Арон поднялся и раскачивающейся походкой пошел на голос.
Михеев смотрел, как среди пляшущей сверкающей листвы мелькала Аронова белая рубаха. Стало резать глаза. Захотелось растянуться на жарком солнце и заснуть. Всего три дня, как он с Фроловым были спасены из ужасного больничного плена. Он все еще чувствовал себя разбитым. Все эти дни его клонило ко сну.
«Нужно выбрать местечко поукромнее — тут же решил он. — А там и завалиться на боковую до обеда».
Поиски укромного местечка заняли не одну минуту. То Михееву казалось, что местечко хорошее, а трава как будто бы сырая. То вдруг хорошая песчаная лужайка, на которой он уже думал развалиться, вдруг наполнялась крупными, быстро ползущими муравьями. «Ах, чтоб вас…» Наконец, удобное местечко было отыскано — гладкая, песчаная площадка в проходе среди густых кустов боярышника. Чуть было и с этого места не спугнула его целая семейка жужжащих комаров. Но спать так хотелось, что Михеев на комаров махнул рукой. Забрался в узкий песчаный проход, оглянулся, потом развалился пластом на спину. Солнышко приятно жгло. Временами дул теплый ветерок. Глаза слипались, точно смазанные патокой. Михеев заснул.
Проснулся он от звука знакомых голосов. Прислушался. Говорили Феня и Арон.
— Да где же он может быть? — недоумевал Фенин голос. Ведь уже шесть часов вечера.
«Ого. Вот это так ловко я заснул»! — Михеев посмотрел на солнце. Солнце уже было возле темных вершин дальних деревьев. «Ловко».
— Ничего, отыщется! — успокоительно прозвучал голос Арона.
— Здесь всюду шныряют наши. Куда ни пойди, на наших бородачей наткнешься.
— Опасно все же здесь, Арон, кругом трясины. Может нечаянно попасть в трясину и погибнет…
— Не погибнет. Не из таких он. — В голосе Арона Михеев услышал раздражение. «Надо подать голос», — решился уже Михеев. Но не подал. Ему стало казаться интересным послушать о себе. «Промолчать, а когда будут удаляться, то выбежать самому и закричать им вслед — «а вот и я»!
— Вы не устали, Феня? — спрашивал невидимый Арон.
— Устала… Мы уже полтора часа бродим.
— Тогда присядемте на несколько минут. Вот здесь. Откровенно говоря, мне с вами хотелось бы поговорить.
— Сядемте. О чем же вы со мной хотите говорить, Арон?
— О чем… — Голос Арона сорвался. — Да вот трудно начать.
— А вы говорите. Со мною можно…
«Вот, чорт возьми, влип в историю. И нужно было мне не подать своевременно голоса… Но теперь неудобно, помешаю. Лучше всего заткну уши». — Михеев подумал, но ушей не закрыл.
— Мне все время мешали поговорить с вами, Феня… И притом обстановка самая нерасполагающая…
— Арон, будьте мужественны — говорите…
— Видите, в чем дело, Феня… Это еще началось, когда мы ехали сюда из губернии… Дорогою… Усилилось, когда я вас не видал… Я страдал за вас… Боялся.
Небольшая пауза. Слышно было прерывистое дыхание Арона.
— Феня, вы видите…
Феня молчала.
— Я вас люблю… Кажется, больше. — Пауза. — Больше жизни… Вы мой идеал любимой женщины… и товарища в борьбе, Феня!.. Почему же вы отворачиваетесь. Я вам противен?.. Феничка!
В последнем слове Арона было так много печали, что Михеев невольно наморщил брови.
— Арон, я люблю другого… У меня есть муж…
«Как и со мною тогда» — подумал Михеев. «Бедняга Арон».
— Арон! Я тебя люблю, как близкого, как товарища по оружию… Но я горячо люблю своего мужа… Так люблю!
— Феня! Феня!.. — Феня молчала.
— Феня! Я протестую… Почему вы должны принадлежать только ему? Это такой эгоизм. Неужели у вас ко мне нет ни капельки чувства?!
— Все свое чувство я отдала мужу! — Голос у Фени был нежен и печален.
— Нет. Здесь условность. Традиция… Так было и так есть… «Но я другому отдана… И буду век ему верна». Ха! — У Арона был горький и ядовитый тон речи.
