Мы не говорим об этом, все больше молчим. Иногда пьем вино, выглядываем в Москву. На виадуке в сторону Ярославки стоят автомобили.
– Здесь в два часа ночи пробка, – удивляется Юнна.
Моя Москва всегда была такой, какой я вижу ее из окна «Космоса». Она прекрасна. В тишине гостиничного номера звучат слова:
– Ты действительно уверен, что нам стоит это делать?
Я уже открываю рот и готовлюсь выдохнуть ответ.
↑
ЖИТЬ И РАБОТАТЬ. ПЕРВЫЙ РАЗГОВОР С МОСКВОЙ
В трудные минуты я обращаюсь к Москве. Хотя нет. Пожалуй, это не так. Сейчас у меня все минуты трудные. К Москве же обращаюсь как раз в легкие, праздные минуты. Иногда гуляю просто так, ведь здесь у меня никого нет. Но это не пугает, главное, чтобы был кто-то в сердце. А где поселился сам я, об этом лучше не знать.
– Правильно, жить надо в Москве, – сказал мой первый главный редактор, когда я признался, что прихожу домой только спать.
В столице мне нравится все. Воздух после дождя, широкие улицы, ощущение простора, остывающий вечером асфальт. И даже московское метро не вызывает во мне раздражения, не оттого ли, что я им редко пользуюсь? А парки, скверы, выставка! Мне кажется, они здесь лучшие в мире. В Москве я почувствовал радость и осмысленность жизни. Я никогда не собирался покорять ее, а только выражал восторг. Но все-таки помнил, что приехал не просто так. У меня есть желание – работать журналистом. В Петрограде я не нашел развития. Разве что продолжать работать у Юнны в магазине и совмещать все это с редкими статейками. Поэтому я здесь. В жизни нельзя делать выбор: любовь, например, или работа, одна или другая мечта. В жизни должны быть и любовь, и работа, и все мечты должны исполняться, только тогда можно и самому стать счастливым и поделиться счастьем.
Помню, перед отъездом я пил пиво с другом в Петрограде, и говорил, что ни черта не понимая в журналистике, собираюсь пробиться в эту профессию.
– Это, в общем, не цель, – объяснял я больше себе, чем другу. – Просто я же всегда хотел стать писателем.
Друг кивал, он помнил, как несколько лет подряд я проедал ему плешь ненаписанным романом.
– А это оказалось очень страшно, – добавлял я.
– Какая разница, писатель, журналист? – спрашивал сонный друг.
– Как какая? – изумлялся я. – Писатель – это вечно сияющий свет. А журналист обыкновенный мотылек. У меня должно получиться. Не получилось светом – попробую мотыльком.
Вместе с другом мы убили большую часть молодости на складах: мерчандайзерами, охранниками, консультантами, комплектовщиками. Долгое время я верил, что других работ в принципе нет. И только потом понял, что же гнало меня на них: это была мечта о писательстве. Кем еще устроиться в мире, имея такую мечту? Она приносила нервозность и убивала год за годом молодость. Но мечта не должна быть такой, убеждал я себя. И наконец убедил.
По дороге в «Вавилон», огромный гипермаркет на северо-востоке – цветочная клумба в виде гигантского слова «Москва». Останавливаюсь.
– Я ничего не прошу, Москва, – говорю тихо, – Я приехал, чтобы жить и работать здесь. Просто работать и жить.
↑
БЫТЬ ОБЫКНОВЕННЫМ
Приехав в Москву, я стал посещать храм – подворье Троице-Сергиевой Лавры на Олимпийском проспекте. Провожу много времени у иконы Сергия Радонежского. Церковь учит, что лучше приходить в храм не в минуты слабости и отчаяния, не в плохом настроении, ведь посещение этого места – праздник, в том числе и единения людей. Но для меня сложно быть здесь, когда вокруг много народа. Я прихожу к Богу, а не к людям. Выразить почтение за жизнь, которая есть свет, за то, что он не оставляет меня. Но есть и то, что сильно меня тревожит.
Жизнь кажется четким планом, который нужно просто выполнить, прожить. Она сияет ослепительной ясностью, рекламным слоганом: просто сделай. И с этими словами приходит успокоение: следование плану даст мне все: и развитие, и, в конечном итоге, счастье. Но так было не всегда. Я помню время, когда никакого плана не было, и каждый шаг на перекрестке давался с трудом, потому что был одинаково бессмысленным, в какую бы сторону ни пошел. В кармане лежал блокнот, куда я записывал рифмованные строчки, а голова набухала идеями для будущего романа, который поразил бы мир. Но к вечеру все утопает в литрах и десятках литров паршивого бухла. Те стихи давно на помойке, а новые не подступают, святые слышат мои молитвы: больше никаких стихов.
– Просто помоги мне быть обычным человеком. Самым-самым обыкновенным на свете. Не дай мне сойти с этого пути, поддержи меня. А все остальное сам, – говорю Сергию.
Крещусь, отхожу от иконы, иду к Богородице.
– Я действительно люблю эту женщину, – объясняю тихо. – Хочу о ней заботиться, сделать ее счастливой.
Зачем я это говорю? Потому что Богородица – это новая жизнь. И рождение новой семьи – рождение новой жизни. Я ничего не хочу на свете сильнее семьи.
Неподалеку от храма офис петроградского банка, которому я отдаю кредит. Выходит, Петроград благословил меня на то, чтобы я уехал, и терпеливо продолжает помогать мне даже здесь, думаю с усмешкой. Но ничего, скоро отдам все долги, и можно будет об этом забыть об этом.
Под вечер приеду на ВСХВ. Я часто работаю здесь, возле пруда, к которому спускаются несколько старых ступенек, закрытых почему-то за оградой. Открываю ноутбук и сочиняю дурацкие объявления; я подрабатываю копирайтером, как Гордон Комсток у Оруэлла. Перед началом работы вхожу в социальную сеть: раз в несколько дней приходит короткий ответ от Юнны, а поймать ее онлайн и вовсе невозможно. Она неуловима! Я закрываю глаза и вспоминаю, как мы обедали в столовой на работе.
– Приятного аппетита, – говорил я Юнне. Она всегда отвечала:
– Спасибо, и тебе.
Почему все самое важное в жизни, самое ценное в ней так отчаянно сентиментально? Здесь, не в Москве даже, а в московском Интернете люди противопоставляют ум сердцу. Меня радовало в Юнне то, что она не знакома с интернет-мемами, пабликами, блогами, искусственной повесткой тех же СМИ, в которую я сам все больше погружался. Самое последнее, чего я хотел от жизни – чтобы моя избранница писала «красавчег», «превед», «журнолизд», демонстрируя духовное богатство внутреннего мира, чтобы говорила: «я про что-то» или «от слова совсем». Она, слава богу, не станет такой. И когда приедет в следующий раз в столицу, мы встретимся в обычном симпатичном ресторане, а не каком-нибудь антикафе.
↑
ЧЕРТАНОВО
Моим дебютным жилищем в столице стала квартира музыканта группы «Мыльница» Тщеславского. Он позвонил сам, когда я курил на балконе в Петрограде, собираясь в дорогу; в ту же ночь у меня был поезд, а понимания, где жить в столице, так и не появилось. Музыкант в социальных сетях обнаружил мое объявление и предложил за скромную сумму поселиться у него.
– У вас двухкомнатная?
Оказалось, нет: однушка. Но за совсем небольшие деньги музыкант готов был предоставить надувной матрас. Я польстился, но уточнил, почему человек так решительно предлагает у него поселиться, даже не зная, кто я вообще такой.
– Уж не гей ли? – предположил я, но задать вопрос постеснялся. Вместо этого стал объяснять, что не фанат группы «Мыльница» и вообще не слышал их песен. Но назавтра я уже был у него. Стыдно было признаться, что я работаю грузчиком, и каждое утро, когда он выезжал на концерт в какой-нибудь «Крокус», я отправлялся с двумя пересадками на холодный вонючий склад, собирал и тащил по улице мусор, комплектовал заказы, принимал и разгружал поставки.
Но и жизнь музыканта нельзя было назвать сказкой. Квартира в Борисово, одинокая жизнь, нехватка денег. Тщеславский подрабатывал учителем на другом конце Москвы и часто приходил домой позже меня. Когда он назвал сумму, которую получали музыканты «Мыльницы», кроме солистки, за выступление, я испытал шок.
Тщеславский был увлечен сольным проектом, он играл на необычном, как ему казалось, инструменте – терменвоксе. Он отчего-то верил, что я смогу помочь ему пробиться – организовать выступления, создать сайт, распространить информацию, и даже вопрос шоу-программы, кроме музыки, включая костюм и общение с залом, были доверены мне. Но мои мысли были заняты другим. Одна работа, поиск другой работы, теплые, но дружеские сообщения от Юнны. Несколько дней назад я признался в любви, теперь она знала все, и это казалось чудом. Засыпая в темном углу одинокой квартиры Тщеславского, я представлял Юннину улыбку.
В том, что я бесполезен как бизнес-партнер, Тщеславский убедился быстро. Однажды, разгружая очередной поддон, я получил от него смс с предложением искать жилье. Поэтому теперь я здесь.
О моей нынешней ситуации можно сказать коротко: Чертаново. У меня есть комната, правда, она не закрывается, но она на втором этаже, и, если что, можно спрыгнуть; вот, собственно, и все, что нужно о ней знать. В первую ночь я подпер дверь тяжелым пуфом, и перед тем, как уснуть, написал всем знакомым адрес.
А в следующую ночь хозяину квартиры Васе на кухне разбили голову утюгом. Сделал это Андрюха, брат. Василия долго уговаривали устроиться на работу, и вот он наконец отправился на свою первую смену, но до работы не дошел. Оба брата сидели, и работать им считалось западло. Но мать, в минуты трезвости любившая рассказывать, как их семья раньше шикарно жила в центре, орала на них, что нет денег. Сыновья пропивают и просаживают на героин всю сумму, которую я им плачу, потом стреляют у меня же сигареты, сидят на кухне, скучают, дерутся. Вася – человек без фантазии, коммуницирует мычанием. Андрей одержим идеей вырваться из такой жизни, но она остается словами.
– Вася, он сдался давно, за что его уважать! – говорит Андрюха.
Объясняю, что это он сам ежедневно сдается, хотя бодрится и хорохорится. Но Андрей только машет рукой. Мать, напиваясь, орет ночами, нечленораздельно, дико, жутко, словно откуда-то из недр земли вырывается на свет божий концентрированное страдание ада. Будто сама земля воет, и в этом вое только неизбывной тоски, что кажется: хуже, чем ей, на всем белом свете лишь нескольким людям – соседям снизу, сверху и сбоку.
Юнна простудилась, и я пишу ей под этот вой, с каким удовольствием стоял бы рядом у окошка, глядя на осенний двор и попивая чай. Мы стояли бы и считали листья. Ей нравится эта идея. О том, что происходит вокруг меня, я молчу. Приглашать ее в Москву пока что рано, впереди еще много шагов.
С тех пор, как приехал в столицу, я бросил пить. Но вот Андрюха зовет, он под героином, у него еще есть водка. Объясняю, что нельзя: желудок. Андрюха косится с недоверием, но отстает. Рассказывает, как поднимал бунт на зоне. По этому сюжету можно снять новый «Побег». Или написать книгу. Вот не пообещай себе когда-то: все, больше никаких писательств! Мне тоже есть что рассказать; истории, конечно, послабее, но и я ведь побывал на дне.
– А ты молодец, что уехал! На хрена тебе это все нужно, – привычно ворчит Андрей в ответ на мои вялые рассказы. – Все у тебя будет нормально. Ты же вроде нормальный парень, смотрю на тебя.
– Да ты вроде тоже.
Курим.
↑
ХРЕНОВО И ДОЛГО, НО НАДО ТЕРПЕТЬ
Сегодня меня не взяли в «Большой лев». Это крупная компания, занимается скидочными купонами. Когда оказался в их офисе, у меня перехватило дух: огромное помещение, похожее скорее на ангар или завод, с высокими потолками. Бесконечно длинное, я бы сказал: бескрайнее. Оно было уставлено столами, за каждым сидел человек и непрерывно штамповал эти купоны. Количество рядов не поддавалось счету. Все это напомнило картины из жизни старых британских клерков, копающихся в своих бумагах и печатных машинках.
Платили здесь вдвое больше, чем там, где я работал грузчиком; это мог быть нормальный старт. Но что важнее всего, здесь можно было писать. Хоть скидки, хоть купоны, но писать. Я не презирал физический труд, но ведь когда-то пора с ним кончать. Последние три месяца я, как голодный пес, оббегал столько офисов, что открыл для себя полкарты Москвы и уже представлял примерно, что находится возле любого метро. Меня никуда не брали – то предлагали осточертевший фриланс, то ссылались на нехватку опыта, то спрашивали: «Ты за Путина или нет?» Мне не хотелось говорить о политике, я приехал писать о хороших людях, классной музыке, интересных событиях. Но жизнь всегда распоряжается иначе.
Вот уже несколько недель я готовлю такие же купоны, только дома, по вечерам и ночам. Мне стыдно признаваться парням со склада, что я пишу о ботоксе, детоксе, гликолиевом пилинге и меховых выставках в пригороде Парижа. Но главное, что, занимаясь этой чушью, я получаю те же деньги, что они. А ведь многие кормят семьи, детей, обустраивают жилища, содержат машины, дачи. Правда, и мне эти пилинги не даются слишком легко: пять часов на энергетиках после шестнадцатичасовой смены. Да еще и в моей нехорошей квартире: то Андрюха решит лупануть по уличному фонарю из пистолета, то в гости зайдет огромный и мрачный Каркас – авторитет, который проплатил инсценировку своего убийства и несколько сюжетов по тиви, а теперь вот сидит и глушит с парнями водку.
Устроившись в «Большой лев», я мог бы послать склад к черту и продолжать заваливать письмами приличные редакции, сидя в этом гигантском пугающем пространстве. Это был бы мой офисный дебют, волнительный и даже малость страшный. Но я не сомневался, что преодолею и эти купоны, и этот офис, и эти лица – как преодолеваю каждый день все остальное. И я не сомневался, что меня возьмут. Кому же здесь работать, как не мне!
Но вот не взяли. Я иду в сторону Янгеля, хотя никогда там не был, просто куда глядят глаза. Вспоминаю лицо Юнны, рассказывающей смешную шутку, и на секунду становится светлее, но затем это лицо отплывает, сменяется картинами привычной жизни, из которой впервые за несколько месяцев кажется, что нет выхода. К горлу подступает отчаяние.
Нет, мне никогда не казалось, что в Москве легко, но меня реально никто не хотел здесь видеть. Я каждый вечер садился за стол и писал об очередной меховой выставке, о новой депиляции, о вечеринках в клубах, где я никогда не побываю, о модных играх в мафию. В двери квартиры снова звонили. Приходила африканка лет под тридцать, дитя московской Олимпиады, братья называли ее негритоска, на ходу рифмуя с другим, обидным словом. Она страшно пила водку.
– Ты хочешь со мной переспать? – говорила она мне. Всерьез ли, шутя, пытаясь поднять себе цену тем, что хотя бы кому-то может еще отказать?
Я докуривал и уходил в комнату. Думал о Юнне. Думал о том, как найти работу. В подмышках вскочили огромные гематомы. Парни предлагали вырезать и даже достали нож. Долго смеялись.
– Купи какую-то мазь, – сказал Андрюха, название я не запомнил. – Лечиться придется хреново и долго, но надо терпеть.
Парень, который поднимал на бунт колонию, теперь выдавливал мне отвратительные гнойники и заливал зелье в раны; он знал неведомый мне рецепт. Несколько дней я валялся с температурой, не мог пошевелить руками и просто ни хрена не понимал. Слышал, как выла их мать, как били головой о стену Васю, как гремели бутылки. Андрюха пил все меньше, но только потому, что заторчал. Он всякий раз отрицал, что «поставленный» и злился от того, что я все понимал. То, что мне удалость подняться с кровати, дойти до офиса гребаного «Большого льва» и обратно – заслуга этого парня. Спасибо тебе, если что. Я помню.
↑
КОСМОС
Когда меня взяли в маленькую редакцию специализированного ведомственного журнала, я был счастлив. Мой редакторский дебют состоялся в просторном кабинете с видом на гостиницу «Космос». Говоря о достоинствах работы, главред с этого начинал:
– Из окна – гостиница «Космос».
Я сижу здесь допоздна, практически живу в редакции, потому что идти никуда не хочется. Когда за окном почти полночь, и вот-вот по кабинетам пойдут дежурные, проверяя, все ли ушли, я смотрю на сияющий «Космос» и думаю, что когда-нибудь взгляну на это окошко из высокого окна гостиницы. И сделаю это с совсем другим чувством: не пылающей в сердце надежды, а сбывшейся мечты. Словно звезды, приземлившейся мне на ладонь. Приладонившейся звезды.
Но это не все плюсы новой работы. Я не просто журналист, репортер, корреспондент или вонючий копирайтер. Я редактор, самый настоящий, с соответствующей записью в трудовой. О таком я, в общем, даже не мечтал, по крайней мере, после неудачи с «Большим львом». Как видно, за каждым дождем приходит солнце, за каждым отчаянием следует маленькая победа. У меня журнал, за который я отвечаю. Бегаю по ведомственным корпусам, разговариваю с людьми, беру интервью, пишу заметки и репортажи, работаю с авторами. Все это веселит, бодрит, заводит, я представляю, что это все понарошку, все это маленькая модель будущей работы, на которой все станет настоящим: и интервью, и репортажи, и журналы. Я словно из точки, которой был прежде, растекся в прямую линию, и в процессе работы – ведь я же ни черта не смыслю в редактировании! – разрастаюсь в плоскость. Которая в свете звездного «Космоса» обретает объем и силу, и впереди только полная свобода, абсолютное творчество, рождение новых профессиональных вселенных. Но, возвращаясь в редакцию, вспоминаю: реальность – это там, где ты сейчас.