не бросай. Я же не хотела…
— Хватит, — сказал я. — Вытри лицо и езжай домой заниматься. Сейчас же!
— Ты мне позвонишь?
— Все, что ее волновало. Ее даже не волновало и никак не трогало — за что ей-то все это!
Я задумался.
— А ты пойдешь к врачу? — спрашивает Лита.
— Нет, буду носить в себе всю жизнь — на память о тебе!
Она улыбнулась сквозь катящиеся слезы:
— Ты пойдешь к своему папе?
— Только в твоей голове могла возникнуть такая умная идея.
Я поворачиваюсь и иду сдавать зачет. У меня сейчас в голове спокойно и хорошо — как раз состояние для зачета.
Каким-то чудом я его сдаю, преподавательница видит, что я не в совсем обычном состоянии, и не сводит со мной счетов.
Я выхожу из здания. Солнце стоит высоко в небе и согревает жаром всех, кроме меня, — мне холодно. Я иду и считаю: суббота — не в счет, воскресенье, понедельник, вторник — сегодня третий день. Завтра все начнется. Мне кажется, что у меня уже все горит и жжет в паху. Или мне кажется, что все кажется? Хотя телу холодно и знобит.
Я выбегаю на улицу и как безумный хватаю такси.
— На Котельническую набережную! — бросаю я.
Венерологический диспансер находится рядом с кинотеатром «Иллюзион». Хорошее сочетание.
Одни иллюзии. Адам Алмазов был подарком Аллаха грешной земле. Адам был чеченец. Гордая, драчливая, маленькая нация. Со своим кодексом чести. Адам был «московским чеченцем», цивилизованным, ворвавшимся в Москву по медицинской прописке, потому как в столице никто не хотел лечить «сифоны» и «триппера». Спустя пять лет он стал заведующим диспансером, у него была голова на плечах. Хотя там, по-моему, всего было три врача. И никакой конкуренции. Все хотели быть хирургами или гинекологами. Но не урологами и венерологами. Маленький, коротенький, вечно куда-то спешащий, суетящийся, он делал — там — большие деньги.
Венерические пациенты почему-то считали, что нужно платить венерологическим врачам, чтобы их не ставили «на учет». Поэтому шли не в свои диспансеры, не в районные. Хотя кто бы проверял этот «учет»? Кто мог разобраться в этом всеобщем больном бардаке. Какой здоровый?
Когда-то мы гуляли и пили вместе — он был родственником пары моих подруг, сестричек Заргановых. О, эта двойка достойна пера Перова: Зося и Зара.
У них все начиналось на «З». Пошли мне Бог слова. Давно это было, гулянки с Адамом. Когда-то, тогда, он предлагал и моему брату работу, но будущий министр здравоохранения не мог опуститься до венерологического диспансера.
Адам Алмазов в белом халате сам вышел из кабинета встречать меня у двери, которую я пнул, открыв ногой. Я панически боялся прикасаться к чему бы то ни было в этих сифилитических заведениях.
— А, салам алейкум, — шутливо сказал он.
— Ва-алейкум ас-салам!
— Мой юный друг, надеюсь, радость увидеть старого товарища привела тебя в это, находящееся в самом нижнем и самом падшем кругу ада, место?!
Для чеченца у него неплохо был подвешен язык.
Мы обнялись и три раза коснулись щекой щеки. Таков обычай.
— Как жизнь, Адам?
— Разве это жизнь — одно заболевание! Ты первый здоровый, кто пришел навестить меня сюда.
Несмотря на трагичность ситуации, я невольно улыбнулся. Его такие же маленькие глазки, как и он сам, отметили это про себя.
— Как сестрички? — спросил он.
— Они не навещали тебя здесь?
— Что ты, им вообще нельзя иметь половых отношений до замужества.
Да, да, подумал я, они свято выполняют предписание Аллаха.
— Не знаю, у них теперь свой «детский сад», у меня свой — институт. «Малина» распалась. Они теперь в «секрете», кажется, с англичанином дружат.
— А хорошо гуляли тогда! Они меня мастерски раскручивали. Но как! А где твой брат?