— Арон, оставьте. Ведь он мне дорог…
— Но, а если б он умер. Вы бы не полюбили другого…
— Не думаю… Не знаю… Так не полюбила бы… Другого нет такого…
— Нет, полюбили бы!
— Ну… Может быть… Но не могу же я любить двух сразу?
— Но почему же…
— Я не могу двоиться.
— Все воспитание… О! А я так люблю вас…
— Ну, хорошо, Арон. Успокойтесь… Вы что, хотите, чтобы я вам отдалась?.. Я не могу…
— Нет. Нет…
— Вы хотите, чтобы я была вашей наполовину…
— Нет. Я этого не перенес бы… Но я хотел бы, чтобы такой разговор не повторился у меня в жизни в другой раз. Вы поймите, Феня, я хочу, чтобы чувство было свободно… Чтобы не было таких разговоров… Чтобы было только чувство…
— Арон… Вы говорите не то, что думаете.
— Может быть… У меня горит голова… Мне так тяжело… больно…
— Идите ко мне, Арон… Положите голову. Вот так. Успокойтесь. Не плачьте… Мне тоже тяжело.
Михеев вернулся к себе в шалаш, когда уже солнце зашло. Он находился под впечатлением подслушанного разговора.
Из его шалаша через треугольное входное отверстие раскрывалась картина партизанской стоянки. Десятки маленьких и больших шалашей утопали в зелени. Повозки, телеги, дрожки, лошади, коровы, овцы, — все это в беспорядке размещалось на обширной травянистой поляне в центре леса. Горели маленькие костры. Над ними на трех палках висели чайники, солдатские котелки и большие чугунные котлы. Струйки светло-синего дыма поднимались над ними. Несколько ребятишек в одних рубашонках бегали взапуски. По поляне суетились люди. Ревели коровы, ржали лошади, слышались человеческие крики. «Целый цыганский табор» — решил Михеев, глядя на поляну. В отверстие шалаша появилась фигура Федора.
— Нашего полку все прибывает, — сказал он. Присел. — Только настроение слишком боевое у ребят. Рвутся теперь. Да это и понятно. Урожай зовет. Еще неделя-другая, пойдут покосы, и я боюсь, как бы это настроение не изменилось в другую сторону.
— Где Фролов? — спросил Михеев.
— Там, — Федор махнул рукой в сторону стоянки, расплывавшейся в светлых сумерках: — поучает стариков.
— Молодец, умеет подойти к крестьянам. Ну, что нового из местечка слышно?
— Новости есть да только не последние. Два дня тому назад получил донесения… Чаще не могу получать. И сорокаверстное расстояние мешает, да и опасно. На несколько верст кругом местечка расставлены посты. По лесу всюду шныряют казачьи разъезды.
— Что в сводке нового?
— Наблюдаются симптомы разложения среди казаков, особенно среди молодых. Офицерня дерется на дуэлях — развратничает. Симпатия населения уже на нашей стороне. Мои ребята в местечке сеют панику. Жалко только, Колю убили во время вашего освобождения.
— А кто он был?
— Мой старший информатор… Убитый лежал несколько дней — не разрешали хоронить.
Пришел Арон, молчаливый и сгорбившийся.
— Что с тобою? — спросил Федор.
— Ничего. Нездоровится…
За ужином Арон не ел. Был неразговорчив.
— Не позвать ли нам Феню? — предложил Федор. — Она все-таки кое-что в медицине понимает.
— Не поможет, — сказал с кривой улыбкой Арон. — Вот я лучше засну. Только пусть председатель ко мне не лезет — надоел.
Ночью Михеев несколько раз просыпался. И каждый раз слышал, как Арон беспокойно ворочался с боку на бок. Вставал. Ходил возле палатки и вновь ложился.
С утра пошел проливной дождь. Несколько часов непрерывно падала вода, затопив поляну грязной мутью. Над водою качались стебельки травы. Плавали большие дождевые пузыри. Внезапно дождь затих. Изо всех шалашей-землянок вышли босоногие партизаны с засученными по колено штанами.
— Чорт побери — этого еще не доставало, — ворчал сердито Арон. — У мокрых людей и настроение будет подмоченное.
— Я тоже боюсь за наших героев — партизанов, особенно за старых хрычей — они до сих пор все молчат.
Мимо землянки прошла баба, с юбкой, вздернутой повыше колен. Мясистые толстые ноги, точно красные колоды, были забрызганы грязью.
