- Ну да, было дело, но это же так, фигня…
- Ага, фигня, а что вчера было?
- Да, это уже не фигня…
- То-то и оно, ну да стой смирно, не вертись.
Елена Ивановна имела вид стопроцентной хохлушки. Чёрные игривые глаза, такие же чёрные, как
украинская ночь, волосы до пояса, забранные в хвост; она была очень милой женщиной, и при
этом очень хорошо знала своё дело. Как-то у знакомых ребёнок заболел рожистым воспалением, и, когда более половины его тела стало тёмно-красного цвета, а врачи разводили руками, Елена
Ивановна, по моей просьбе, вылечила ребёнка за три дня без всяких лекарств. Как? Я не знаю, но
она это сделала.
Вот и сейчас она стояла позади меня и со свечой в руке делала что-то неведомое, я же ощущал
лёгкое щекотание в позвоночнике.
- Удар ты выдержал, но тряхнуло тебя сильно. Скорее всего, будешь болеть, но недолго, организм
твой крепкий, быстро справится.
- Что за удар?
- Ну, ты ночью спал?
- Угу…
- Хорошо спал? Выкладывай, как дело было.
Мы пошли на кухню, она налила чай из душистых трав, мы пили, а я рассказывал: и о духах воздуха, и о женщине на ночной поляне, и о странном змее, и о Серафиме.
- Сам Серафимушка пришёл тебя спасти? Вот дела… Ну и досталось же Петеньке в ответном-то
ударе, ох досталось…
Я рассказал о победе, и об избавлении, и о Золотом Городе…
- Хорошо, значит, сам и победил. Ну, не сам, конечно же, Серафимушка тебя облагодетельствовал, но очищение надо закончить.
- Это как?
- А вот вставай, сейчас я буду руку вдоль позвоночника вести, а ты жди прихода радости, эйфории, ну, как пьяный, но только она сама придёт, радость-то.
- И что это будет?
- Ещё гений-самоучка Кандыба говорил, что когда вся хворь магией из тела выходит, душа радуется.
Ну-ка, вставай, не ленись.
Всё произошло в считанные секунды. Поток тепла по спине, и – настоящая, чистая радость.
Удивительно, как стало хорошо и… свободно. Я вздохнул полной грудью, глаза мои засветились.
- Ну что, пришла радость, а?
- Ага…
- Вот тебе и «ага».
Она весело рассмеялась:
- И ко мне тоже пришла. Радость… Она к обоим приходит, и ко мне тоже вот пришла.
Она весело хохотала, и я тоже, так вот вечер и закончился – на весёлой ноте.
Следующие два дня прошли в нервном напряжении.
По-прежнему почти не спал и ничего не ел, всё думал о ночном происшествии, даже на занятиях в
институте.
На третий день после посещения Елены Ивановны первым занятием в медицинской академии
была пропедевтика внутренних болезней. Изучали методы диагностики внутренних болезней, пальпацию, перкуссию и аускультацию. За этими мудрёными названиями скрывались ощупывание
11
и простукивание тела с целью выяснить в первом приближении – что там, собственно говоря, не
так?
Занятие вёл профессор, старичок лет семидесяти, с признаками начинающейся глухоты, но
колоссальным опытом.
Начиналось всё буднично, и, пока обсуждали теорию, было довольно скучно.
Но вот дело дошло до практики.
Профессор обвёл нас взглядом, пальцем показал на меня:
- Ну-с, молодой человек, раздевайтесь - на стол, будем вас обследовать. Рубашечку снимайте, торс
догола, не стесняйтесь, смелее.
Я разделся до пояса, лёг на стол.
Профессор продолжил:
- Метод перкуссии хорош при определении размеров внутренних органов. У здорового человека
его родные и, что немаловажно, здоровые печень и селезёнка полностью прикрыты рёбрами, не выступают за нижний край, и потому звук, исходящий при перкуссии, на всём пространстве
подреберья более-менее одинаковый. Вот смотрите…
Он положил средний палец левой руки мне на нижние рёбра с правой стороны, а средним пальцем
левой несколько раз по нему стукнул. Раздался характерный мелодичный звук – под рёбрами была
печень, паренхиматозный (не полый) орган, и звук был глухой.
