Должен сказать, что к этому времени наша партия проявила особенно сильную террористическую деятельность. Не проходило и дня, чтобы газеты не сообщали о таинственных убийствах царских чиновников. Не прошло и месяца после того, как я сдал золото, и царское правительство ополчилось на нашу организацию. Пошли поголовные аресты, казни, высылки на поселение. Наша организация лишилась почти всей своей верхушки. Наше движение было разгромлено.
Вот в самый разгар гонений я получил секретную экстренную бумагу из ЦК партии о том, чтобы немедленно прекратить работу и уничтожить все компрометирующие документы. Не вести работу вплоть до особого распоряжения. У меня была целая папка таких бумаг: мандаты, переписки, расписки. Я их все в тот же час сжег и очень хорошо сделал. Я еще сидел у печки, шевеля золу, как ко мне в комнату без стука вошло несколько полицейских во главе с жандармом и принялись производить самый беззастенчивый обыск. Разумеется, они ничего не нашли.
Прошел год. Разгул полицейской реакции все усиливался в нашей стране. Не было никакой возможности даже помышлять о работе.
И вот в это время, в один летний день получаю секретное извещение из Окружного комитета о немедленной явке. Недолго думая, собираюсь и уезжаю в город.
Комитет состоял из трех человек. Все мы друг друга хорошо знали на лицо. И поэтому, когда я вошел в помещение, то все мы сердечно поздоровались. Я, разумеется, спрашиваю:
— В чем дело, товарищи?
Тогда один из комитетчиков говорит мне:
— Ты помнишь, Амазасп, наш приказ год тому назад о сдаче 25-ти тысяч рублей, собранных в округе?
— Как же, помню, — отвечаю я. — Такой приказ получил я и ваш уполномоченный Сурен. Мы сдали деньги Джаваду, как и было сказано в приказе.
Комитетчики переглянулись.
— Видишь что, Амазасп, — говорит один из них. — Эти деньги в Турцию не были переправлены.
— Как не были переправлены, — кричу я. — Ведь мы-то деньги сдали?
— А есть ли у тебя расписка? — спрашивает самый старый член Комитета.
— Была, — отвечаю я. — Но вам же известно, что ЦК разослал циркуляр, в котором предлагал немедленно уничтожить всякие компрометирующие документы. Я уничтожил вместе с ними расписку.
— А когда был этот приказ из ЦК? — спрашивает меня член комитета Гурген, мой старый друг.
Я отвечаю.
— Нет, — сказал Гурген. — Мы такой бумаги из ЦК не получали.
— Так в чем же дело? — говорю я. — Можно послать запрос в ЦК.
— Нет, это невозможно.
— Почему? — спрашиваю я.
— Тот ЦК, о котором ты говоришь, арестован ровно год тому назад.
Я начал нервничать.
— Тогда вызовите вашего уполномоченного Сурена; он был со мною при сдаче золота. Он заверит.
— Сурен поехал в Турцию и три месяца тому назад убит в бою.
Я растерялся.
— Ну, что же тогда делать? — спрашивал я у Комитета.
— Не знаем, — уклончиво отвечали мне. — Деньги были у тебя. Ты их должен был сдать. У тебя должна быть или расписка или свидетели, которые должны доказать нам, что золото тобою сдано. Тогда мы будем искать виноватого.
— Какая подлость. Утаить святые народные деньги — воскликнул старик. — Кто это мог сделать?
Я был в состоянии одурения. «Без вины виноватый» — думал я. Мне пришел на помощь Гурген.
— Подумай. Может быть, с тобой был кто-нибудь другой, кто бы сумел доказать, что ты золото сдал.
— Или вспомни хорошенько… Может быть, ты забыл золото сдать, — сказал старик.
— Я не подлец, — гневно вскричал я.
— Ну, тогда мы ничего не знаем, — уклончиво ответил старик.
Вдруг меня осенила мысль.
— А где Джавад? — поспешно спросил я.
— Джавад здесь, — ответили мне.
— Ведь он от меня принял деньги.
Члены Комитета переглянулись.
— Хорошо. Мы вызовем Джавада. А пока можешь итти, Амазасп. Но из города никуда не уезжай. Завтра приходи.
На квартире, где я остановился, я не застал никого. И наедине сам с собою хорошенько посмеялся над этим приключением.
— Хорошо, — думал я, — что Джавад здесь. То-то мы посмеемся завтра в Комитете. — Джавад был моим хорошим другом еще с детства. Мы вместе с ним окончили гимназию, причем всегда сидели за одной партой. Я очень любил Джавада. Это был подвижной, энергичный человек — ростом с товарища Борина.
