– Надо же, – сказала Настя, услышав де Бельмонта, – за окном Канн, и меня это не удивляет. Меня удивляет, что меня это не удивляет. Всё так, как должно быть. Иначе и не может быть, верно?
– Верно.
Она упала на спину и протянула руки к де Бельмонту.
– Иди ко мне, Жан-Пьер. Мне очень хочется.
Он обожал, когда на её лице появлялось это выражение шаловливой капризности – детское, поэтому невинное.
– Любовь в Каннах, – засмеялась она, обнимая его. – Правда, здорово?
– Что тебе нравится больше: любовь или Канны?
– Любовь. Но когда в Каннах – это красивее, правда?
Он прижался щекой к её груди.
«Мне сказочно повезло. За что судьба поднесла мне такой подарок? Я же почти равнодушен стал к жизни, просто перетекал изо дня в день, просто встречался и разговаривал, выполнял какую-то работу. Всё машинально, всё бессмысленно. Даже с женщинами у меня всё происходило машинально: приятно, но не больше. А теперь я чувствую каждый вздох, мне всё кажется значимым, всё имеет глубокий смысл, всё восторгает. Вот она выгибает шею, и я наслаждаюсь видом этой шеи, пульсирующей жилкой, нежной кожей. Вот она смотрит мне в глаза, и я знаю, что никто в мире больше не смотрит так, потому что нет больше таких глаз, такого света в зрачках, такой искристости взгляда. Вот она берёт меня рукой, и я испытываю то, что никогда не испытывал прежде – желание быть внутри её тела снова и снова, бесконечное желание именно этого тела, а не женщины вообще. И я не перестаю радоваться, не перестаю восторгаться»…
***
– Какой он, этот мэр? – спрашивала Настя.
– Обыкновенный человек, – отвечал де Бельмонт
– Ну как же обыкновенный! Он же мэр! Канны, конечно, не большой город, но такой знаменитый, такой необыкновенный, значит, и мэр должен быть необыкновенный.
– Сама увидишь. Мы уже приехали.
– А почему ты решил познакомить нас? – не переставала сыпать вопросами Настя.
– Хочу похвалиться, – засмеялся де Бельмонт.
– Чем похвалиться?
– Тобой… – Он надавил на тормоз и машина остановилась. – Я ужасный хвастун. Ты ещё не знаешь всех моих качеств.
Она приняла шутку и потрепала его по голове.
– Ты испортишь мне причёску, – предупредил он.
– У тебя нет причёски, – возразила она.
– Жан-Пьер, рад видеть вас! – в двери появился мужчина среднего роста. – Добрый вечер, мадемуазель. Много слышал о вас.
– Надеюсь, только хорошее?
– Разумеется! Плохое не задерживается во мне, пролетает сквозь меня, как сквозь сито.
Де Бельмонт представил их.
– Филипп де Валлон, мэр Канн… Анастасия Шереметьева, самая удивительная женщина в мире.
– Не сомневаюсь, – воскликнул мэр, – не сомневаюсь. Рад знакомству, мадемуазель. Сегодня у нас скромная компания, человек десять, старые друзья. Мы с Жан-Пьером давно дружим. Проходите в дом, пожалуйста…
Вечер протекал спокойно. Настя чувствовала себя центром внимания, и была очень довольна. Мадам де Валлон представила её присутствовавшим дамам. Чуть позже приехал Клод Арно, седовласый режиссёр, имя которого гремело по всему миру лет десять назад, но который не снял за последние годы ни одной картины. Его сопровождала Дина Бэллок, известная фотомодель, прославившаяся своими любовными похождениями. Увидев Настю, Дина расплылась в улыбке и бросилась к ней.
– Здравствуй, милая! – расцеловала она её, изображая бурную радость, и тут же зашептала на ухо. – Как хорошо, что здесь есть хоть один нормальный человек. Ужасно боялась, что сдохну от скуки среди этих чванливых куриц. Ты прелестно выглядишь, Анастаси…
Они никогда не дружили, лишь пару раз встречались на фотосессиях, но Дина держалась так, словно их с детства связывала крепкая дружба и они привыкли доверять друг другу самое сокровенное.
– Приятно видеть тебя здесь, – ответила Настя и чмокнула воздух возле щеки Дины Бэллок.
– Ты с кем?
– С месье де Бельмонтом.