Профессор продолжал:
- Вот послушайте, тут лёгкие, они звучат несколько иначе, не правда ли?
Действительно, лёгкие звучали иначе, чем печень.
- А вот печень, чувствуете разницу?
Все чувствовали разницу, и, удовлетворённый результатом, профессор продолжил:
- А теперь область подреберья. Она, как я уже говорил… Девушки, без смешков, перед вами пациент, что вы там шушукаетесь? Так вот, при простукивании она должна быть… Что за чёрт?
Он стал быстро стучать то выше, то ниже.
- Молодой человек, как вы себя чувствуете? Ничего не тревожит?
- Да нет, доктор, я, в общем-то, здоров.
- А вы не пьёте?
- Доктор, вы что? Я трезвенник…
- Ну да, ну да… А тогда что же ваша печень на три пальца ниже рёбер висит, как у старого алкоголика?
- Что???
- Так, селезёночку…
Он стал быстро простукивать теперь уже с левой стороны. Девчонки громко шептались, ребята же
рассматривали меня как подопытного кролика. Слева была та же ерунда.
- Ага, молодой человек, позвольте осмотреть ваши склеры…
Он уже осматривал белки моих глаз, что-то беззвучно говоря самому себе.
- Ну что ж, молодой человек, у вас тапочки с собой?
- А зачем?
Я стал слезать со стола и натягивать рубашку.
- А потому что прямо сейчас вы едете в инфекционное отделение, так вот, тапочек вам там не дадут.
У вас серьёзнейший гепатит, и не спорьте. Я вызываю «скорую».
Я стал уговаривать профессора дать мне возможность побывать дома, и спустя минут десять он
сдался. Когда я уходил, он бурчал себе под нос:
- Впервые такое со мной, а думал, что уже всё повидал…
Приехав домой, я сразу же позвонил Елене Ивановне.
- Ну, я же тебе говорила, что ты будешь болеть.
- Но почему гепатит? Это же очень серьёзная болезнь!
- Серьёзная, когда вирусный. Печень первая принимает на себя удар, селезёнка и вовсе является
обителью астрального тела, они приняли на себя удар, вот и распухли. Не переживай, поболеешь
пару недель и пройдёт.
- Точно не страшно?
- Конечно, отдохни, тебе полезно будет. В какую больницу кладут?
- На Фрунзе.
12
- Заднепровье?
- Да, за Днепром.
- Это хорошо.
- Чем же?
- Элементалы, которые будут продолжать идти по твоему следу, как гончие псы, теряют нюх, когда
переходишь реку, они действуют по принципу электричества, а река вносит сильные помехи.
Я ничего не понял из этих слов, решил подробнее расспросить позже.
- Хорошо, Елена Ивановна, я вам буду звонить.
- А что звонить? Выпишут, приезжай, поговорим.
Россия, 1995 год
Гепатит оказался механическим повреждением печени, вирусы не были обнаружены, и после
выздоровления началась обычная жизнь. К родителям вернуться я не мог: там сразу же начинал
буквально сходить с ума. Пришлось жить у друзей.
Елена Ивановна не проявляла интереса к моей жизни, да и мне больше хотелось жить надеждами
надвигающейся весны, а не проблемами уходящей зимы.
Но весна принесла горечь. Никогда не знал, что такое депрессия, а тут душа буквально рыдала и
стенала, заставляя искать причину этого горя. В чём оно?
Постепенно я стал замечать за собой признаки беспричинных омрачений сознания, когда, сам не зная почему, впадал в состояние крайней тоски или даже черноты жизни, но потом всё
выравнивалось. Но каждый следующий месяц приносил большую тоску, чем предыдущий, и к лету
моё психическое состояние оставляло желать лучшего.