Ночь я проспал хорошо. А к десяти часам утра я не спеша отправился в Окружной Комитет.
В Комитете я застал всех в сборе. Возле старого члена Комитета сидел сам Джавад. Я горячо бросился к нему, но он отстранил меня и даже не подал руки. Я остолбенел.
— Джавад говорит, — начал старик, — что никакого золота он от тебя не принимал и что в тот вечер в условленном месте он прождал бесцельно.
— Не может быть, — закричал я не своим голосом. — Не может быть. Джавад забыл.
Тут я прямо обратился к Джаваду.
— Ведь ты помнишь… и начал ему рассказывать все, как было, подробно.
Джавад качал отрицательно головою. Смотрел на меня, понимаете, со снисходительной усмешкой.
— Ничего подобного не было, — говорит он. — Это наверное тебе, Амазасп, приснилось.
— То есть, как приснилось? — волнуюсь я. — Ведь деньги ты от меня принял. И выдал расписку.
— А ну, покажи расписку.
— Уничтожил, — говорю я. — По распоряжению ЦК.
— Ну, кто поверит таким сказкам? — говорит и смеется Джавад. — Ты просто забыл, Амазасп, что деньги не сдал, подумай. Ты вспомнишь наверное, где у тебя лежит золото. Подумай.
Я стоял, как дурак, с раскрытым ртом.
— Ну, на сегодня довольно, — сказал нам старик.
— Ступайте по домам. А завтра будьте здесь. Нам нет никакого дела. Деньги должны быть во что бы то ни стало отысканы. Этого так оставить нельзя. Ступайте.
Остаток дня и ночи я провел в горячке. Я не знал, кому верить — себе или тому, что говорил Джавад. Стал вспоминать до мельчайших подробностей этот случай. И чем дальше я думал, тем больше убеждался, что прав был я. Наверное Джавад забыл — надо ему помочь вспомнить… Я не мог допустить мысли, чтобы Джавад сознательно лгал на меня.
На следующее утро я пришел в Комитет раньше всех. Через полчаса туда же пришел Джавад. Я стал ему рассказывать все до мельчайших подробностей. Джавад слушал и ядовито улыбался.
— Нет, ты положительно сошел с ума, — сказал он мне, когда я кончил. — Ты хочешь свалить свою вину на меня?
— Джавад, — говорю я… — Но, может быть, ты растратил эти деньги? Ты скажи мне это. Мы вместе упросим Комитет простить тебя. Ну, сознайся.
— Ступай к дьяволу, — закричал громко Джавад. — Ты хочешь, чтобы я за твою вину поплатился жизнью.
Пришли три члена Комитета.
— Ну, как? — спрашивают. — Вспомнили, где находится золото?
— Он уговаривает меня взять его вину на себя — с сострадательной улыбкой сказал Джавад. — Ясно, что или деньги растрачены, или припрятаны.
— Что вы скажете, Амазасп? — обратился ко мне старик.
— Что я могу сказать? — тут же ответил я. — Деньги я сдал Джаваду. Но он, как видно, забыл про это.
Вижу я, что уже двое членов Комитета смотрят на меня исподлобья. Потом комитетчики вышли в другую комнату на совещание.
Через пять минут они пришли обратно и старик заявил мне:
— Даем вам сроку до завтрашнего утра, Амазасп. Или вы нам представите расписку — или укажете, где золото. Мы этого дела так оставить не можем.
— Завтра последний срок, — сказал другой член Комитета, грозно глядя на меня. — Это дело вам так не пройдет. Это дело пахнет кровью.
— Идите, — проговорил старик. — И до завтра подумайте!
Я протянул им на прощание руку. Но все, за исключением Гургена, отвернулись и не подали мне руки. Рыдания сдавили мне горло, и я, как помешанный, выбежал на улицу.