— На «скорой помощи» и на полставки участковым терапевтом.
— До сих пор? Ему надо голову чуть-чуть подстричь. Тут он как-то на твою бывшую пассию накололся, так я лечил его потом. Бесплатно.
— Как звали?
— Верка, кажется.
— Не возжелай девушку ближнего своего. Верка королева блядей была. Она и ко мне в кровать необычайным образом забралась. Пятьдесят минут спустя после того, как стояла в подъезде, незнакомка, с каким-то парнем.
— Стройная фигура, спортивные ноги. Я и ее потом лечил.
— Странно, брат мне не рассказывал об этом «семейном» эпизоде. Постеснялся, видимо.
— С таким «станком» и ногами, видимо, хорошо исполняла…
— Королевой «фака» была. Шесть раз за ночь, семь, восемь — пожалуйста!
— Ну да?!
— Я худел на глазах…
— Я помню, ты был стройный и поджарый.
— А сейчас?
— Еще лучше! Кажется, вечность назад это было. А всего год прошел.
Я задумался. Он сел, вскочил из кресла, опять сел и сказал:
— Что привело тебя ко мне, кроме любви?
— Адам, я был с девушкой… — Я запнулся, мне было дико стыдно, не зная, как сказать, что она заражена гонореей.
— Тебе понравилось? Хочешь мне рассказать, как это было? Или показать?! Ты помнишь, как эта пара вытворяла на диване, которую мы напоили? А потом все сгрудились и смотрели, сдергивая одеяло.
— Девушка Марина, была близкая подруга Веры. У нее была одна специфическая особенность: она никому не могла отказать!
— Она у меня никогда не лечилась! — сказал Адам, и мы рассмеялись.
«Плакать буду», — подумал я.
— И что с девушкой? — серьезно спросил он.
— С ней произошел неприятный случай, в результате которого ее заразили венерическим заболеванием.
— Каким?
— Гонореей.
— Когда ты с ней был?
— В субботу. Но я не совсем, чтобы с нею был…
— Расстегивай свои красивые брюки.
— Адам, мне неудобно перед тобой… раздеваться.
— «Неудобно», когда из канала течет, потому что болит. Не болтай глупости. Живей, ты мне не платишь за визит! — Адам тщательно моет руки. — Все-таки ты сын врача.
Он смотрит головку члена, давит, жмет, мнет и говорит, что ничего нет. Пока.
— Адам, ты не дал мне договорить.
— Наверняка что-нибудь умное скажешь, какое-нибудь открытие сделал?
— Я был с ней всего один раз, полминуты. Я даже не кончил в нее. Сперма была на…
— С каких пор это мешает гонококкам пробраться в мужской канал, когда они облепляют стенки влагалища, куда ты «вошел» на полминуты…
Я вздрогнул, явственно представив.
— Ладно, не буду вдаваться в венерологические подробности, а то ты еще вырвешь мне на голову.
— Значит, я не болен?
— Но проколоться все равно надо, профилактически. А также привести партнершу, которая «наградила».
Как отстраненно, со стороны, звучит венерическая лексика.
— Сколько времени это займет?
— Начнем сейчас, придешь завтра и послезавтра. Через три дня будешь как новенький.
— Но я не болен??
— Ты хочешь дождаться, чтобы убедиться?! Поверь мне, это больнее, чем укол. Подожди, я принесу стерильные шприцы.
Он приносит:
— Если тебе хочется верить, что ты не заражен, верь!
Он делает мне два разных укола, уколы я ненавижу.
Какое-то ощущение от этих уколов грязи и запачканности. Итак, я запятнан. Я больше никогда не смогу сказать себе: я никогда не болел. Сорвали печать. Больше того, я даже не узнаю: заразила она меня или нет.
— Одевайся, спасибо за доставленное удовольствие созерцать твой стройный зад.
— Адам, большое спасибо.
— Так и быть, по старой дружбе, не поставлю тебя на учет!
Мы смеемся. Я одеваюсь.
— Адам… сколько я тебе должен за твое удовольствие, которое ты мне доставил?
— Ты что, с ума со временем сошел? Придешь завтра ровно в два. Девушка-то красивая?