Хуже другое: я стал «терять» себя. На фоне депрессивного состояния понимание себя как целостной
личности стало отходить на второй план, и часто я с ужасом понимал, что ощущаю себя не как та
личность, которой себя всегда считал, а … ну, например, как человек, на которого я в тот момент
смотрел. Причём, эти внезапные ассоциации себя с другими были такими полными, что я даже
чувствовал перемены в своём теле, если человек был другой конституции, нежели я. Если он был
тоньше или выше, я чувствовал себя именно таким. Если это была женщина, я чувствовал себя
женщиной, и этот факт моей жизни меня уж никак не радовал: быть андрогином никак не входило
в мои жизненные планы. До меня стало доходить, что это – распад личности: она умирает и бьётся
в судорогах и конвульсиях, так что если ничего не делать, то сначала – в дурдом, а затем и в ящик.
Но что делать?
Начались разные фобии, видения, сопровождаемые резкими всплесками эмоций; ну, в общем,
«чердак поехал», как говорит народ, и сделать с этим было ничего нельзя: он (чердак) был сам по
себе, а я – сам по себе, и ехал он совершенно независимо от моей воли.
Наступило лето, и друзья предложили мне большой компанией поехать на природу недели на три, в
отпуск. Озёра «Селигер» славились своей магнетической силой и животворностью можжевельника
с соснами - я согласился, не раздумывая.
На автобусе мы, сорок взрослых человек и три ребёнка, приехали на лодочную станцию, в течение
двух часов оформили все документы, вместе с продуктами и палатками сели в лодки (десять
четырёхвесельных баркасов) и отчалили по ровной водной глади куда-то вдаль.
Со мною в лодке были две женщины, муж одной из них, Сергей, и их ребёнок.
Отдых был замечательный! Каждый экипаж занимался кухней целый день, а на следующий день
дежурство переходило к экипажу другой лодки. Проводник был опытный, ядро отряда составляли
бывалые туристы, так что времени на всё хватало. Но у меня начались фобии. Я стал бояться воды.
Она манила меня в свою глубину, и я шарахался от неё, как только мог. И всё это в самом озёрном
крае России!
После трёх дней отдыха мой напарник Серёга, тридцатидвухлетний весёлый капитан милиции, всю ночь пил водку с каким-то новым знакомым и после пятой бутылки (столько пустых бутылок
обнаружили утром удивлённые дежурные) заснул у костра. А когда проснулся, выяснилось, что
он простыл. И не просто по-человечески – гландами, а не по-человечески: у него разболелся
13
зуб. И даже не зуб, а уже практически сгнивший корень развалившегося зуба. Щеку разнесло, поднялась температура, и Серёга слёг. Он лежал и болел, болел и лежал. Он болел и лежал, пока
мы снимались со стоянки, грузились в лодки и отчаливали на другую стоянку. Он болел, пока мы
причаливали, и лежал, пока выгружались и ставили палатки. Он лежал, когда все ели, и даже в
туалет до ближайшего дерева выползал на карачках. Анальгин ему не помогал, до ближайшего
зубного врача было километров сто пятьдесят на вёслах, так что приходилось терпеть.
Нас в команде было двое – тех, кто умел снимать боль руками. Я и Анечка, «экстрасенс», всем
своим внешним видом старавшаяся походить на «беленькую» из «АББА».
Мы старались помогать Серёге по очереди, каждые час-два сидя возле него с участливым видом
по полчаса.
Серёге наши усилия помогали, но как только мы покидали пост, ему тут же становилось хуже.
Слабость и температура стали его спутниками, и он угасал на глазах.
Мои фобии доставали меня и делали рассеянным. Сергей объяснял мне, что моё наложение рук
отличается от Анечкиного тем, что я постоянно отвлекаюсь на какие-то мысли, ток теряется, боль
сразу возвращается. А раз так, то зачем тратить время? Я старался не отвлекаться, но депрессия
давила: хотелось жалеть себя, хотя болел он.
Два дня на этой стоянке пролетели быстро, и вот мы опять снимали палатки, загружали лодки, а
Серёга лежал на дне лодки на тюках с провизией и позволял мне грести всю дорогу вместо него, без перерыва. Сменить меня он не смог бы, даже если сильно этого желал: он и себя с трудом
держал, не говоря уже о тяжёлых трёхметровых дубовых вёслах.
Переход был большой – семнадцать километров через широкий плёс, при сильном ветре и высокой
волне. К концу перехода (а это четыре с половиной часа) я настолько выбился из сил, что, когда
лодка уткнулась носом в берег новой стоянки, я просто упал и минут пять лежал ничком.
Придя в себя и уняв дрожь в руках, помог девушкам и участливым соседям разгрузить нашу лодку, поставил палатку и упал в неё с сильным желанием лежать часа два.
Место стоянки было удивительно красивым: сосны - насколько хватает взгляда, а под ними – кусты
крупной черники. Чтобы поставить палатку, я минут десять ел чернику, чтобы раздавленные ягоды
не испачкали материал моего походного дома.
Но совесть позвала меня в палатку к Сергею: он давно не принимал «прививку жизни» из моих
ладоней, и боль стала сильно одолевать его ещё на половине пути, а сейчас, наверное, уже совсем
доконала. Я оказался прав. Он лежал в палатке ничком, как мешок. Лоб был в испарине, температура
градусов тридцать восемь, а то и больше.
Дрожащими от усталости руками я помог ему сесть и положил правую руку на раздутую щёку, а
левую – на затылок.
Началась борьба с усталостью.
Во мне горело сильное желание помочь этому измождённому многодневной болью человеку -
желание столь сильное и искреннее, сколь и бескорыстное. Но усталость брала своё, минут через
десять я стал неспособным к сосредоточению и провалился в забытьё.
Всё ещё держа руки, я увидел сон, который был реальнее яви.
Что это было? Трудно сказать. Важно даже не то, что я видел в тот момент, а то, что я понимал. А
понимал я многое.
Огненный шар, летящий над чёрной землёй… Я понял, что именно так нужно стремиться к Высшему
– к совокупности всего святого и чистого, какое вообще только возможно на этой земле и над ней.
Человек в странной шапке, сидящий перед морем огня... Я понял, что таким бывает бесстрашие; что и мне надо быть таким бесстрашным, что и я так могу.
Несколько сменяющих друг друга картин поразили меня в самое сердце. Прошло несколько секунд, я был потрясён тем, как много смог узнать такого, что в совокупности можно назвать смыслом
жизни! Причём не какой-то там жизни, а – Жизни, прекрасной в своей чистоте и стремительности и
удивительной в своей цельности!
Зрение вернулось ко мне, я посмотрел на Серёгу и убрал руки.
14
Он выглядел не менее потрясённым, чем я. Глядя на меня непонимающим взглядом, он спросил:
- Что это было?
Видно было, что он волнуется и что нечто очень озадачило его.
- Трудно сказать… Долго рассказывать… А что?
Я был в себе и все еще осмысливал то, что понял. Весь мир был для меня теперь совершенно другим.
От моих несовершенств и фобий не осталось и следа, моя душа была сильна, как тысячелетний дуб, и чиста, как омытое ливнем небо.
- Просто я перестал болеть.
Тут и меня проняло, я отвлёкся от своих мыслей:
- Это как???
- Ну, как если бы меня запихнули в огромный колокол… В голове сначала был гул, потом звон… А
потом в челюсти… ну, во всех натруженных болью местах вдруг появилось такое облегчение… Как
ты это сделал???
Я смотрел на него как баран на новые ворота, и тут до меня стало доходить: озарение, которое я
испытал и которое занимало сейчас всю мою душу, как аромат распустившегося удивительного
цветка, спасло моего друга, излечив его от болезни! Вот это да!
Мы вышли из палатки, пошли к костру. Все бродили где-то или отдыхали, и мы были одни среди
всего этого великолепия. Было не жарко, пятый час вечера; середина июля дарила теплом небес
и прохладой воды. Серёга изучал своё новое состояние, ощущения в челюсти, трогал лоб и с
удивлением отмечал, что не только температура ушла, но даже слабость отошла на второй план.
Он может идти!
Не удержавшись, Серёга вошёл по колено в воду, зажмурившись от удовольствия, через минуту
вышел, сделал несколько взмахов топором, расколов пару чурок. Видно было, что от всего этого он
получает несказанное удовольствие.
И тут я стал рассказывать. Я стал описывать моему другу увиденные картины и те смыслы, что они