— И еще вот это действует, — указал на нее Федор. — Почти вся наша молодежь оставила дома жен. У крестьян в этом отношении большая простота и продуктивность. А теперь, когда наши соломенные вдовцы видят такие ноги, то их вдвойне тянет домой.
— Да, — согласились с ним остальные. — Надо было бы женщин не принимать.
— Ладно уж, — резко обрезал Арон.
От далекой группы крестьян отделилась одна фигура и, брызгая ко все стороны, прыжками помчалась к ним.
— Никак председатель? сказал Арон. — Так и есть. Председатель по мере приближения все замедлял шаги. Остановился. Мокрою рукою отер пот со лба и сразу выпалил, задыхаясь: — Старики не хотят иттить в караул.
— Почему? — Арон нахмурил брови.
— Сказывать, — довольно, мол, на старости лет дурака валять. Хочут домой. Прощения просить у Деники.
— Много их?
Да старики, почитай, все.
— А другие как?
— Другие молчат… Известно, тоже по дому… Кому не скушно…
— Иди, других назначь в караул. А я к этим сейчас приду.
Председатель рысцою побежал обратно, брызгая на несколько саженей вокруг.
— Я этого ожидал. Выжидать боя с этим народом никак нельзя, — сказал Федор.
— Нужно будет им сказать, — короче соврать, что к нам движутся красные части, сказать им, что получено донесение: дня через три, мол, будут здесь, — предложил Арон.
— Ну, а потом? — спросил Фролов, покусывая бородку.
— А потом? А потом будет видно. Можно будет произвести два-три налета. Но кто может сказать, что будет потом. Мы ничего не знаем даже о том, где наш фронт. В ближайшие дни нужно будет во что бы то ни стало завязать связь с городом. Так дальше продолжать нельзя… Ну, пойдемте, поговорим.
Человек 50 бородачей окружили Арона, Федора, Фролова и Михеева. Лица у них были сосредоточенные и пасмурные. Косили взгляды по сторонам под ноги.
— Ну, товарищи, и караулить не хотите? — проговорил Арон нарочито весело и громко.
— Надоело, — сказал один седой сухой мужик и сердито и отрывисто махнул рукою.
— Еще бы не надоело. Кому такая жизнь не надоест? Так что же, по домам идти, что ли, хотите?
— Знамо дело, — сказали сердито несколько голосов.
— Ну, что же… И ступайте с богом. Неволить не станем.
Среди бородачей пошел ропот недоумения. Они переглядывались.
Смотрели в улыбающееся лицо Арона и недоумевали. С минуту продолжался галдеж. Арон сделал вид, точно он разговаривает с Федором, но вот шум затих и из толпы стал говорить сухой старик.
— Всем можно, что ли?
— Да, кто захочет; только мало, я думаю, таких найдется, каждому помират-то не охота.
— Чего помирать. Может, нам по безграмотности да серости прощение будет…
— Ага! Дожидайся, — протянул Арон. — Мне уже докладывали из местечка, что прошлой ночью, вот так как вы, пришли беглые мужики к генералу, а он и слушать их не стал, а приказал просто повесить.
— А может нас послухает! — не унимался старик.
— Попробуй, — со смехом ответил Арон, потом добавил серьезно: — А те, которые эту белую сволочь хотят совсем прогнать из этих мест, пусть останутся. Бумагу я получил. Красная армия идет нам на подмогу. Через несколько дней здесь будет. С нею вместе мы в два счета разобьем и прогоним врага. А ты, старик, ступай к генералу. Если и казнит он тебя, — а что казнит-то, в этом будь уверен, — то ведь тебе и жизни-то не жалко. Все равно, подыхать скоро!
— Знаем. Слышали! — сердито замахал руками старик. Буде брехать! Красная армия идет… Тоже… Ты намедни — соврал раз! Слышали. Другой раз не обманешь!
— Так, так, Иваныч! — раздавались голоса из толпы.
— Мы эфто уже слыхивали… Поновее чего подай.
— А не верите, — почти вскричал Арон, — то проваливайте. Мы вас не держим. А бумага — вот она. — Арон ударил себя по карману.
— А ты покажь, давай нам, мы посмотрим — протянул руку старик.
— Многого захотели, старик.
— Давай! Ничего там, — заговорили многие голоса из толпы.