– О! Поздравляю… Мечта многих женщин. Великолепный выбор. А у меня сама видишь… Не способен ни на что. По ночам сбегаю от него к бармену, – и Дина вульгарно рассмеялась.
Заметив, что улыбка на лице Насти сделалась натянутой, Жан-Пьер поспешил на помощь.
– Дорогая, позволь отвлечь тебя на минутку?
Настя с готовностью кивнула, и Жан-Пьер увлёк её за собой. Дина Бэллок мгновенно переключилась на кого-то из мужчин. Де Бельмонт остановился перед седовласым Клодом Арно.
– Вы очаровательное создание, – хрипло проговорил Арно и прилип пухлыми губами к Настиной руке. – Уверен, вы прекрасно будете смотреться на экране. Такое выразительное лицо сейчас редко встретишь. Всё больше куклы вокруг. Жаль, я сейчас не снимаю.
– Всё ещё впереди, Клод, – сказал де Бельмонт, приятельски похлопав его по плечу.
– К чертям! Зачем обманывать себя? Раньше я снимал по фильму в год, а теперь мне не хочется, – без тени горечи произнёс Клод Арно.
Потом он позвал мэра и они вдвоём ударились в воспоминания, перебирая чуть ли не по дням, как проводили время на прежних кинофестивалях.
– В воспоминаниях не меньше удовольствия, чем в других развлечениях, – негромко смеялся Арно, пошлёпывая себя ладонью по колену. – И у них есть преимущество: не нужно никуда ездить и тратить деньги. Ха-ха! Сиди и вспоминай. И можно ещё обманывать себя, приукрашивать былое, мол, вот как расчудесно всё было! Да, у старости есть свои положительные стороны, друзья…
Филипп де Валлон поднял шампанское и предложил тост за Арно.
– Мы все были свидетелями его триумфа, все преклонялись перед его несравненным талантом, не раз пересматривали его фильмы, ставшие культовыми. Так поблагодарим же судьбу за счастье, подаренное нам, за её щедрость, ибо не всем подарена радость общения с великим Клодом Арно. Друг мой, мы пьём за тебя!
– Спасибо, спасибо, но я давно уже труп, – сообщил довольно весело старый режиссёр, и Жан-Пьеру показалось, что Арно очень нравились слова про труп. Возможно, за последнее время они стали его любимой шуткой. – Не расточайте ваши комплименты, друзья, они могут скоро пригодиться на моих поминках. Ха-ха!
– Завтра, – продолжил мэр, отсмеявшись, – мы устраиваем праздник в честь Клода. Официальное мероприятие в рамках кинофестиваля.
– Надеюсь, вы не заставите меня пересматривать мои собственные фильмы. Я их терпеть не могу, ха-ха-ха! – Арно дёрнул рукой и пролил шампанское на ковёр.
Праздник, о котором сказал мэр, начался утром ретроспекцией фильмов Арно. Сам Клод Арно появился перед зрителями, произнёс несколько слов, поклонился и ушёл, уступив место танцующим девушкам в блестящих бикини и пышных белоснежных боа. Ночью праздник завершился красочным фейерверком над морем. Де Бельмонт договорился с мэром, чтобы им предоставили лодку, и они с воды любовались огненным шоу. Чёрные ночные волны то пугали бездной, то пылали огнём, будто вселенная вся заполнилась потоками искр, брызгами салюта, ослепительными фонтанами.
– Боже, какая красота, – шептала Настя, заворожённо глядя вверх, и де Бельмонт чувствовал себя на седьмом небе от возможности угодить девушке. Фейерверк не интересовал его, как не интересовал и весь кинофестиваль. Он хотел только одного – радовать Настю.
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
– Добро пожаловать в Сан Тропе, – взмахнул рукой де Бельмонт.
Впереди виднелась улица, забитая машинами. Вид лазурного морского залива никак не сочетался с автомобильной пробкой. Жан-Пьер надавил на педаль тормоза, и они плавно остановились.
– Что-то случилось? – спросила Настя, изумлённо разглядывая скопление машин.
– Здесь такое бывает.
Мимо, оживлённо беседуя, прошли англичане, затем зазвучала русская речь.
– Сплошные туристы, французского языка вообще не слышно, – сказала Настя.
– Со всего мира сюда тянутся. А что такого особенного в Сан-Тропе? – пожал плечами де Бельмонт. – Многие считают, что это Бриджит Бардо виновата. Она была на пике популярности, когда купила здесь дом. Вот и понеслись слухи, что здесь – райский уголок и что живут здесь только знаменитости. Про знаменитостей, конечно, врут. А место здесь и впрямь уютное, тихое, теперь ещё и очень буржуазное. Раньше тут жили только рыбаки, воняло рыбой, а теперь самые богатые люди мира катаются здесь на яхтах.
Автомобили шевельнулись, поехали, движение медленно возобновилось, но то и дело приходилось замедлять ход.
Через десять минут они свернули на Авеню Марешаль Фош и въехали в автоматически открывшиеся ворота. На тесном пространстве, пышно заросшем цветами, разместился старый двухэтажный дом и бассейн. Высокая ограда из крупных неровных камней, затянутая густыми вьюнами, отделала территорию от соседних вилл. Тёмные тени деревьев ажурно падали на дорожку с гладко утрамбованным гравием.
– Здесь я родился, – сказал де Бельмонт, заглушая двигатель.
– Красиво.
– Садовник приходит сюда регулярно, даже когда нас нет. Это единственное, что мы можем позволить себе из обслуги. Сестра, правда, обожает сама заниматься цветами, но всё-таки она любитель. Садовник у нас замечательный. А вот и он. Добрый день, Луи!
Из-за угла неторопливо, чуть припадая на одну ногу, появился пузатенький мужчина в соломенной шляпе с обвисшими полями. Он приветливо улыбался из-под пышных седых усов и покачивал головой. В его руках виднелись садовые ножницы.
– Добро пожаловать, месье! – с искренней радостью поприветствовал Луи.
– Мадемуазель зовут Анастасия, – указал де Бельмонт на свою спутницу, – или просто Настя.
– Вы очаровательны, мадемуазель Анастасия.
– Благодарю вас, Луи. У вас великолепный сад.
– Что умею, то умею. – Луи положил ножницы в глубокие оттопыренные карманы просторных штанов и, сняв шляпу, провёл ладонью по спутанным волосам.
– Обожаю цветы, – сказала Настя.
– Разве можно не любить их? – улыбнулся Луи, и лоб его покрылся складками. – Они для меня как дети, живые. Они тоже испытывают боль, тоже умеют блаженствовать. Но их преимущество перед нами в том, что они не обременяют себя мыслям, которыми нагружает себя человек. Они просто живут.
– Наш Луи – настоящий философ, – засмеялся де Бельмонт.
– Да, месье, у цветов нет стремлений, поэтому нет и разочарований. Счастье для них – это сама жизнь.
– Мне нравится здесь. – Настя запрокинула голову и раскинула руки в стороны, будто желая обнять окружавший её сад. Она медленно покружилась на месте, покачивая руками, как крыльями.
Де Бельмонт и Луи не сводили с неё глаз. Окружённая цветами, Настя была похожа на фею.
– И бассейн есть! – воскликнула она, прекратив кружение. – Жан-Пьер, как тут прелестно!
Жан-Пьер подхватил сумки и направился в дом. Настя медленно пошла за ним. Крупная белая бабочка порхала перед ней, словно указывая путь, но вдруг метнулась в сторону и опустилась на раскидистую кисть пальмы, росшую возле двери. Внутри было прохладно.
– Осваивайся, – Жан-Пьер сделал пригласительный жест. – Кухня и столовая на первом этаже. Библиотека тоже. Спальни на втором. Чтобы не мешать друг другу, мы с сестрой поделили время отдыха: две недели отданы ей с мужем, две – мне. Так и чередуем весь год. Ещё сюда приезжают погостить наши дети, они уже взрослые, им тоже полагается по кусочку пирога.
– Вы никогда не бываете здесь все вместе, всей семьёй?
– Случается. Например, на дни рождения. Но только по приглашению.
– Строго.
– Аристократия обязана жить по своим правилам, – с шутливой строгостью отозвался Жан-Пьер, поднимаясь по холодным каменным ступеням на второй этаж. – Иначе можно отправиться на гильотину.
– Сколько книг! – послышался голос Насти из библиотеки.
– Читай, наслаждайся.
– Все стены в книжных полках!
– Сейчас настоящую библиотеку мало у кого увидишь. Народ читает электронные книжки, – спустился по лестнице Жан-Пьер. – А я не могу. Электронная книга для меня то же самое, что для Луи сфотографированные цветы, которые нельзя понюхать и подержать в руках. Понимаю, что в век цифровых технологий всё становится другим, но я предпочитаю живую книгу. Конечно, я старомоден, книги занимают много места и вдобавок пылятся, зато с ними можно общаться. С любым предметом можно общаться, любить его или ненавидеть. Впрочем, зачем держать дома что-то ненавистное? Меня окружают только любимые вещи.
Де Бельмонт взял с полки большую книгу и перевернул несколько потрёпанных страниц.
– Этот том видел Наполеона, он перекочевал сюда из его личной библиотеки. Взгляни, вот пометки, сделанные рукой великого человека. Можно ли не трепетать, держа в руках такую вещь?
Настя с любопытством заглянула в книгу.
– Вот это написал Наполеон? Тот самый, который напал на Россию?
– Который напал на весь мир, дорогая, – уточнил де Бельмонт. – Который сам себя короновал и ещё много чего натворил. Неповторимый негодяй, которым по сию пору восхищаются лучшие умы человечества.
Настя с недоверием взяла книгу, и на её лице отразилось огромное удивление, когда она ощутила тяжесть книги, и едва не выронила её.
***
Настя любила бродить по улицам, трогала потрескавшуюся штукатурку старых домов, вслушивалась в собственные шаги, кормила птиц, подманивала их крошками от круасана, и порой пичужки даже заскакивали на её ладонь. Тогда Настя замирала, боясь спугнуть их, и задерживала дыхание, но пташки через секунду-другую взмахивали крылышками и шустро улетали, чтобы вскоре вернуться опять.
– Ты видел? Жан-Пьер, они клевали у меня с руки! – кричала она, не в силах сдержать восторг.
– Тебе все доверяют.
Настя благодарно припадала к Жан-Пьеру губами.
В те дни казалось, что им двоим принадлежало всё возможное человеческое счастье. Настя была неуёмной, она бегом поднималась и спускалась по ступеням, не стояла на месте ни минуты, переполняемая энергией юности, с которой ничто не может сравниться. Жан-Пьер нередко останавливался и смотрел на свою возлюбленную издали, потому что тягаться с её подвижностью ему было не под силу. Настя возвращалась вприпрыжку, часто напевая что-то.
– Ты не хочешь туда? – указывала она рукой в ту сторону, откуда прибежала только что. – Там красиво.
Он отрицательно мотал головой.
– Пойдём лучше в кафе и выпьем вина.
– С удовольствием, – соглашалась девушка.
Но ей всё же удавалось время от времени увлечь де Бельмонта куда-нибудь вверх по склону, чтобы оттуда полюбоваться красными черепичными крышами деревень.
– Сказочная панорама, – полной грудью вздыхала Настя, и Жан-Пьер, стоя подле неё с трудом сдерживался, чтобы не опрокинуть девушку и не овладеть ею на пыльной земле под шуршание густых зелёных кустов. Она угадывала его желания и укоризненно покачивала головой. – У тебя одно на уме, милый.
– В этом нет моей вины. Я всё время хочу тебя.
– Потерпи, нельзя же заниматься этим беспрерывно! – игриво грозила она пальцем.
– Не могу справиться с собой, – смеялся он задорно, по-мальчишески. – Ты возбуждаешь меня.
В ответ она целовала его – легко, шутя, без страсти, и тотчас бежала прочь.
Они путешествовали без всякой цели, наслаждаясь своей свободой от каких бы то ни было дел, останавливались там, где им нравилось, и любовались природой, пили вино, лакомились фруктами.
То и дело они заходили в кафе, заказывали что-нибудь выпить и, сидя за чашкой чая в тени тентов, вели неспешный разговор.
– Обожаю море, обожаю горы, обожаю небо! – Настя обводила глазами горизонт и жмурилась от удовольствия, как котёнок.
– Ты обожаешь всё.
– Да
– Счастливая.
– А ты разве не счастливый? – хватила она его за руку и тянула куда-нибудь к обрыву, с которого открывалась сине-зелёная масса лениво качавшихся морских волн.
– Я тоже счастлив, – отвечал он.
– Нет, ты разве не всё любишь? Можно ли что-то не любить в природе? Ах, как хорошо здесь! – её руки обвивали его шею. – Как чудесно!
– Я не люблю, когда что-то давит на меня, когда моря, например, становится слишком много.
– Как это?
– Быстро насыщаюсь.
– Понимаю… Это как с едой, верно? Одно и то же на завтрак, обед, ужин… Ты уже устал здесь? Неужели Лазурный берег может надоесть? Это же такая радость!