– Я просто учусь, – убеждаю себя. – В том возрасте, когда всем этим нужно было заниматься, я задыхался от дыма в ссаных подъездах, читая дрянные стихи. Теперь я в пиджачке и с часиками, вот я какой теперь.
Моя зарплата равна прожиточному минимуму. Лишь благодаря надежной ботоксной и пилинговой подработке, оплата за которую раз в восемь превышает ставку в журнале, я снял новую комнату недалеко от станции Яуза. Перед тем, как свалить с прежней квартиры, я все-таки выпил с парнями, и они даже не спросили, что с желудком. Развязался, ну и ладно. Я понимал, что дальнейшей судьбы их, скорее всего, не узнаю.
– Даст бог, свидимся, – сказал Андрюха, захлопывая дверь.
Пока бог не дал. Не свиделись.
↑
ЗА СВЯТОГО ГЕОРГИЯ
У меня на стене – карта мира. Сфоткался на фоне Африки, поставил аватар. Первое в жизни селфи.
За окном сугробы. Заметенная детская площадка – на ней никто не гуляет, потому что и детей здесь нет. Две пятиэтажки, глядящие друг на друга, и двор, похожий на их скупое рукопожатие или холодный поцелуй. Вокруг лес, в нем бродят собачьи стаи. До железнодорожной станции или автобусной остановки идти минут пятнадцать. Путь неблизкий и неосвещенный: мимо туберкулезного диспансера, а после по сквозной дороге через лес. Я хожу этой дорогой каждый день, включив на плеере Камбурову. Так тихо, чтобы сквозь звуки леса лишь слегка проникало далекое пение, точно утреннее солнце проступало из-за тяжелых ветвей.
Снимаю комнату у интеллигентов. Жена редактор в отраслевом журнале, ей тридцать пять, но выглядит плохо: недосыпает и много работает, под глазами круги. Муж музыкант, пьет либо с утра до вечера, либо с вечера до утра, подворовывает деньги у жены. Стучит на барабанах в группах, о которых я в жизни не слышал. Перед сном он рвется в мою комнату, то предлагая, то умоляя послушать Slayer. Когда это становится невыносимо, иду на кухню. Прежде чем хлопнуть стопку, слушаю тост.
– За Святого Георгия, – шатаясь, произносит барабанщик и улыбается широко. Он похож на таракана. Когда я с ним пью, вспоминаю парней из Чертаново и думаю, что мне их не хватает.
– Святой Георгий – это самый лучший святой, – орет барабанщик, вколачивая в себя, как гвоздь, очередную порцию водки, и стучит жене в комнату: – Выходи! Вы-ходи, сссука!
На часах два ночи, и она огромной тенью скользит по коридору, успокаивает его, обнимает.
– Все друзья говорят мне: бросай его, спасай свою жизнь, – объясняет она однажды.
– Как мне просить прощения у жены? – в другой раз плачет пьяный барабанщик. – Так виноват перед ней. Дура! – он срывается на отчаянный крик. – Всю жизнь мне портишь, дура!
Здесь я чувствую себя чужим. Мне нечего ответить этим людям. Их жизнь меня не трогает, не заставляет думать, не вдохновляет. Я знаю одно, что мне нужно сейчас знать: надо много работать. Очень много работать. Разве я приезжал в Москву, чтобы слушать на кухнях Slayer?
↑
ПОЧЕМУ ОНИ НЕ УЛЕТАЮТ?
Прошло время, теперь я живу в общаге с курсантами. Рассказывать нечего. Кроме того, что я здесь незаконно. Потому что больше не работаю в ведомственной редакции и не вижу гостиницу «Космос» из маленького окна. Меня переманило коммерческое издательство на выставке, и теперь я вкалываю сутками за тридцать пять тысяч рублей, к полночи возвращаясь сюда. Каждый день я думаю, пугаясь: могут и не пустить. Но обходится. Появятся деньги, перееду ближе к работе, на Юго-Запад. Жить и работать в Москве нужно рядом, иначе жизнь станет совсем не в радость.
Теперь и думать некогда, разве что во время бизнес-ланча, но и туда я хожу не один, а вместе с коллегой, заместителем главного. Даже это время забивается пустыми разговорами о работе, ведь больше нам говорить не о чем. Я езжу в министерства, государственную думу, московские театры и музеи, посещаю конференции, налаживаю связи: отсюда, как кажется, я еще ближе к большим и известным СМИ. Вспоминаю о Юнне лишь перед сном или в вечернем метро, в редкое время, когда предоставлен себе.