В это время из-за землянок вышли два босоногих партизана с винтовками на ремнях. Сильно забрызганные грязью засученные выше колен штаны и подпоясанные веревками рубахи были насквозь вымочены и плотно прилегали к мускулистым телам. Между ними шел, сгорбившись, крестьянин. Могучие плечи у него были опущены. Руки болтались точно чужие. Ноги ступали как придется. Обнаженная седая голова была мокрая от дождя. С седых волос и бороды капала вода. Одет старик был в истрепанный солдатский костюм и сапоги с широкими голенищами. Все внимание толпы сосредоточилось на старике. Три партизана пошли навстречу идущим, внимательно всматриваясь.
— Да никак дядя Федосий, — воскликнул один из них, засматривая в лицо старику.
— Ен, ен! — подтвердили другие голоса. — Что с мужиком-то сталось?
— Откуда, старик? — спросил Арон.
— А из местечка я, — каким-то придушенным, глухим голосом ответил старик.
— А что стряслось с тобою? Или заблудился в лесу?
— Пришел к вам. — старик встал на колени. Служить пришел… Разорили… Убили меня… Старик навзрыд заплакал, как ребенок. Арон подбежал к нему и поднял его на ноги. Придерживая одной рукою, другою хлопал по плечу.
— Успокойся, друг — говори, что было… Кто обидел?
— Офицеры обидели… Дочку снасильничали, замучили, и — и-и-роды… Стешу мою милую… Голубку… На себя руки наложила — ох… Старик опять зарыдал.
Толпа бородачей стояла подавленная.
— Смотри-ка, — неслось шепотом из толпы. — Намедни черный, как ворон был, а ноне сед, как лунь… Э-ге-ге. Вот тебе и милостивцы!
— Ну, а потом, дядька, что было? — спрашивал Арон.
— Не успел похоронить… как опять беда. Племяш был у меня… Не свой, но как родной был… Застрелили… Да знали, что наш… Приехали ночью казаки. Меня и старуху выпороли, ограбили… На улицу выгнали ночью, — подожгли дом… И тушить не дали. Все сгорело… Ничего теперь нет у меня… Старуха на улице ночью околела… Вот похоронил, а самому, куда деваться?.. Вот и к вам. Примите, Христа ради. — Мужик опять бухнулся в ноги.
— Встань! Встань, дядька! — говорил Арон, поднимая старика, точно пушинку. — Оставайся у нас… Скоро сюда армия красная придет. Отобьем местечко… А там уж Советская власть тебя не забудет, и дом новый отстроит и на обзаведение даст.
— Куда уж мне! — упавшим голосом говорил дядя Федосий. — На что уж мне это… Мне бы… помереть бы…..
— Ничего, поживем еще!..
— Дядя Федосий, а, дядя Федосий! Как там моя домашность и семейство? — приблизившись, спросил приземистый мужик с серой бородой лопатой, с быстро моргающими маленькими глазками.
Дядя Федосий вначале махнул рукою, а потом сказал:
— Отец за тебя сидит… Бьют, говорят… Всю живность со двора согнали… Ликвидировали, значит.
— Ага! — протянул мужик, почему-то одобрительно кивнул головою, поежил плечами и протяжно вздохнул.
— Председатель, — позвал Арон.
— Что-сь? — Председатель был уже возле Арона.
— Устрой старика хорошенько. Накорми. В наряд не посылай — пусть отдохнет.
— Пусти его ко мне… — попросил мужик, у которого был арестован отец.
— А у вас свободно?
— Места хватит.
— Ну, ступай, брат. Обсуши его. Да с допросами не приставайте… — Дядю Федосия увели.
Большая половина митинговавших партизанов уже разбрелась. Оставшиеся стояли, понурив голову:
— Так вот что, товарищи, — обратился к ним Арон. Вы видели и слышали. Если мне не верите, так своим односельчанам поверьте. А мое последнее слово к вам будет таким. Даю вам волю. Ступайте на все четыре стороны, если не хотите оставаться здесь и сражаться за свое добро, за Советскую власть… Но те, которые из вас останутся в лагерях, те… никаких у меня разговоров! Дисциплина должна быть! Сегодня ночью их в караул! Слышишь, председатель?! А если что — я церемониться не буду. Дело военное. Расстреляю!! Поняли, товарищи?!
— Поняли, — ответили два нерешительных голоса.