Дома я отказался от еды и до глубокой ночи ходил по комнате терзаемый страшными мыслями. Временами мне казалось, что я схожу с ума. В моей голове никак не укладывались две мысли. То, что я мог забыть, на самом деле, куда спрятал золото, и то, что Джавад, мой старый школьный товарищ, такой низкий подлец. Или то, или другое… Я и плакал и рвал на себе волосы и уже думал стреляться. Наконец, утомленный страшными для меня переживаниями дня, я свалился в постель и заснул. Вначале во сне меня мучил кошмар. Мне снились сотни наших стариков, старух, зверски зарезанных. Грудных детей, посаженных на колья. Истерзанных девушек, женщин. И все они тянулись ко мне окровавленными, изрубленными руками и жалобно просили: «Отдай нам золото». Я во сне кричал, как мне потом рассказывал мой квартирный хозяин. Затем, вдруг мне приснился момент памятного мне вечера сдачи золота. Вот, приезжаю я и Сурен к темным холмам… Сурен идет искать людей… Я слышу лошадиный топот… Увожу лошадей, отправляюсь к дороге и т. д. Вот я сдаю золото Джаваду, он пишет мне расписку, ее заверяет Сурен. Я кладу расписку в карман. Возвращаюсь домой и зашиваю расписку в обшлаг пальто…
В холодном поту я проснулся. На дворе — ночь. Я быстро зажигаю лампу. Руки у меня дрожат, отыскиваю в темном коридоре пальто и нервно, перочинным ножом, разрезаю обшлаг… Из дыры обшлага выпадают на пол две смятые бумажки. Судорожно разворачиваю первую. Читаю. Мандат на мое имя. Разворачиваю вторую — расписка в том, что от меня принято 25 тысяч рублей золотом. Подпись Джавада и заверительная подпись Сурена. У меня подкашиваются колени. Я падаю на пол.
Когда я пришел в Комитет на другой день, то увидел там уже всех в сборе. Как только я вошел, ко мне тотчас же старик комитетчик обратился с вопросом.
— Ну, вспомнил, где золото?
Я ответил так же, как и раньше:
— Я золото сдал, согласно вашему распоряжению, Джаваду. Год тому назад.
— Но Джавад это отрицает. У вас есть расписка?
— Нет! — ответил я. — Я ее уничтожил вместе с другими бумагами по приказу ЦК. — Я умышленно не сказал, что нашел расписку. Мне хотелось еще раз испытать моего друга Джавада.
— Слышали мы это, — сказал второй член Комитета.
— Итак, это ваше последнее слово? — спросил старик.
— Да, — твердо ответил я.
— Тогда вопрос решен, — сказал старик. Он вышел за двери и через минуту вошел в комнату в сопровождении двух гайдуков. Вооруженные гайдуки стали у дверей.
— Никого не выпускать, — сказал им старик.
Комитет ушел в другую комнату на совещание. Вновь я и Джавад остались одни. Я подсел к Джаваду близко и начал говорить.
— Джавад, — начал я, — сознайся мне, пока не поздно, пока не пролита невинная кровь. Куда ты дел золото?
Джавад побледнел, но вынужденно расхохотался.
— Жаль мне тебя, Амазасп, — сказал он умышленно громко. — Если бы ты сознался в своей вине, тогда бы, может быть, тебя помиловали. Брось свои глупые басни рассказывать мне. Ей-богу, смешно…
— Джавад, неужели же у тебя нет ни капельки совести. Ведь прольется невинная кровь.
— Ах, оставь меня в покое, — громко закричал раздраженный Джавад. — Виноват и платись за свою вину. Я тебя еще с детства знал за большого лжеца.
Я побледнел от этой наглой лжи.
В это мгновение в комнату вошли члены Комитета.
— Амазасп, мы решили, что ты должен умереть. Ты растратил кровавые народные деньги. И ты достоин смерти, — сказал старик.
— Я денег не тратил, — сказал я. — Но я прошу вас быть милостивым к тому, кто это сделал.
Побледневший Джавад закричал:
— Не слушайте его, он сумасшедший.
— Нет, я не сумасшедший, — спокойно сказал я. — Но мне жаль тебя, Джавад. Как ты низко пал.
Члены Комитета с удивлением смотрели на меня.
— Он болен, — сказал Гурген.
— Притворяется, — оборвал его второй член Комитета. — Слышали мы эти басни. Твоя песенка спета, Амазасп! Ты сейчас умрешь.
— Я все же прошу Комитет пощадить того, кто сделал эту растрату.
— Довольно разговоров, — громовым голосом сказал старик. — Эй, гайдуки!
— Погоди минуту, — сказал я старику и вынул из кармана две бумажки.
— Это что? — спросил старик у меня. Все глаза с напряжением были обращены в мою сторону.
— Это расписка Джавада, — сказал я громко. — И мандат.
Старик взял расписку, внимательно посмотрел и показал ее другим членам комитета.
— Почему ты ее раньше, Амазасп, не передал нам?
Я к двух словах рассказал почему. Тогда все члены Комитета посмотрели на Джавада. Он сидел с дико вытаращенными на меня глазами. Вдруг он сорвался с места и упал перед нами на колени.
— Простите, — кричал он, плача и ползая на коленях. — Простите. Я вам скажу, где спрятано золото.