Наша встреча состоялась неожиданно. Юнна приехала по делу, на какой-то семинар, и вот вчера у метро «Маяковская» впервые поцеловал ее в щеку. Я позволил себе эту вольность, потому что пришпорился маленькой бутылкой красного. Как оказалось, и Юнна выпила виски у сестры.
Мы пришли на Патриаршие, в ресторан у воды «Павильон».
«Ты что, продал почку?» – спрашивала коллега Катя, узнав о моем будущем свидании. Шутки шутками, но после этой встречи я не знаю, чем буду питаться в ближайшие пятнадцать дней.
– Как дела? – спрашиваю Юнну. Она смотрит на лебедей, на окружающие пруд дома.
– Да какие у меня могут быть дела? Дом и работа, работа и дом. Ты же знаешь.
Нам приносят вино в ведерке со льдом, сырную тарелку и клубнику.
– Здесь хорошо, – говорит Юнна. – Здесь все как я люблю: вода, спокойствие, лебеди. Почему они не улетают?
– У них же подрезаны крылья, – удивляюсь я.
– Но, наверное, им здесь нравится?
«Это про всех нас, приезжих, здесь», думаю. Юнна пытается покормить лебедя, бросив кусок хлеба, но птица демонстрирует сытое достоинство.
– Странно, – говорит она, – мне с тобой спокойно и хорошо. Я давно забыла, какие это чувства.
«Спокойно и хорошо», – эти слова переливаются в моей голове, и я наслаждаюсь их звучанием и смыслом. Когда-то, отчаянно пытаясь нравиться, я посвящал девушкам стихи, пересказывал книги, показывал редкие фильмы. Сыпал познаниями в странной музыке, интересной только людям, исключенным из движений жизни и поселившимся в собственной голове. И сам я, что говорить, жил там же, мне было плохо и неспокойно, я ездил по городам в поисках приюта и применения себя. А счастье – вот оно, в сказанных под темным небом, у квадрата воды в центре города: «Спокойно и хорошо». Сказанных женщиной, которую выбрал для жизни. Не музы, не дамы сердца, не барышни, нет —женщины. Протягиваю руку:
– Нас ждет такси.
Возле станции метро «Тульская» у Юнны живет сестра. Мы появляемся там после полуночи, и возле подземного перехода, где только что остановилось такси, тормозит иномарка, распахиваются двери, но люди не спешат выходить. Слышатся крики, мат, и, наконец, видимо, вырвавшись из цепких, пытающихся удержать ее в машине рук, на улицу выбегает девушка. За нею разгоряченный мужчина, они стоят возле открытых дверей и мигающих фар, что-то орут друг другу, перекрикивая злобные слова другими злобными, слыша только себя.
Юнна грустнеет:
– Вот за это я не люблю Москву.
Беру ее за руку, и мы направляемся к арке огромного дома.
– Москва, она у каждого своя. Поэтому мне она нравится.
– Да? – веселеет Юнна. – И какая же у тебя?
Мы скрываемся в арке.
Во дворике дома сестры мы просидим до трех часов ночи.
– Мне очень хорошо с тобой, – скажет Юнна. – Но нам лучше просто общаться.
– Пойте, Юннушка, – улыбаюсь. – У вас великолепный голос.
– Мы пели в общаге, – поясняет уставшая Юнна и дарит мне последнюю счастливую улыбку. Пора в общагу и мне.
↑
ХОЛОДНЫЙ ВОЗДУХ
Вчера мы сидели в блинной с коллегой Катей после интервью. Говорили с безопасником главной столичной библиотеки. Человек отвечал с интересом, пока Катя не начала его допрашивать: а какие производители у каждого прибора? В этом и есть задача журнала – давать рекламу, но смотрю – человек расстроился: говорят не о нем, пришли, чтобы выяснить фирмы. И как-то сразу сник, свернул разговор. Катя этого не замечает, а я вижу.
Она молодая карьеристка, приехала из Сибири, инженеры ей не интересны. За блинами она признается, что хочет работать в ООН. Но пока туда не позвали, и вот уже пять лет Катя трудится в нашем журнале. В разговоре со мной она то и дело повторяет точно мантру: маркетинговый план. Содержание журнала ей не важно, как и остальным моим коллегам, и, в общем, оно правильно: без рекламы журнала бы просто не было. Но, с другой стороны: набивать журнал рекламой только для того, чтобы иметь возможность выпустить журнал с рекламой? Какой-то бессмысленный круговорот.
