Была выпита пятая чашка кофе. Съедены заварные пирожные. Настроение у слушателей не улучшалось, потому что представление продолжалось. И вот добряк прозаик не выдержал и в одну из пауз поинтересовался: «Любезная, почему вы к нам подошли?»
«Ну, вы ж люди публичные! – заявила дама. – С вами всё можно».
Поэт тихо застонал. Прозаик вскинул брови.
«И как вы понимаете публичность?» – внезапно репейником вцепился в даму поэт.
«К вам всегда можно подойти, – просияла дама. – Поговорить обо всём!»
«Подружиться», – ехидно подсказал прозаик.
«Подружиться!» – обрадовалась дама.
«Попросить автограф, – вскипел поэт. – Оторвать кусок одежды. Загрузить по полной программе ненужной информацией. Что ещё?»
Дама недоумевала.
«Он обиделся?» – уточнила она у прозаика.
Тот кивнул.
«Как вы догадливы!» – театрально вскинул руки поэт. И чуть не смахнул чашку.
«Да, – гордо сообщила дама. – Я такая! И даже пишу …» Она сделала паузу.
«Стихи, – поспешно подсказал прозаик и прибавил. – Лирические. Про любовь! Это к нему. А мне пора. Друг мой, увидимся в среду, на квартирнике?»
Поэт ответить не успел. Схватив плащ, прозаик помчался к выходу. В дождь, грозу, к лужам и бушующим стихиям. Главное, вон отсюда. И поскорее!
Впрочем, при его солидности «мчаться» не совсем точное выражение. Это был побег настолько явный, что в кафе захихикали. Все. Кроме дамы. Она достала из сумочки мобильный и приготовилась к долгому общению.
«Друг называется», – подумал поэт. Нервно взглянул на даму. Та была непреклонна. Поэт потёр виски, вздохнул и шепнул: «Чего уж там. Читайте».
История вторая
ДЕЛИКАТНОСТЬ ИЛИ ДЕЛИКАТЕС?
Новый год на пороге. Прозаик и поэт привычно встретились в литературном кафе «Парнас». Поздоровались. Кивнули знакомым, сидевшим за столиками. Сняли пальто и головные уборы.
… Публичные люди знают, как важно первое впечатление. И сегодня прозаик выбрал для себя одежду в стиле старого доброго английского ретро. В стиле интеллектуального мужского шика, джентльменских манер, нераскрытых тайн, утончённой интриги.
Скажу вам по секрету, добродушному прозаику всегда нравился герой Артура Конан Дойла – знаменитый сыщик Шерлок Холмс. Его смелость, решительность, рационализм, дедукция и скептицизм.
«Встречают по одёжке, провожают по уму» – частенько говорил прозаик. Его приятель кивал. Оба считали, что в человека важно всё: и форма, и содержание.
Поэтому на сегодняшнюю встречу прозаик облачился в пальто из добротного ирландского шерстяного твида, щеголеватый клетчатый костюм-тройку и…
О головном уборе нашего героя поговорим отдельно! Знаменитое кепи Шерлока Холмса в викторианскую эпоху называлось deerstalker hat – «шапка охотника за оленями». Это был популярный головной убор аристократов всех мастей, выезжавших в заповедные леса поохотиться. Со временем охотничью кепку стали носить представители среднего класса – врачи, юристы, сыщики.
Поэт не желал отступать от принятых в литературной тусовке правил, но и придерживаться их буквально не собирался. Он выглядел не так, как все, но так, как ему нравилось. С утра поэту «не творилось», поэтому он хандрил. Это сказалось на его внутреннем и внешнем содержании. Прозаик даже встревожился, встретив приятеля у входа на «Парнас» (так называлось кафе).
Выглядел поэт отстранённо, мрачно и загадочно. Настроению нашего героя соответствовала одежда. Как соответствовала? Пугающе. Чуть не до пола пальто с серебряными пуговицами. Цвет? Гм, как бы так поэтично сказать. Вот! Цвет «дна самой тёмной и глубокой пропасти в горах».
Если прозаик ценил добротность и практичность. Поэт предпочёл удобство и …вызов! А именно – свитер в крупную вязку, кожаные штаны, высокие ботинки на фиолетовых шнурках. Фетровую шляпу оттенял длинный в крупную вязку шарф цвета маренго.
Приятели уселись за столик у окна. Таких столиков у панорамных окон было пять. Один оказался свободен.
Прозаик достал из кармана трубку, но курить не стал. Повертел в руках и положил на стол. Трубка, скорее, была символом аналитического ума, холодной рассудительности, цепкой наблюдательности, изрядной доли здравомыслия. А ещё того, что сложностей много, но все они решаемы. «Задачка ровно на одну трубку!» – добродушно шутил прозаик. Окружающие восхищённо замирали.
… Не успели приятели начать разговор, подошла молоденькая официантка. «Добрый день, – произнесла она. – Вам, как обычно?» Прозаик кивнул. Поэт посмотрел в окно и пробормотал: «Укрыл туман усталый город серебром» и что-то застрочил на салфетке.
«Давненько вас не было», – сказала официантка, кокетливо поглядывая на поэта. Тот поднял голову, приосанился и заявил: «Творил». «Теперь без сил, – подыграл приятелю прозаик. – Нам бы покрепче да погорячей». «Изумрудного чайку, – решил уточнить поэт. – Да с ликёром кофейку?» Девушка кивнула. Помедлила и заявила: «Скоро праздники. У нас полным ходом заказывают столики на 31-е». Прозаик хитро прищурился. Намёк он понял. «Будем», – кивнул поэт. «Значит, – просияла официантка. – Столик вам оставить?» «Всенепременно», – подтвердил прозаик.
Словоохотливая девушка помчалась выполнять заказ, задорно цокая каблучками по плиточному полу.
«Постарались, – заметил прозаик. – Пол, как во дворце».
«Керамика, – уточнил поэт. – Не паркет. Но красиво. И ножки у неё такие …музыкальные. Ловка!»
Прозаик пожал плечами. Оглядел зал. Поморщился и пробурчал: «Посетителей что-то многовато».
Поэт кивнул.
Народ в кафе приходил разный. По большей части амбициозный, а потому вели себя бесцеремонно – непредсказуемо, азартно, вызывающе.
В залах было шумно от словесных баталий, едких острот, дерзких ораторских выступлений, запальчивых дискуссий, жарких обсуждений «за глаза» и «в глаза».
Посетители ярко жестикулировали, кокетливо щурились, чванливо расправляли плечи и говорили… Говорили обо всём и ни о чём!
Такова уж атмосфера кафе «Парнас» – мира искусства. Там соперничали всевозможные чувства: наивность и притворство, искренность и коварство, гордость и предубеждение, честолюбие и высокомерие. Тут всё было игрой. И все носили маски. Каждый свою. Но маски эти были не постоянным атрибутом образа. Их меняли часто. Так уж заведено у людей, чьи профессии связаны с литературой, музыкой, театром, журналистикой, кино. А в кафе «Парнас» собирались именно такие люди.
Праздничные гирлянды весело подмигивали всем. Без исключения! Они создавали предновогоднее настроение. Обещали чудеса. Народ общался и «согревался» напитками покрепче. Шутил не в тему и хохотал до упаду. Завидовал чужой славе и критиковал мастеров. Выставлял себя напоказ и воровал идеи. Разочаровывался и влюблялся. Сплетничал, посвящая других в чужие секреты. Тихо творил, наблюдая за происходящим. Не умолкая, говорил и рьяно жестикулировал.
Кто-то предпочитал компанию. Некто искал уединения. Те, ЖАдно ЖДАЛИ новых знакомств и ощущений. Эти просто всё замечали. Как тот солидный господин с пышными усами, внешне напоминавший Марка Твена. Он задумчиво глядел в окно. Наверное, зарождался в великом уме замысел нового романа.
А за тем столиком черноволосый смуглый мужчина средних лет, потягивая мате, изучал толстенный литературный альманах. На столе лежала целая пачка литературных журналов и газетных статей, разных по содержанию и толщине. Можно было предположить, что мужчина – литературный редактор. Слишком вдумчиво читал он материал. И даже делал заметки красным маркером на страницах.
Неподалёку налегали на коньяк трое деятелей культуры, чередуя приличные тосты с неприличными анекдотами.
Возле дамы-вамп собрались поклонники. Дама читала! Что-то из своего. Раннего! Читала, закатив глаза, пуская сигаретный дым с ментолом. «Аспириновые облака. В твоей руке моя рука, – выводила она, уносясь мыслями к маленькому острову с одинокой пальмой. – Хромая скамейка в парке. Даже в пургу мне душно и жарко. Чернильная лента в моих волосах. Прозрачная слеза в чужих теперь глазах». Поклонники аплодировали. Дама жеманилась и читала, читала, читала. Откуда в неё умещалось столько стихов? Кофейная публика требовала ещё! На бис.
«Что за массовый гипноз? – удивился поэт. – Слова необъяснимые, непонятные, не сочетаемые. Может, поэтому притягательны? Поэтесса распиаренная. Слушатели внимают, хоть и не понимают. Просто не хотят показать, что «не в теме». А смысл? Зачем смысл, когда такое представление! Знакомые незнакомые лица. Взять хотя бы Краеугольникова. Надутый, как индюк. И стихи читает так же. Подумать только: недавно провозгласил себя непревзойденным новатором в области большой литературы. Что под этим подразумевается, Краеугольников не объясняет. Новатор и всё! Без комментариев».
Поэт вздохнул. Взглянул на прозаика. Тот хмыкнул: вижу. Чего уж там!
В данную минуту литератор с большой буквы ловко управлялся с планшетом и текилой.
«По-другому ему не пишется, – проговорил прозаик. – Раньше перо, чернильница и … вдохновение. Сейчас виртуальная сеть, соль, текила, лимон…»
«Лайм, – уточнил поэт. – Всё, что требуется таким вот краеугольниковым для написания очередного шедеврального продукта».
«Жуть», – поморщился прозаик.
«Он в поэзию из рекламщиков пришёл. Хорошо, что не наоборот, – сообщил поэт. – Представляешь, у него, что ни строчка, то слоган!»
«Не представляю, – отрезал прозаик. – Из поэтов в рекламщики тоже не представляю. «Поэзия – музыка Души», – писал Вольтер. Музыка Души, а не игра в рифмы».
«Самовлюблённая посредственность и поэзия несовместимы, – пробурчал приятель. – Только послушай этот краеугольниковский слоган: «Суши? Не гляди, а кушай!» А вот ещё: «Отмороженный бройлер – без гормонов и стероидов».
«Хватит, – взмолился прозаик. – Пощади! Этот Краеугольников недавно сборник стихов презентовал. Я послушал…»
«… и чуть в обморок не упал», – предположил поэт.
«Не угадал, – обиженно заявил прозаик. – Я наслушался и депресснул. И до конца творческого вечера не досидел. Тихо так вышел. Но Краеугольников всё равно узрел и обиделся. Теперь не здоровается. Отворачивается при встрече!»
«Знакомая ситуация, – сказал поэт. – Это ещё что! Ковальчикова эпиграммы строчит на тех, кто на неё косо смотрит. А Бабуров за басни принялся. Рифмы нет. Ударения ставит, как ему заблагорассудится. И слова! Что с ними вытворяет, слушать невмочь. Недавно пригласили на литературный кружок, так он там декламировал: «Летним утром какадуха шлягер пел мне прямо в ухо». Или вот ещё: «Привередливый мусью дарит дамам монпансью». А это из сборника приятеля его Коконашвилькина: «На пьедестал с трудом я встал. От рифм устал». Или вот: «Я давно не ерундю. Так чудю, что всех затмю».
«Видел я эти перлы в пять экземпляров за счёт автора, – поморщился прозаик: – Хоть бы изредка словарь открывали».
«Это что! – заявил поэт. – Я уже в фб выходить боюсь. Целая лента новостей из поэтов всех мастей».
«М-да, – задумчиво произнёс прозаик. – Выкладывают перлы в интернете, на столбах, в жёлтой газете».
«Как думаешь, – спросил поэт. – Если в спам их отправить, обидятся?»
Приятель задумался и выдал: «И пусть. Больше присылать не будут».
«Так и сделаю! – обрадовался поэт. – Выбрасывают в Италии под новый год весь хлам. И у нас можно некоторых особенно доставучих «в корзину почистить». Как думаешь, с кого начать?»
Прозаик погрустнел: «Легче сказать, кого взять в новый год, чем перечислить всех, кого оставить»
«Это да, – хмыкнул поэт. – Многовато придётся спамить».
«Заметь, – изрёк прозаик. – Соотношение качества и количество, не в пользу качества. И кто виноват?»
«И что делать? – посетовал поэт. – Времена не те? Так вроде всегда «есть в жизни плохое и хорошее». Народ обмельчал? Не сказал бы. В плане физическом и материально выглядят приличными людьми».
«А толку, – признался прозаик. – Богатство душевное, где? Деликатность, интеллигентность, доброта, щедрость, отзывчивость».
«Эк, хватил! – замахал руками поэт. – Устаревшая лексика. Де-фи-цит!»
Появилась официантка: «Ваш чай. Кофе с ликёром».
«Деликатность, – мечтательно пропел поэт. – Какое красивое слово».
«Деликатес? – заинтересованно переспросила девушка. – Могу принести дульче-де-лече. Или мазаринер. Болу рей? Тирамису».
«Благодарю, – взглянул на неё прозаик. – Я это даже не выговорю, не то, что вкушать. Мне зелёный чай с мятой, как раз по погоде».
«А мне кофе с коньяком в самый раз, – усмехнулся поэт. – И согреться, и взбодриться!»
Девушка пожала плечами. Ей было непонятно, почему такие уважаемые посетители отказались от деликатесов. «Чудаки, – подумала официантка. – Деликатность им подавай! Откуда я им её возьму?»
История третья
МЫ НУЖНЫ ДРУГ ДРУГУ
Сегодня город не в настроении. Под стать февральская погода. Тончайший лёд украсил лужи. Грязь под ногами бурой кашей. Небо словно давно не мытые стёкла.
Маршрутка, поскрипывая и ворча, торопится из одного конца города в другой. Водитель предупредил, что многие остановки будут «по требованию», так как ему надо «уложиться в график».
Приятели – поэт и прозаик – подпрыгивают где-то на заднем сидении. Поэт ещё не пришёл в себя после простуды, поэтому хандрит и отмалчивается. Уткнулся в шерстяной сиреневый шарф, надышал там тёплую норку, прикрыл глаза – отгородился от всего мира. Всего? Ну, не всего. Крепкое плечо приятеля-прозаика поддерживает, словно каменная стена. «Если что, – утешает себя поэт. – Отобьёмся».
От кого собирается отбиться поэт? Он грубости, невежества, хамства. От погоды, в которую остаётся только «достать чернил и плакать». В общем, от негатива. Разного. Противного и безобразного. Не думайте, что поэт неврастеник. Просто настроение наше зависит от многих факторов. А тут и погода, и простуда, и незапланированная поездка. Навалилось много такого, что поэту нашему не по нраву. Понятно, есть слово «долг и обязательства», но «хочу и могу» звучат гораздо лучше. Что ещё остаётся бедняге, как терпеть эту поездку, погоду, визгливую маршрутку, неуравновешенного водителя, чужих пассажиров. Но есть и приятное. Всегда есть отдушина, если поискать. И эта отдушина – давний друг прозаик. Он надёжен и крепок. Но никто в этом мире не совершенен. И приятелю тоже не сладко. Прозаик углубился в переживания. «Полоса чёрная, – мысленно сетует прозаик. – Полоса белая. Может у других так? А тут мчу вдоль серой полосы. В неизвестность. Не сворачивая. Вокруг стена! Стена непонимания, безнадёги, грусти. Даже на солнечный остров в океане сбежать не хочу. Но чего-то же я хочу? Чего? Дом свой хочу за городом! Чтоб шашлыки с друзьями по выходным. Домашняя наливка. Надо представить всё поярче! Вдруг полегчает?»
И прозаик представляет такую картину: «Вечереет. Звук гитары разносится по округе щемяще, нежно. Эхом вторит ему соловей в роще. Как здорово сидеть на крылечке, вдыхая медовый запах фиалок! Какие мысли рождает время, проведённое наедине с природой. Вдали от городской суеты и спешки. От вечерней зари до предрассветного тумана слушаешь тишину и наблюдаешь, как размеренно, упорядоченно, безмятежно вокруг. И рождается в тебе гармония, единение со всем и всеми.
Приходит новый день. И какую бы не принёс погоду, можно забраться в увитую плющом беседку или усесться с ногами в плетёное кресло рядом с камином – и работать. Самозабвенно! Над великим и жизненно необходимым всему человечеству и кому-то единственному! Твоему. Особенному и родному.
Ну почему писателю для того, чтобы всё это осуществить, надо стать не писателем, а банкиром, депутатом, ювелиром, наркобароном и торговцем оружием, киллером на худой конец. Хотя, нет. Наркобароном и торговцем оружием – перебор. И киллером не хочу. Их во всех детективах, после того, как они выполнят заказ, непременно убирают. О чём это я? О чём? Это всё непредсказуемая погода. Но не только. Как снег на голову свалилось приглашение выступить в ДК. Пришлось планы поменять. Отложить важное. И что у меня за характер? Вроде твержу: «Учись отказывать!» Так нет. Еду. Им для «галочки» в плане. А мне? Трясись через весь город в битком набитой маршрутке кашляющих, обозлённых пассажиров. А водитель вообще маньяк какой-то. Одному ногу зажал и давай давить … на газ! Бабульке дверь не открыл. Не увидел, как она палкой ему машет. Не услышал, что по стеклу стучит? Слепой и глухой водитель – это что-то новенькое! Надо запомнить. В общем, не сошлись характерами водитель и пассажиры. Вот он и привередничает. «По требованию» орать надо. Попробовала одна орать. Так он её послал. Да ещё так далеко и … нецензурно. Если б я эту поездку в рассказе описывал, из речи водителя столько слов пришлось бы выкинуть».