— Не мне судить…
— Но в ближайшие дни не забирайся ни на кого, пока я не сделаю мазок и не проверю анализ мочи.
— Ты по-прежнему пьешь армянский коньяк?
— Это моя слабость, за неимением французского. Но тебе сейчас пить нельзя, надеюсь, ты это знаешь? Как сын врача. Ты не хочешь делать себе больно!
— Как раз хочу, — непонятно отвечаю я.
— Поэтому угощать коньяком я тебя не буду!
Мы прощаемся, он протягивает мне руку, поколебавшись, я жму ее. И боюсь идти в туалет… чтобы помыть руки. Я всего здесь боюсь, даже воздуха.
Лита, Лита…
Я еду в Елисеевский гастроном в центре. Там работает бывшая девушка двоюродного брата. Москва расчерчена по девушкам. Прошлым евам и нынешним мадоннам.
Вика сразу узнает меня и приветливо улыбается. Она похожа на дочь одной известной киноактрисы. И почему мне не нравится Вика?
— Здравствуй, мистер грация!
Я оборачиваюсь назад…
— Ты меня с кем-то перепутала.
— Такую фигуру невозможно ни с какой перепутать! Чем могу быть полезна? Ты совсем не ешь, такой стройный?
— Мне нужен французский коньяк.
— А итальянский шоколад не нужен?
— Говорят, швейцарский самый лучший.
Она на мгновение задумывается, стоя за прилавком. Светлая девочка, может, ее с Максом познакомить? Впрочем, ему нужна Брижжит Бардо.
— Разве только из запаса Министерства иностранных дел. Мне нужно будет пару дней. Сейчас каждая бутылка на счету.
Она смотрит мне в глаза.
— Ты можешь зайти в пятницу, к концу рабочего дня? Я должна буду вынести сама.
Она продолжает смотреть мне в глаза.
— Это очень неудобно?
— Ничего страшного.
— Спасибо большое.
Она прощально кивает.
— До встречи, — говорят ее накрашенные губы.
У дверей квартиры на Архитектора Власова меня ждет сюрприз, одетый в модные английские джинсы, которые я ей подарил. Обтягивающая блузка демонстрирует высоту груди. «Красивая» ли она? Я все ищу слова, я еще не нашел слов, чтобы ее описать. Она неописуема…
Она невольно берется за пуговичку блузки.
— Я не так выгляжу?
О, этот ее томный, бархатный голос, когда она говорит со мной.
— Что ты здесь делаешь?
— Я только хотела узнать, что сказал врач?
— С чего ты взяла, что я видел врача?
— Ты очень умный, Алешенька.
— Не очень, если я с тобой.
Она почувствовала слабинку, маленькую расщелинку. И уже повисла на мне, целуя в шею.
— Для этого есть телефон…
— Я его потеряла, бумажку, на которой он записан.
— Ты правда потеряла?
— Да, но я помню его наизусть, с первого мгновения. Я сказала правду… Я всегда буду говорить только правду. Но давай считать, что я его потеряла: я так хотела увидеть тебя. Обнять.
Ее руки соскользнули мне на пояс.
— Может, войдем в квартиру?!
— А можно?
— Не переигрывай, Лита. Ты не актриса.
Хотя…
— Я думала, ты рассердишься, когда увидишь, что я приехала. Что сказал врач, у тебя что-нибудь не так?
Я включил свет. Мне нравился ее символический язык, состоящий из эвфемизмов.
— Сказал, чтобы я привел ту, которая меня «наградила».
Она осеклась.
— Вколол два укола и сказал прийти завтра.
— Но у тебя ничего не болит?
Я усмехнулся:
— Душа. Знаешь, есть такая. Между двумя сосками расположена.
— Можно я ее поцелую и приласкаю?
— Ты уже меня поласкала. Спасибо, поэтому мне нужно ходить в венерологический диспансер. Чтобы вылечиться от твоих ласк.
Она вскинулась:
— Мне сегодня начали новый курс лечения и дали…
— Я рад за тебя. Какие у нас милые разговоры. Возвышенные, чувственные, почти шекспировские.
Она сникла, но через минуту опять встрепенулась:
— Ты голодный, я привезла тебе поесть?
— Мне совсем не до еды сегодня. Может, ты сможешь подсказать причину?
Большая слеза медленно выкатывается из ее глаза. И катится вниз.
Несмотря на ее ласковые уговоры, на все ее уговоры, мы спим под разными простынями. Она к тому же в халате, безропотно подчиняясь.
Утром я спешу в туалет и минуту спустя зову ее.
— Ты хотела знать — пожалуйста!
После мочеиспускания тонкие длинные нити тянутся из канала, не разрываясь, плавно опускаясь на воду. Как лески, но тоньше и прозрачней. Нити…
Она сначала не понимает. Потом опускается на колени.
Берет рукой и прижимает его к щеке. Совсем не брезгует. И трется об него щекой.
— Он хороший, он очень хороший…
Я беру туалетную бумагу и пытаюсь оборвать, отрубить нити. Я начинаю невольно возбуждаться и отвожу ее руку из-под него.
Как ласково она держала меня. Я поражаюсь сверху красоте ее обнаженных плеч из-под спавшего халата. Она уже целует мои колени.
На Котельнической набережной всегда пустынно. Как крепость с выступами стоит громадный дом.
Я проскальзываю, не коснувшись венерологической двери. Адам внимательно слушает мой рассказ о нитях и говорит:
— Хорошо, что я вколол тебе два укола. Очень вовремя, надеюсь, запарализовал его гнойное величество гонококк. Так как потом часто бывают воспаления — урологические.
Я удивленно смотрю на него. Маленький, как Наполеон, Адам командует мне:
— Снимай штаны!
Я еще более удивленно смотрю на него, но слушаюсь. Он делает мне укол, который болью отдается по всему телу.
Почему тот факт, что Адам — знакомый, смягчает ощущение оскорбления, что я — сын врача, должен лечиться в венерологическом диспансере, я не понимаю.
В пятницу, во второй половине дня, он объявляет, что я здоров. Взяв мазок из канала и проверив под микроскопом. Анализ мочи будет через три дня.
Никаких чувств у меня это не вызывает. Я не чувствовал, что я больной, я чувствовал себя униженным. Запачканным, нечистым и не целым. Каким-то гниющим, все равно заразным. Для своего тела, мозга, души.
Через центр я иду пешком. Предуик-эндная суета, все убегают с работы раньше; да и не работает никто…
— Привет, — говорит она. Вика достаточно хороша собой, чтобы работать продавщицей.
— Привет, — говорю я.
— Все для тебя сделала. — Она округляет большие глаза. И улыбается. — Подожди пять минут, я закончу и вынесу.
Я очень удивлен и ласково смотрю на нее. Она:
— У тебя синие глаза с голубым отливом.
— И что это значит?
— Мой любимый цвет. Мне очень нравится.
Я киваю автоматически и отхожу от прилавка, чтобы не задерживать очередь.
Я встречаю ее в длинном мраморном предбаннике (или холле). Елисеев, кажется, был купец. Купцы знали, как жить! Сейчас так не живут. Сейчас все принадлежит народу. Как жаль: хочется, чтобы хоть что-то принадлежало личности. Индивидууму. (А все принадлежит клике демагогов, цитирующих лозунги сифилитика Ленина. Интересно, кто его лечил тогда? Адама еще не было. Как и пенициллина…)
Вика одета достаточно модно и производит впечатление.
— Вика, тебе никто не говорил, что ты похожа на дочь известной киноактрисы?
— Говорили, часто, особенно после того, как вышел ее нашумевший фильм «Любовь». Только она выше. Как-то заходила со своим любимым — седоватым сценаристом, то ли писателем, он закупал ящики — на дачу.
— Сколько ему лет?
— Она ему в дочки годится, но смотрит на него обожающими глазами. А у него такие мешки от запоя, что…
Она запнулась. Мы вышли на Горького, в толкающуюся толпу.
— Поздравляю с окончанием рабочей недели!
— Было бы с чем!
Она протягивает мне фирменный пакет. Еще и пакет!