– Послушай, Кать, – говорю устало. – У тебя вся жизнь как маркетинговый план.
Я уже точно решил, что уйду из журнала. Вот только куда, не знаю. Думаю: ведь и моя-то жизнь, в сущности, все тот же маркетинговый план. Да и любая другая тоже. И то, что в конце дня я сорвался в Петроград, потому что Юнне нужно утеплить в квартире окна – она пожаловалась, что замерзает – не что иное, как маркетинговый план.
В окнах не просто щели, а крупные дыры, из которых дует холодный воздух. Как она здесь спит? Ладно, осталось недолго, ведь мы скоро будем жить вместе. Юнна позвонила после «Космоса» и сказала мне об этом. У нее изменился голос, она стала звонить перед сном, и я частенько засыпал к под утро. Тогда я понял, как влюбленность поражает человека. Понял с удивлением и счастьем, отгоняя другие мысли: а что будет, когда это все пройдет? Я отправился в храм и поставил свечку, благодарный за дарованное счастье Господу и Москве.
Юнна рассказывала о прошлой жизни: прежних влюбленностях, пережитых невзгодах и радостях, доверяла страницы жизни, которые хотела забыть. Она раскрывалась с опаской: – Тебе еще хочется со мной жить?
– Мне хочется любить вас еще больше.
В углу стола лежит телеграмма, мое поздравление из Москвы: «Желаю всегда хорошей погоды». Нам по-прежнему приятно говорить о ней. Может, в разговорах о погоде есть рецепт какого-то особого сближения? Зачастую я был уверен: это действительно так.
А где-то в комнате еще один мой подарок, золотые серьги. Я вручил на Патриарших.
– Гоша, как красиво! – сказала тогда Юнна. – Но я же не ношу серьги.
Мы вспоминаем это с улыбкой, да и вообще теперь живем с улыбкой. Это ново и прекрасно для меня.
Прощаемся у метро «Мужества», я долго смотрю ей вслед. Юнна несколько раз оборачивается. Машу ей рукой, и она уходит в метро. Спустя несколько дней она почему-то напишет:
«Мне только что приснилось, что ты очень сильно кричишь. И стало так страшно! Так ведь не будет никогда, правда?»
Я не стал говорить о своем сне. В нем Юнна прыгала с высотного здания, настолько высотного, что таких нет даже в Москве, да и нигде в мире. Может быть, хотела полететь на своих крыльях, на которых так часто летала во снах, а может… Я мчался по лестнице, перелетая пролеты, а им все не было конца и края. Словно очутился в бесконечной западне, где чем больше спешил, тем вернее терял время.
И как хорошо, что можно было проснуться.
↑
НЕТ ПОВОДОВ НЕ ВЕРИТЬ В НОВЫЙ ГОД
Теперь мне казалось: когда Юнна увидит квартиру, развернется и сразу уедет. Но нет.
– Нормально здесь, вроде, – сказала она, заглянув в комнату. – Только перестановку нужно делать.
И вздохнула.
Здесь и вправду нормально: недалеко станция метро, одна из самых красивых и чистых. По широкому проспекту в двух минутах ходьбы от дома – троллейбусы, маршрутка №213 до Трубной площади; всего каких-то пятнадцать минут, и центр.
Сегодня тридцать первое декабря, и у меня нет больше поводов не верить в Новый год, Деда Мороза, ангелов.
– Я буду ангелом-хранителем твоим, – сказала Юнна в минуту нежности.
Мы купили снежинки и веселые елочки – наклейки на стекло. Возле подоконника поставили цветы. Теперь, возвращаясь из магазина, я мог поднять глаза и увидеть свою красавицу, ждущую возле окна. Юнна махала рукой, а кот сидел рядом и изучал двор.
Спешно наряжали елку, разбирали вещи, готовили салаты. Нужно было успеть до курантов. По квартире разливалась песня:
Казалось, как ни встретишь этот Новый год, он все равно будет лучшим.
– Мы вместе, – говорила Юнна. – Вместе навсегда.
Ну, подумаешь, начали пить чуть раньше?! Это же игристое.
Освоившись в новой квартире, кот скачет по ней будто заяц, прижав уши. То под диван забежит, то под ванну, с разбегу ударившись лбом, то влетает к нам в кухню.