Но уже ни один из членов Комитета не обращал на него внимания. Они все трое молча пожали мне руку. А старик сказал мне:
— Иди домой, Амазасп. Тебе здесь делать больше нечего. Успокойся. — И он вытолкал меня за двери, не дав мне сказать ни слова.
Когда я выходил из коридора, то услышал, как из комнаты, где я только что был, прогремел выстрел. И глухо стукнуло упавшее тело…
— Вот и весь рассказ, товарищи.
Амазасп замолчал, надел на затылок шапчонку и принялся свертывать цыгарку.
Уже полная ночь стояла над землею. Тихий и прохладный воздух был по ночному темно-синий и прозрачный. Между деревьями по поляне вспыхивали то здесь, то там красноватые огоньки.
— Да, большой прохвост этот… как его… — сказал усатый взводный.
— Джавад, — подсказал Амо.
— Да, Джавад, — повторил взводный. — Таких людей мало стрелять.
— Д-д-д-а, — неопределенно протянули остальные. — Скотина, а не человек.
На ярко освещенной месяцем поляне показалась приближающаяся конная фигура. Командир встал и пошел к ней навстречу. Шагах в двадцати от группы они встретились, остановились и принялись о чем-то разговаривать. Конная фигура повернула обратно и галопом ускакала. Командир же вернулся и сел на старое место.
— Связной был. Разведчики донесли, что на 10–15 верст кругом нет ни души. Значит, будем спать. — Командир наклонился к ручным часам. — Теперь семь минут третьего. Встанем в пять, и тронемся в путь в шесть.
— Стало быть, пора спать, — неопределенно сказал Большов встал, поднял с травы шинель и пошел. За ним потянулись остальные. Борин и командир остались одни.
— Ну, что же, пойдемте к нашему шалашу — предложил командир.
— Разве есть такой?..
— Ванятка уже устроил. Возле мешков и ящиков у завхоза. Там у нас штаб, так сказать. Идемте.
Они поднялись и пошли.
Глава вторая
Арон, одетый в широкую полотняную рубаху, в синие крестьянские шаровары с черной полоской и желтые ботинки, сидел на песчаном бугорке, прислонившись к подножию могучей ели. Солнечный луч падал сквозь листву на его голову и превращал его пышные рыжие волосы, рыжеватую курчавую бородку в блестящую золотую паутину. Могучая грудь выпирала из-под рубашки.
Его ноги служили подушкой для головы Михеева. Тело же Михеева, одетое в летний солдатский костюм, разбросалось на горячем песке лицом в небо. Волосы бороды и головы Михеева казались изсиня-черными. Он щурил глаза на солнце и держал во рту какую то нежную былинку.
— Или да, или нет, — шутя говорил Арон. — Или нас разыщут… Но если нас разыщут в этих непроходимых местах, то и тогда у нас может быть два выхода. Или — или… Или мы их отобьем, или мы будем побиты. Если мы будем побиты, то и из этого положения есть два выхода. Или нас белые возьмут в плен и расстреляют или… или просто повесят в лесу. Но если даже нас повесят, то ведь и из этого положения будут два выхода…
— Замолчи, Арон, — со смехом урезонивал его Михеев, — будет болтать.
— …То мы или попадем в рай, или попадем в ад, — не унимаясь, продолжал Арон. — И даже если мы с тобой попадем в ад, то и из этого положения у нас будут два выхода. Мы там организуем коммунистическую фракцию грешников, соберем вокруг себя профессиональных революционеров, совершим в аду переворот. Начнем гражданскую войну с тунеядцами неба — или попадем в котел с кипящей смолою. Но…
— Молчи, Арон, — с деланным ужасом закричал Михеев. Иначе я заткну уши.
Арон с улыбкой закрыл рот обеими ладонями.
— Такое поведение за последние дни, Арон, мне кажется подозрительным, — сказал, шутя, Михеев.
— Чем?
— Ты что-то стал очень разговорчив, жизнерадостен — даже научился краснеть.
— Пошел к черту. Врешь все это ты.
— А вчера вечером, когда мы гуляли с Феней, ты трещал как сорока.
— Это тебе просто приснилось.
— То-то приснилось. Смотри у меня.
— Солнце-то как хорошо греет, — уклонился от разговора Арон. — Хорошо вот так сидеть и не говорить ни слова. Мне мой учитель. «ребэ», всегда говорил: «Дитя мое — бери с меня пример, говори когда тебе за это платят. Ха-ха».
— Не удалось, я вижу, тебе взять с него пример, — смеялся Михеев.
Оба прислушались. «Начальник!» — надрывался в отдалении чей-то высокий голос.
— Председатель зовет, — сказал Арон. — Надо итти, кричит он как недорезанный, а наверное пустяк дело.