– Не мешай, сказала! – сердится Юнна.
– Ну, хватит котом командовать, – говорю. Это веселит Юнну.
– Командовать котом! Ну, надо же, – она обнимает меня. – Мне так хорошо с тобой.
Но кот не успокаивается. Слишком поздно вспоминаю, что в прихожей – новое зеркало, только что из магазина.
– Вдребезги, – констатирую я.
– На счастье, – смеется Юнна. Иду выносить зеркало на помойку.
Вернувшись, ставлю ноутбук на откидной стол – выдвижную дверцу старой «стенки». Придвинув стул, пытаюсь освоиться на новом рабочем месте: пробую, как здесь будет сидеть. Мне ведь предстоит писать статьи, плюс подработка, коммерческие объявления. Почему-то вспоминается: такой же стол был у известного писателя, когда он приехал в Москву. Писатель говорил об этом в интервью. Но это кажется лишь флешбеком, воспоминанием из далекой жизни, которую я навсегда оставил.
↑
КАК ПАХНЕТ НЕБО
День рождения Юнны. С утра мы завтракаем и собираемся в дорогу. Предстоит ехать за город, лучше одеться теплее. Юнна не понимает, почему: на дворе жара, лето. Едем в электричке, улыбаемся, смотрим в окно. Мы рады друг другу и рады хорошему дню. Впереди столько прекрасного, думаю я. Золотое время наступило; разве нужно что-то еще, чтобы быть счастливым?
Нас встречает машина. Едем по маленькой дорожке через лес. Заинтригованная, Юнна улыбается, вот мы подъезжаем к воротам, и только сейчас она понимает, куда мы приехали и зачем. Здоровые ребята в униформе погружают в кузова корзины и проверяют горелки: над двором вздымается пламя. Кажется, что на мгновенье Юнна превращается в девочку, которой сегодня исполнилось пять или семь лет. У которой сегодня исполнилась мечта.
– Ура! – она кричит и хлопает в ладоши, да так заразительно, что я и сам не выдерживаю, смеюсь. – Гошка, как я счастлива!
Вот они, моменты, ради которых стоит жить. Когда мечты исполняются. Сегодня мы полетим на воздушном шаре.
На самом деле мне очень страшно. Оказывается, в корзине еле помещаются три человека, а сама она чуть выше пояса. Здесь же рядом баллоны; даже не присядешь, если станет страшно. Первым делом интересуюсь у инструкторов, будет ли трясти корзину. Юнна улыбается. Похоже, ей до фонаря вопросы безопасности.
– Летим! Летим! Летим! – она аж прыгает.
Пока готовят шары, мы гуляем по полю. Я забываю было о страхе, но вот шары начинают надувать, и становится понятно: каждый величиной с наш дом. Но Юнне больше интересна форма.
– Наш в виде сердца, Гошка! – кричит довольная Юнна. В честь дня рождения я выбрал такой. Правда, это не единственное сердце, да и ощущение полета, наверное, такое же, как на обычном шаре.
Мы стоим перед ними, маленькие, беззащитные. Чтобы забыть о непраздничных эмоциях, достаю телефон. Довольная Юнна сразу принимается «обнимать» наш шарик, а рядом ревут моторы отъезжающих машин, то и дело шипят горелки, и эти звуки тоже заглушают страх.
Шары взлетают друг за другом, совсем не медленно отплывая, как представлялось мне, а резко, бескомпромиссно отрываясь от земли, словно пытаясь порвать с ней навеки. Шары вырываются на свободу, и люди вырываются в них. Нам предстоит час свободы. Оплаченный, гарантированный час.
Я беру Юнну на руки и помогаю перебраться в корзину, затем залезаю сам. Шар взлетает без предупреждений, и даже в те дни, когда я признавался в любви к Юнне, когда она призналась в ответ, земля не уходила из-под ног так быстро. Но страх остался внизу. Открыв глаза, я поймал восхищенный взгляд Юнны и понял: что бы дальше ни случилось, все это было не зря.
Через пару минут корзину окутает белая пелена, запахнет сыростью и влагой, а затем мы увидим внизу облака под нами. Мы попадем в чистый свет, в небо. И наша любовь навсегда будет озарена. Мы летим здесь и сейчас, в эту минуту, в этот отрезок мгновенных жизней, прикоснуться любовью к вечности. Мы летим сохранить лучшее, что есть в нас. Пилот достает игристое, небольшой бонус к полету: